Сколько этих колец бессмысленно лежит в шкатулках, когда мир так нуждается в них! То кольцо, что попало к ним, отныне вступило на свободный путь и вот-вот начнет приносить пользу. Впервые с тех пор, как окровавленные руки безвестного негра извлекли алмаз из каменистого русла одной из кошмарных рек Катанги, он вырвался наконец-то на свободу из алчных и бесчеловечных рук своих тюремщиков.
Мать перестала бить Сюзанну. Рассеянная, вся ушедшая в свои мысли, она, видимо, задумалась о том, что станет делать с кольцом.
- Может, купим новую машину? - осторожно предложила Сюзанна.
Жозеф оторвался от "Голливудского кино" и отложил его в сторону. Он тоже задумался. Но мать взглянула на дочь и снова принялась кричать:
- Никакой машины! Мы заплатим долг в банк, в "Земельный Кредит", и, может быть, перекроем кровлю! Будет так, как захочу я!
Напрасно они решили, что все миновало. Надо было выждать еще.
- Конечно, заплатим в "Земельный Кредит", - сказала Сюзанна, - и перекроем кровлю.
Почему, увидев, что она улыбается, мать снова бросилась на нее с кулаками? Она встала, накинулась на нее и повалила на пол.
- Я больше не могу, мне давно пора лечь…
Сюзанна подняла голову и посмотрела на нее.
- Да, я переспала с ним, - сказала она, - и за это получила брильянт.
Мать рухнула в кресло. "Она убьет меня, - подумала Сюзанна, - и даже Жозеф ничего не сможет сделать". Мать пристально взглянула на Сюзанну, замахнулась обеими руками, словно собираясь броситься на нее, но вдруг опустила руки и спокойно сказала:
- Неправда. Ты врешь!
Жозеф встал и подошел к матери.
- Если ты еще хоть раз тронешь ее, - сказал он тихо, - еще хоть один раз, я уеду вместе с ней в Рам. Ты просто старая психопатка. Теперь я понял это совершенно точно.
Мать взглянула на Жозефа. Может быть, засмейся он, она засмеялась бы тоже. Но он не смеялся. Поэтому она так и осталась сидеть, одуревшая, неузнаваемая от горя. Сюзанна, лежа на полу неподалеку от кресла Жозефа, плакала. Почему она бросилась на нее опять? Может, она действительно ненормальная? Жизнь ужасна, и мать так же ужасна, как жизнь. Жозеф сел в кресло и теперь смотрел на Сюзанну. Если в жизни и есть какая-то нежность, то она заключена в нем, в Жозефе. Открыв эту нежность, такую сдержанную, так глубоко скрытую под грубостью и жесткостью, Сюзанна одновременно поняла, сколько нужно было боли и терпения и сколько нужно будет еще, чтобы заставить ее проявиться. И тогда она заплакала.
Мать вскоре уснула. Свесив голову, приоткрыв рот, она окунулась в молоко сна и вдруг уплыла, легкая и невинная. На нее невозможно было больше сердиться. Она слишком любила жизнь, это любовь к жизни сделала ее такой и неуемная, неизлечимая надежда, в которой она дошла до отчаяния. Надежда истощила ее, разрушила, опустошила, и ни сон, дававший ей передышку, ни, казалось, даже сама смерть уже не могли эту надежду одолеть.
Сюзанна доползла до двери в комнату Жозефа и стала ждать, что он будет делать дальше.
Он еще долго сидел и смотрел на спящую мать, нахмурившись и стиснув пальцы на подлокотниках кресла. Потом встал и подошел к ней.
- Иди ложись, в постели тебе будет удобнее.
Мать вздрогнула, проснулась и обвела глазами комнату.
- Где она?
- Иди ложись… Она с ним не спала.
Он поцеловал ее в лоб. Сюзанна никогда не видела, чтобы он целовал ее, кроме тех случаев, когда она была без сознания во время приступов, и он считал, что она умирает.
- Увы! - сказала мать, плача. - Увы! я знаю.
- А насчет кольца не волнуйся, мы его продадим.
Она плакала, закрыв лицо руками.
- Я просто старая психопатка…
Жозеф поднял мать и отвел в ее комнату. Больше Сюзанна ничего не видела. Она пошла и села на кровать Жозефа. Наверняка он укладывал ее спать. Через некоторое время Жозеф вернулся в столовую, взял лампу и подошел к сестре. Он поставил лампу на пол и сел на мешок с рисом возле кровати.
- Она легла, - сказал он, - иди ты тоже ложись.
Сюзанна не торопилась. Она редко заходила в комнату к Жозефу. Из всех комнат в доме здесь было меньше всего мебели. Вернее, мебели здесь не было вовсе, если не считать кровати. Зато стены были увешаны ружьями и шкурами, которые он сам дубил и которые медленно гнили, распространяя тяжелый, тошнотворный запах. В глубине, со стороны реки, находился чулан, который устроила мать, отгородив часть веранды. Шесть лет она складывала туда консервы, банки со сгущенным молоком, вино, хинин, табак и носила ключ на шее, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Может быть, и кольцо уже лежало там прикрытое какой-нибудь банкой сгущенки.
Сюзанна больше не плакала. Она думала о Жозефе. Он сидел на мешке с рисом в окружении всех этих штуковин, которые были ему дороже всего на свете: ружей и шкур. Жозеф стал просто охотником. Он делал еще больше ошибок, когда писал, чем она. Мать всегда говорила, что он не способен к учению, что у него ума хватает только на технику, машины и охоту. Может, она и права. А может, ей просто нужно было оправдаться в том, что она не дала ему продолжать учебу. С тех пор как они переехали на равнину, Жозеф охотился. С четырнадцати лет он начал охотиться по ночам: строил себе наблюдательные вышки и уходил босиком, один, без старших, тайком от матери. Больше всего на свете он любил поджидать черного тигра, в устье речки. Он мог ждать днями и ночами, совсем один, в любую погоду, лежа на животе в тине. Однажды он ждал три дня и две ночи и вернулся с черной пантерой-двухлеткой. Он положил ее на самом видном месте на носу лодки, и все крестьяне собрались на берегу посмотреть на его добычу.
Когда он сидел и размышлял, напряженно, мучительно, как сегодня вечером, невозможно было не видеть, как он красив, и не любить его очень сильно.
- Иди, - повторил Жозеф, - не переживай.
У него был усталый вид, он говорил ей, чтобы она уходила, и тут же забывал о ее присутствии.
- Тошно? - спросила Сюзанна.
Он поднял глаза и увидел ее, сидящую на краешке его кровати в порванном платье.
- Нет, все нормально. Сильно она тебя?
- Не в этом дело…
- Тебе самой тошно?
- Не знаю.
- Что тебе тошно?
- Все, - сказала Сюзанна, - как и тебе. Сама не знаю.
- Черт побери, - сказал Жозеф, - надо ведь и о ней подумать. Она старая, нам этого не понять, и потом, ей еще хуже, чем нам. Для нее все кончено…
- Что кончено?
- Все, что есть в жизни веселого. Она и раньше никогда особенно не веселилась, а теперь и подавно, она слишком стара для этого, у нее мало времени… Ну, ладно, иди ложись, я хочу спать.
Сюзанна встала. Когда она была уже в дверях, Жозеф спросил:
- Так спала ты с ним или не спала?
- Нет, не спала.
- Я так и думал. Главное не то, спала или не спала, а главное, чтобы не с ним, он мразь. Скажи ему завтра, чтобы духу его тут больше не было.
- Никогда?
- Никогда.
- А дальше что?
- Не знаю, посмотрим.