- Переведи!
- В добре жить, по миру ходить!
Оба засмеялись, разжали кулаки. Имро шагнул первый и подал Само руку. Само пожал ее.
- Пойдем, у меня есть немного вина! - позвал Имро опешившего Пиханду.
- Споить решил? - спросил тот недоверчиво.
- Выпьешь, сколько захочешь.
Само пошел и пил, сколько смог. У Имро в людской была своя комнатенка, и в ней при сальных свечах они оба допоздна пели словацкие и мадьярские песни. Отвели душу, поплакались, побратались и под конец так нагрузились, что уснули рядышком под столом. Само Пиханду шатало еще и утром, и только после того, как он целых полчаса мочил голову холодной водой, полегчало. Через два дня пожаловал к нему кучер Имро и развернул перед его глазами обертку.
- На, поднеси-ка это своей! - улыбнулся Имро - на ладони у него сверкала красивая заколка для женских волос. - И помни, по-мадьярски это csat…
- Я так не приму, - отказывался Пиханда. - Возьми деньги!
- И не думай, это подарок!
- Но ведь…
- Молчи и бери! - перебил его кучер Имро. - Бери же!..
Само взял заколку, дохнул на нее, навел блеск и широко улыбнулся.
- Хороша! - сказал он.
10
Наступил день, когда Жуфанкова артель возложила на стену последний кирпич. Вечером все были взбудоражены, как христиане перед исповедью. Глубоко до ночи судили и рядили, сдержит ли помещик Губерт Чернак свое слово - заплатит ли обещанное. Последние три дня его вообще было не видать - мотался где-то по округе. Челядь даже поговаривала, будто он внезапно наладился в Пешт к Дюле, своему заблудшему сыну. Все споры и догадки, однако, враз оборвал Петер Жуфанко своим однозначным возгласом: "Утро вечера мудренее!" И утро вправду было мудрое и справедливое. Помещик Губерт Чернак заплатил каменщикам обещанные тысячу золотых, и более того: для них и для усердствовавшей на стройке челяди приказал выкатить из погреба пятидесятилитровую бочку вина и зажарить оленя, которого сам отловил два дня назад. Кучер Имро был за главного повара и виночерпия. Каменщики и челядь вдосталь попили, поели, попели. Юлча привела двух музыкантов со скрипками и поразила всех своим чудесным голосом. Опьяняющим альтом она спела несколько словацких, мадьярских и цыганских песен. Но как раз тогда, когда парни и девки немного подвыпили, когда мужские ладони уже ощутили женское тело, когда пирующие раскачались в ритме вина и мелодии, когда все развизжались и завертелись в бешеном танце, мастер Жуфанко встал и сказал громко, словно по наитию свыше: "В путь!" Каменщики послушались нехотя, однако все же послушались. Понапрасну девушки умоляли Жуфанко, понапрасну Юлча висла у него на шее, понапрасну пела в его чуткое ухо и звала танцевать - он был непреклонен. Расставание всех отрезвило. Челядинки плакали. Кучер Имро обменялся с Само Пихандой адресами. Помещик Губерт Чернак велел им прийти будущей весной и распорядился доложить в их рюкзаки три ржаных каравая, запеченный олений бок и пять литров вина. Мастер-каменщик Жуфанко всем на удивление возблагодарил за хлеб-соль по-мадьярски. В три часа пополудни они уже шагали по дороге на Раткову, Сирк и Ревуцу. Спешили, словно боялись, что кто-то догонит их и отберет яства. Они даже не держались дороги, часть пути сократили напрямки лесом, потом махнули по пустому осеннему полю.
- Черт весть, - отозвался запыхавшийся Мудрец, - такой ли уж добряк этот Губерт Чернак или просто дурак?!
- Дурак он! - решил Матей Шванда-Левша.
- Дети дурака из него сделали, - засмеялся Феро Дропа-Брадобрей.
- В кои веки встретился добрый человек, так вы его уж дураком величаете, - сказал Петер Жуфанко-Змей. - Он ведь дал нам только то, что положено. Обмани он нас, откажись заплатить, вы бы почли его за порядочного и умного. Людишки вы - и ничего больше!
Они смолкли и долго шагали, не говоря ни слова. Спустя время наткнулись на родничок, расселись вокруг. Напились вдосталь минеральной воды - даже отрыжка взяла.
- Ох и Юлча, вот огонь девка! - вздохнул Феро Дропа-Брадобрей.
- Ну и остался бы, пошел бы к ним в дом зятем, - отозвался Бенедикт Вилиш-Самоубивец.
- Матушка ему бы показала! - вмешалась Стазка.
- Мать-то еще куда ни шло, - засмеялся Пиханда, - а вот Зуза, или Мара, или кому он там обещался, та да…
- И уговаривать бы меня не пришлось, - вздохнул Феро.
- Ишь ты, до чего растосковался! - сказал с подковыркой Мудрец.
- Глядишь, еще и возвернется!
- В путь! - снова подал голос Жуфанко и оборвал разговор.
Юрай Гребен-Рыба улыбнулся и только благодарно поглядел на него. Улыбнулся он и Стазке, помог ей встать. Перебросил через плечо половину ее поклажи, напоследок глотнул зазывно струившейся воды и первым сдвинулся с места. Стазка поспешила за ним, а за ней - остальные. Переночевали в Теплом Верхе, а на следующий день через Рыбник, Раткову и Сирк прошли в Ревуцу. Тут везло уже не так - чем дальше они продвигались на север, тем меньше был спрос. Либо работы по их части на стройках были уже закончены, либо их опередили другие артели. В Ревуце они задержались на три дня, в Муране клали стены для местного лесничего два дня, но ни в Червеной Скале, ни в Телгарте, ни даже в Вернаре работы не нашли и вот решили попытать счастья в Попраде. Присяжный поверенный, по фамилии Репиц, нанял их на четыре дня, заплатил мало, да еще отругал - напортачили, мол. Но в Попраде от некоего Яна Мартинки из Вавришова узнали, что в Кежмарке один предприниматель начал строить небольшую фабрику и нанимает-де каменщиков со всей округи. Посоветовавшись вечером, стали подумывать о том, как бы на два дня заглянуть в Кежмарок. И Само Пиханда был не прочь: кроме работы, ему улыбалась возможность повидаться с братом, гимназистом Валентом. Но когда Мудрец объявил, что Ян Мартинка - обыкновенный пустобрех, что он знает его еще по действительной, все заколебались. Усталые, измотанные бесплодным поиском работы, они решили повернуть к дому. Начинался уже декабрь, когда в ненаглядной долине под ними возникло родное село Гибе. Посидев в задумчивости на склоне Кралёвой, они сбежали вниз в раскрытые объятия жен, матерей и возлюбленных, да к бранчливым отцам. Началось затяжное и подробное изложение пережитого. Жены, матери и зазнобушки ахали от удивления, но отцы ерзали на деревянных лавках и пренебрежительно бросали: "Ха, это что сынок! Вот когда мы строили, а после в Пеште…" "Помолчал бы! - одергивала жена мужа. - Нынче свет уже другой!" - И она доверчиво оборачивалась к сыну, а тот уже смелее продолжал свой рассказ.
Само Пиханда никого дома не нашел. Двери были на запоре. Он отпер их, сложил вещи, инструмент, рюкзак. Где это все шатаются, подосадовал он, но тут же смирился. Откуда им было знать, что он придет. Он заглянул в чулан, напился кислого молока и вышел во двор. В хлевах и коровнике ни души. Никак вымерли все, дивился он. Пес тихо скулил и ласково ворчал. Когда он стал вспрыгивать на Само, тот цыкнул на него. Вдруг Само показалось, что в пчельнике кто-то разговаривает. Он вышел в сад, заглянул в пчельник. Отец и учитель Орфанидес даже не заметили, что он наблюдает за ними, - так были увлечены пчелами. Рассматривали улей, брюзжали, бранились, потом что-то выкрикнули и следом рассмеялись. Их разговор был похож на пчелиное жужжание. Само даже на миг показалось, что оба разговаривают с пчелами по-пчелиному.
- Добрый день! - поздоровался он.
Отец и учитель изумленно обернулись. Завидев Само, сразу заулыбались.
- Само!
- Самко!
- Здравствуй!
- Ну, доброго здоровья!
Он вошел в пчельник, протянул отцу и учителю руку и заглянул в улей. По скоплению пчел медленно ползла пчелиная царица.
- Это та старая? - спросил он, указав на царицу пальцем.
- Старая! - подтвердил отец.
- Не отроились?
¦ - Нет!
- А меду было?
- Мало! - сказал учитель.
- Не лучше бы матку помоложе?
- И эта хороша! - сказал отец.
- Хороша! - подтвердил учитель. - Просто год для пчел никудышный, больно сырой и холодный.
- Ну рассказывай, как было?! - засмеялся отец и радостно похлопал сына по плечу. - Наработались?
- Наработались! - сказал Само.
- Так, выходит, и заработали! - продолжал смеяться отец.
- Есть малость!
- Добро, добро!
- Мы и вправду как эти пчелы, - отозвался учитель Орфанидес. - Гляньте на них. Работой мы только и спасались. Тысячелетие выдюжили лишь потому, что умеем спину гнуть. Десятеро погибнет, а двенадцать народится! Точно пчелы, ей-ей, точно пчелы… Осмотрим-ка все, и те тоже, - он указал на крайний улей и немедля направился к нему.
- Верно сказано: мы те же пчелы, - подтвердил отец и оборотился к сыну: - Ни за что не дай им сгибнуть и никогда не продавай, даже если станет тебе хуже некуда! Всегда пригодятся…