6
Всякий вечер видел Само Пиханда, как дети отходят ко сну с молитвами на устах. Что ни вечер у спинок кроватей коленопреклоненно шептали они слова горячих молитв, коим научила их мать. Что ни вечер, ложась с Марией в супружескую постель и задувая язычок керосиновой лампы, Само слышал, как молится жена. Преданно и покорно благодарила она бога за минувший день. Скромно и робко просила у него хлеба, здоровья и счастья для своих детей, для мужа, для всей семьи и для себя. Когда она затихала, Само казалось, что она прислушивается, молится ли и он, или ждет, когда помолится. Вот-вот, похоже было, Мария спросит его, почему он не творит молитвы, но, должно, так и не хватало у нее на это смелости. Быть может, чуяла, что происходит с Само. Бога нет, твердил он себе. Пришел он к этому однажды и негаданно, как слепая курица к зерну. Но это прозрение вскоре предстало перед ним с такой очевидностью, что оставалось только удивляться, почему же он раньше к этому не пришел и почему не приходит к этому всякий человек. Может, это открылось ему при чтении Библии, может, при взгляде на звезды - кто знает, но несомненно одно: не за чтением атеистических книг. К ним обратился он уже после того, как расстался с богом. Он пришел к этому действительно сам и первый себе сказал: бога нет. Мысли, почерпнутые им в той или другой книжке, лишь утверждали его в этом открытии. "Человек человеку бог! Религия лишь форма отчуждения. Не бог создал человека, а человек бога. Человек теряет себя, ибо растворяется в подобии бога… Своим существованием бог обязан человеческой мечте о счастье…" Открытие, что бога нет, сперва лишь успокоило его. А потом Само начал размышлять о том, как быть дальше. Как жить без бога? Бояться больше или меньше или вообще не бояться? Быть хуже или лучше? И после долгих великих сомнений и терзаний он сказал себе: "Живи, как жил до сих пор! Оставайся человеком! Человек был и пусть остается творцом всего сущего на земле! Человеку не нужен бог, чтобы быть и оставаться человеком". Так он и жил, как до сих пор, а удавалось - старался быть и лучше. Ни жену, ни детей, да и никого другого не попрекал тем, что они не такие, как он. Ни перед кем особенно и не раскрывался. В церковь не захаживал, но священника приветствовал еще издали. Лишь однажды вечером перед сном он поделился с женой. Мария по обыкновению молилась в постели, лежа на спине. В коротеньком промежутке между двумя молитвами, когда Само решил, что она уже отмолилась, он приглушенно сказал ей: "А я, Мария, в бога не верую!" Она даже не вздрогнула, не охнула, только рукой закрыла рот и продолжала молиться. Потом прижалась к нему, тяжко и глубоко вздохнула и заплакала. Плакала безудержно, истово, словно хотела замолить грехи мужа. А на другой день о вчерашнем и словом не обмолвилась, разве что с той поры стала к Само более чуткой, ласковой и пеклась о нем, как о хвором ребенке. Само принимал ее заботливость и отплачивал тем же. Он и к отцу стал внимательнее. Видел, что отец не ходит в церковь, но поговорить с ним о вере, о боге не решался. "Неужто и отец отверовал? - размышлял он. - Или просто своенравничает? Отец любил старого священника, может, этот новый чем-то ему не потрафил?" Само решил подождать. Время подскажет, откроет правду. Как бы ненароком Крептух посетил и его. Он без утайки сказал, что недавно беседовал с отцом и хотел бы потолковать и с ним. Само усадил священника за стол и, угостив молоком, расположился напротив. Выжидая, терпеливо улыбался. Священник полюбопытствовал, что он читает, какие газеты, книги и календари выписывает. Само рассказывал, священник вроде спокойно поддакивал, и вдруг его прорвало:
- Эти богохульные книги и брошюры, что у вашего родителя, вы тоже читаете?
- Читаю, - признался Само.
- А исповедаться в грехах потом не хочется?
- Не чувствую потребности.
- А, вот оно что - не чувствуете потребности?
Оттого-то вас уже год в церкви не видно?!
- Помолиться человек может и дома! - сказал Само серьезно.
- Ну и какие они эти ваши молитвы?
- Всякие! Чаще всего - работа!
Священник ненадолго примолк, потом, улыбнувшись, начал более мирно и осторожно:
- Диву даюсь, зачем вам эти гнуснейшие, богохульные безделки. Вы же умный человек!
- Я любопытный человек, пан фарар.
- Опомнитесь, у вас же дети!
- Я не забываю об этом!
- Безбожниками люди везде гнушаются, в любой работе, - сказал строго патер Крептух и, подняв угрожающе палец, тут же резко ткнул им в сторону Само: - Не только за себя, но прежде всего за своих малых детей вы в ответе. А они хотят есть каждый день. Вам должно вести себя так, дабы воспитывать их со всей ответственностью и без изъяна. Я уповаю все же, что мы найдем общий язык… Храни вас господь…!
Но общего языка они так и не нашли. Само ни в церкви, ни в приходе не показывался. Уже второй месяц работал сезонным каменщиком на железной дороге и втайне надеялся, что его возьмут на постоянную работу. Они чинили мосты, строили сторожевые будки. Из Гиб хаживали втроем - кроме Само, еще двое железнодорожников, Ян Аноста и Биро Толький. Выходили они из дому утром после пяти, чтобы уже к шести заступить на работу. Аноста, двоюродный брат Мартина Пиханды, был на десять лет старше Само, но держался с ним накоротке. Биро Толький был мадьяр. Несколько лет назад, женившись, вошел в бедную семью пастуха и выучился хорошо говорить по-словацки. Оба они были людьми славными, и Само любил их. Проработав вместе с Само месяц и узнав друг друга, они доверили Пиханде свою тайну: "Мы двое, Ян Аноста и Биро Толький, изменим мир. Мы двое - сло
{в скане нет страниц 190–191}
- цию. Аноста и Толький завалили Само старыми номерами журналов "Зора" и "Нова доба", дали почитать газеты "Непсава", "Арбайтер Вохенхроник", "Ди Вархайт". Всунули ему брошюру "Кто такие социал-демократы", а он в свою очередь должен был им обещать, что непременно прочтет все. Когда они ушли, у Само сперва закружилась, а потом и разболелась голова. Он отбросил все и лег спать. В постели рядом молилась жена. Да, молиться куда легче, подумал он и вздохнул. Жена нежно прильнула к нему. Он обнял ее, поцеловал, а почувствовав душистое, крепкое тело, забыл обо всех дневных заботах и терзаниях. Целых две недели он вечерами бился над книжками и газетами. Аноста и Толький чуть ли не ежедневно спрашивали его:
- Читаешь?
- Читаю! - отвечал Само.
На третью неделю Само в свою очередь ошарашил обоих.
- Ребята, язви вас в печенку, я с вами! - крикнул он им в понедельник.
Так Само Пиханда стал социал-демократом.
Еще в тот же вечер все трое напились у Герша. Утянулись в самый дальний угол корчмы и перешептывались там до того таинственно и тихо, что их и слышно не было.
Одну-единую фразу Аноста проговорил во всеуслышание:
- Само, я горжусь тобой!
Само приосанился: в этот момент он и сам гордился собой!
7
Валенту Пиханде полегчало только в поезде. На перроне он долго прощался с Лидой Томечковой и рад был, когда состав наконец подали. Пригласил Лиду ненадолго в купе, положил чемоданы, они обнялись и поцеловались.
- Целуешь меня, будто в последний раз, - сказала Лида.
- Всякое возможно, - улыбнулся он иронически.
- Знаю! - сказала она. - Но я буду ждать тебя, надумаешь… приезжай…
Многого он не обещал, да и Лида на сей раз не требовала обещаний. Он снова вышел с ней на перрон. Она крепко пожала ему руку и, заглянув в глаза, сказала печально:
- Теперь мне кажется, что я тебя уже и вправду не увижу!