Содержание:
История, обращенная к современности 1
Глава первая 4
Глава вторая 19
Глава третья 35
Глава четвертая 48
Глава пятая 63
Глава шестая 68
Глава седьмая 76
Глава восьмая 77
Глава девятая 92
Примечания 93
Петер Ярош
Тысячелетняя пчела
Роман
Авторизованный перевод со словацкого Н. Шульгиной
История, обращенная к современности
Имя словацкого прозаика Петера Яроша (род.1940 г.) уже известно нашему читателю: в 1975 г. в издательстве "Прогресс" вышел сборник его избранных рассказов и повестей под общим символическим названием "Визит". Об этом хотелось сразу же напомнить во вступительном слове к новому большому произведению талантливого писателя. Дело в том, что замысел романа "Тысячелетняя пчела" вызревал у Яроша давно. И даже само название книги, может быть, возникло уже тогда, когда он писал, например, свой рассказ "На пасеке" (1969). Герой этого рассказа, человек, влюбленный в природу, хорошо чувствующий ее красоту и естественную гармонию, наблюдал за хлопотливой жизнью пчел: "Его восхищала взаимовыручка пчел, их дружная работа… но еще больше - общее настроение, мелодия, таинственные флюиды, их соединяющие… В жизни пчел его привлекало… мудрое стремление к достижению единой цели - меда, не говоря уже о всей целесообразной гармонии пчелиного сообщества". Новая книга Яроша, конечно же, не о пчелах; это роман о тех, кто на протяжении веков формировал историю словацкой нации, - о скромных простых тружениках, из поколения в поколение исправно вносивших свою лепту в символический улей словацкого национального общежития. "Работящ, как пчела. И на себя, и на людей… пчела трудится", - гласит русская пословица. Подобная аналогия и составляет главный внутренний стержень "Тысячелетней пчелы".
Начиная с первой книги в 1963 г., Ярош прошел в своем развитии сложный путь поисков своей темы, своего материала действительности, своего героя, способного воплотить его собственную писательскую сущность, его отношение к миру. Если попытаться охарактеризовать хотя бы вкратце каждую из двенадцати книг, предшествовавших роману "Тысячелетняя пчела", то это была бы такая пестрая характеристика, как если бы речь шла не об одном, а о двенадцати писателях. За годы интенсивной литературной работы Ярош сумел составить себе репутацию даровитого, но и довольно переменчивого, непредсказуемого писателя. Он словно задался целью перепробовать все известные ему способы литературного письма. В одном и том же сборнике рассказов он мог предстать и стилизатором французского "нового романа", имитатором "потока сознания" в обличий психоаналитика - и одновременно завзятым традиционалистом или даже примитивистом. При этом в лучших повестях и рассказах он демонстрировал неисчерпаемую фантазию в выстраивании увлекательных сюжетных ходов, в умении пользоваться приемом гиперболы, гротеска, иронии, но мог быть и предельно, до исповедальности искренним, нежным и даже чуточку наивным. Его книги пользовались успехом у читателей и неизменным вниманием серьезной словацкой критики, которая тем не менее постоянно "била" его за не всегда оправданную многоликость, за как бы намеренное нарушение логики целенаправленной творческой эволюции.
И все-таки в лучших произведениях Яроша уже на рубеже 60-70-х годов можно почувствовать стремление преодолеть внутренний разлад, а с начала 70-х все ощутимее его попытки консолидировать творчество на бесспорных, не поддающихся скептическому снижению ценностях. Характерен в этом смысле его устойчивый интерес к общезначимой проблематике антифашистской борьбы словацкого народа (повесть "После полнолуния", 1972), к уяснению роли традиций, участвующих в формировании современного облика словацкой нации, обращение к собственным корням, к теме детства, проведенного в деревне. Об этой линии, постепенно выходящей на передний план в его творчестве, особенно красноречиво свидетельствует изданный в 1972 г. сборник избранных рассказов Яроша с деревенской тематикой "Орехи". Собранные под одной обложкой из разных книг, рассказы этого сборника помогли критику Я. Штевчеку в послесловии верно определить истоки разноплановости и многоликости Яроша: - "Нам кажется, что существо дела объясняется просто: мир творческой фантазии у Яроша расщепляется надвое - на темы, которые обретаются в кладовой его эмоциональной памяти с детства, и на мироощущение, их фильтрующее. Это мироощущение уже не связано с деревней. Это мироощущение горожанина, интеллектуала, оборачивающегося подчас назад для того, чтобы проверить себя, уяснить, что в его личности сохранилось от прежних впечатлений - как нечто прочное и на что можпо опираться дальше. Ярош прямо-таки олицетворяет собой этот момент самопознания, деликатно подсказывая нам, что, собственно, с нами, городскими интеллектуалами, родившимися в деревне, происходит сегодня".
Этот "момент самопознания" подтвердился и обрел вполне четкие контуры в следующей же за "Орехами" повести "Трехулыбчивый любимчик" (1973), где писатель отталкивается от собственной биографии "мальчика из деревни", а исходной точкой, первым опорным детским воспоминанием, являются для него годы войны, зарницы полыхавшего Словацкого национального восстания 1944 г. "Он помнит только солдат и оружие, словно лишь с того момента он начал жить! Все до этого погружено в тьму беспамятства, отделено барьером, за который ему никогда не удавалось проникнуть". Проблемы преодоления этого барьера, восстановление причинно-следственных связей между настоящим, прошлым и будущим - во взаимном пересечении трех временных пластов - и составляют, ядро содержания повести. Центр тяжести в ней перемещается из подсознания на внешнее окружение героя, жизнь которого приобретает черты естественности, устойчивости, преисполняется само собой разумеющегося смысла. Не случайно затем в сборнике "Моток пряжи" (1974) мы находим исполненный высокого гуманистического и философско-этического смысла рассказ, давший название всему сборнику, в котором старуха крестьянка повествует о прожитой жизни. Это предельно простая и ясная биография труженицы, из года в год работавшей "по хозяйству" и как-то незаметно "за делами" вырастившей детей и внуков. Она не совершила ничего выдающегося, все естественно и логично в ее жизни, но как раз в этой естественности и видит ныне писатель свидетельство прочности и разумности человеческого общежития, основанного на фундаменте внутренней индивидуальной культуры и многовекового народного опыта - жизнь, прожитая по правде и совести…