- Эсгар, ты лжешь. Объяснись.
Во время болезни мы сами не свои. Мы функционируем на самом примитивном уровне, уродливы, жалки, все наше привычное и столь естественное обаяние сходит на нет, мы становимся похожими либо на детей, с ревом требующих воды, либо на родителей, бормочущих молитвы в свой предсмертный час. Слишком утомленные, чтобы поддерживать хрупкую фальшивую личину, мы сбрасываем маску, словно скорлупу, и на глазах у окружающих превращаемся в унылых страдальцев, какими зачастую бываем в домашнем кругу. Иначе говоря, мы становимся самими собой. Болезнь всегда делает меня медлительным и слабым, лишь по этой причине я не стал изобретать достоверное оправдание. Элис хоть и подозревала меня, да совершенно точно не догадывалась об истине, но я ей все рассказал. В третий раз я нарушил Правило. Мягко, осторожно, словно жена была коброй, изготовившейся к броску, не своим голосом, однако с облегчением и сожалением, с привкусом тошноты и ощущением головокружения я рассказал ей то, чего поклялся не рассказывать никогда - правду.
Элис, ты сидела на краешке кровати и смотрела на меня так, как никогда прежде за все годы нашего знакомства; полудети, полунезнакомцы, муж и жена. Ты смотрела на меня так, будто я для тебя что-то значил. Будто я был драгоценной вазой, которую ты неосмотрительно задела, и время замедлилось ровно настолько, чтобы ты увидела, как она неотвратимо летит на каменный пол. Будто ты, хотя и слишком поздно, наконец захотела спасти меня. "О нет", - сказала ты. Кажется, я заплакал - я был безутешен, болен и надломлен, однако помню тебя, всю в белом, целующую меня со словами "О нет", и твои глаза с крохотным страдающим Максом в каждом. Следующие твои слова словно лишили меня кожи.
- О нет. Ты просто бредишь.
Меня стошнило, и я не смог помешать тебе выйти из комнаты. Я опустился на четвереньки, и меня вырвало прямо на письмо Хьюго. Желчь покрыла мое имя. Прибежавшая сиделка отвела меня к постели, а я не мог выговорить ни слова, поскольку в рот мне запихнули таблетку. Я видел твою бледную спину, удалявшуюся по коридору, закрытое руками лицо. Сиделка захлопнула дверь.
Я проснулся, боясь обнаружить себя в разгаре беседы. За окном начинало темнеть, занавески были отдернуты. На соседней кровати лежала Элис, одетая в фиолетовое плиссированное платье с пышным воротничком из вуали, на животе покоились перчатки, словно моя жена выходила на улицу. На покрывале виднелись пальто и шляпка. На столике стояли два бокала виски, оба почти пустые; очевидно, я тоже выпил. Я кашлянул, и Элис заговорила:
- Мне ничего отсюда не нужно.
- Хорошо, - не понимая, отозвался я.
- Вещи не имеют для меня значения, ковры и фарфор мне безразличны. Бог с ними. Скоро я вернусь к прежней жизни, к той, которую уже давно вела в Пасадене, Эсгар. Сам знаешь. Здесь для меня все кончено. Я возьму только немного книг и безделушек.
- Конечно.
- Горничная может отправить вещи Виктору, я дам адрес.
- Разумеется. А кто такой Виктор?
Она посмотрела на меня с жалостью. Это была другая Элис. Взгляд ее стал мрачным и тяжелым.
- Эсгар. Эсгар, послушай. Знаю, тебе нелегко, - заговорила она.
- Макс. Меня зовут Макс.
- Прекрати. Хватит!
- Элис, я - Макс!
Она взглянула на порог, где стояла зловещая сиделка с таблеткой в руках. Я кивнул и откинулся на подушку, дверь закрылась. Взгляд фокусировался лишь в центре, по бокам картинка расплывалась, покрывалась водянистой рябью, будто мы жили на каком-то дне.
- Кто такой Виктор? - тихо повторил я.
- Ну ты… Мы уже прошли через это. Виктор Рэмси. Я тебе рассказывала. Сейчас мне надо сойти вниз, прошу, останься здесь. Ты болен, ты устроишь истерику. Обещай мне.
- Ладно. Он доктор?
- Эсгар, ты меня слушал? Я уезжаю на поезде. Я отправляюсь в Пасадену навсегда. Навсегда.
Виктор Рэмси, "В.Р.", ну да, туман в голове рассеивался, и я вспомнил давнего друга ее матери, фотографа, делового партнера. Он? Не может быть. А Элис все говорила:
- Эсгар, прошу, послушай. Пожалуйста. Мы с тобой расстаемся, - и чуть теплее добавила: - Не плачь, милый.
Я не мог ее удержать. Вы, наверное, считаете меня таким простым, думаете, что я плачу, поскольку потерял любимую игрушку, особенно эту, ставшую целью моей жизни. Ребенок, безумец, нытик. Однако это не так. Я плакал, потому что любил ее. Почему бы она ни решила покинуть мою жизнь, сыграв несколько эпизодических ролей, я все равно любил ее образ. Слышать твой вздох, Элис, из гардеробной, где ты пыталась влезть в старое платье. Находить в ванной очередную твою любимую книгу, размокшую от воды и придавленную словарем, дабы распрямить страницы. Обнаружить за креслом свернувшиеся клубком чулки - все эти доказательства твоего присутствия. Твое пение на кухне. Твой смех. Такой дурацкий. О, Элис, я должен сохранить это.
- Элис, - прохрипел я. - Я сегодня сам не свой. И должен сказать тебе нечто прямо сейчас, да? Ты останешься, если я скажу, Элис. Однако я плохо соображаю, в голове туман, сама подумай. Помоги мне, Элис, подскажи, какие слова я должен произнести? Давай подумаем. Я знаю всего-то не больше десяти слов, причем коротких. Какие они?
- Мы чужие, Эсгар. Нам не о чем говорить, - отрезала ты, взявшись за шляпку.
- Нет, есть. Есть, Элис. Я должен попробовать. Жизнь так коротка. - Я встал с кровати, потный от болезни, и сел рядом с тобой. Тебя передернуло? Пожалуй, ты впервые слушала меня. - Элис, как только поправлюсь, я увезу тебя подальше от этого дома, этого города и призрака Макса. Ты права, я не Макс, я бредил, прости, Элис. Или не прощай. Или просто люби меня, забудь мои слова. Мы отправимся в кругосветное путешествие. Ты - единственное, что имеет для меня значение. Слышишь? Я хотел сказать не совсем это, но смысл верен. Элис, ты никогда не встретишь такого, как я, и ты это знаешь. Не так ли?
- Да, Эсгар, знаю, - грустно вздохнула Элис.
- Вот видишь? Элис, ты должна остаться.
- Нет. Дело в том, что я не знаю… Я больше не знаю, кто ты такой.
- Ну что ты! Это же я, Элис.
Она покачала головой, по щекам покатились слезинки.
У меня перед глазами потемнело. Я наклонился к ней и тихо заговорил.
- Ты должна остаться, иначе я умру. У тебя нет выбора, понимаешь?
- Эсгар, уходи…
Случилось нечто ужасное, однако я был охвачен лихорадкой и не мог с собой совладать. Я слышал свой безумный шепот: "Останься, прошу тебя, Элис, останься, останься, останься". Вспышка темноты, вскипевшая кровь, убегающие секунды, я поцеловал Элис. Помню, я чувствовал, что меня еще немного любят, что у нее есть еще какое-то остаточное вожделение к молодому мужу, и мой воспаленный мозг осознал, что во Вселенной не существует завершенных форм, что мы можем измениться, если захотим, и я изнасиловал ее в нашей кровати, мое лицо находилось в дюйме от ее лица, я шептал: "Останься, останься, останься", и мои горячие слезы капали в ее открытые глаза.
Я ведь предупреждал. Я - чудовище.
Элис молча села на кровати, застегнула пуговицы платья, надела пальто и посмотрела в зеркало. Мизинцем поправила помаду. Воткнула жуткую булавку в шляпу.
- Элис, - позвал я.
- Даже не пытайся меня найти. Даже не пытайся еще раз увидеться со мной.
- Элис.
Она просто смотрела на дверь. В своих ночных кошмарах я бесконечно ваяю статую моей жены именно в этой позе, спиной ко мне. И никогда не могу выточить ее лицо. Затем не оборачиваясь она вышла из комнаты навстречу новой жизни. Теперь я потерял ее навсегда.
Ну не совсем навсегда, разумеется. Я обманул судьбу, и Элис вновь рядом: лежит на солнышке в белом купальном костюме и подпевает радио. Она перевернулась на живот, на загорелом женском теле остались следы от шезлонга, я хотел погладить их, убрать покрасневшие полоски, стереть их с моей милой Элис. Она немного вспотела на жаре. И в пятьдесят выглядела стройнее, чем в сорок.
- Сэмми, передай мне бокал, - попросила Элис, однако Сэмми слишком высоко залез на дерево и не мог ей помочь.
- Мам! - воскликнул он. - Смотри, где я!
Его маленький папа сидел и улыбался, мама приподняла краешек шляпки. Радио завывало: "Застегни свое пальто! Если сильный ветер!"
- Позаботься о себе! - подхватила Элис.
- Моя ты в целом свете! - допел я тоненьким мальчишеским голоском.
Знаешь, чем я занимался после твоего ухода, Элис? Знаешь, как произошло это чудо и почему я теперь сижу рядом с тобой, просматривая комиксы и жуя жвачку? Потому что я хотел умереть и в поисках гибели притворился двадцатидвухлетним юношей, а затем отправился в армию. Да-да, Элис, мне за сорок и я не знал, что в моей жене зародилась новая жизнь. Я тренировался, пока мой мозг не опустел. Затем, месяц спустя, у меня появился шанс осуществить свое желание и попробовать смерть на вкус. Я ушел на войну.
Элис, твой бокал с ледяным джином стоит около меня.
- Я принесу, - сказал я и вручил тебе холодное стекло с позвякивавшим льдом.
- Спасибо, малыш.
Ты взяла джин, от запотевшего бокала мои пальцы намокли. Глоток, облегченный вздох - ты подмигнула мне и вернулась к полуденной дреме. Я вообразил, как позже, когда солнце уйдет, ты снимешь купальный костюм перед зеркалом и восхитишься новыми линиями загара - изюминкой твоей взывающей к поцелуям кожи.
- Прохладно, - вздохнула ты и отдала мне бокал. Я распахнул грудную клетку и вставил его туда вместо сердца.