- Наврала она тебе про публикации в "Юности", - растолковывает мне Соломин. - Не было никаких публикаций. Мы в свое время разрешения не дали, вот и не напечатали ее творения. Хотя творения были. Пара повестей. Деталей уже не помню, но что-то там было про тюрьму, про убийство… В общем, мрак какой-то. Так называемая разоблачительная литература. Вот мы и зарубили. Как в свое время Солженицына и Домбровского. А раз я "приговорил" ее повести, то теперь, спустя столько лет, их автор решила приговорить меня. Но уже в прямом, а не в переносном смысле, - объясняет дед и закуривает.
- Бред какой-то! Шиза! - кидаю взгляд на лежащую все так же - крестом Анну и подхожу к окну, чтобы раскрыть жалюзи…
- Да. Наверное, я сумасшедшая, - подает наконец голос Кармен, не поднимая головы, и я цепенею: - Сумасшедшая, - продолжает Кармен каким-то новым, неожиданным тоном, - потому что живу в другом мире, где действуют другие законы.
Не ваши. Вы боретесь за величие державы, из-за столов не вылезая и не успевая протрезветь. А я живу, чтобы не подохнуть.
Кармен наконец приподнимается и облокачивается на обнажившуюся руку.
- Я не хотела, чтобы меня превращали в скотину, и убила родного мужа, которого когда-то любила. А он отец моего ребенка… Меня бросили в зону, где главное было - выжить. Ни о каком человеческом достоинстве там и речи не могло быть. В зоне из меня делали животное. На пересылке (там вертухаи - мужики) меня в бане семь человек трахнули. Все порвали. Еле живая уползла. Один Бог знает, как я выдержала и не сдалась. Но еще там, в карцере, полном крыс и ледяной воды, я поклялась, что расскажу всему свету об этом зверинце. У меня сейчас двух ребер нет. И девять зубов фарфоровых. У вас, Виктор Алексеевич, наверное, вставных меньше. А ведь вы лет на тридцать пять старше меня… Ребра в драках раскрошили… Я была наивной дурой или шизой, как вы изволили выразиться, потому и поклялась при всех наших бабах, что пойду на панель, если не напечатаю где-нибудь в журнале свои "записки из мертвого дома". Тогда уже можно было - державные гайки чуть ослабили. Потом я забыла об этой клятве. А подружки - пиявки да лягушки - помнили. В Москве я моталась по всем редакциям, предлагала свои опусы. Меня направили к вам. Хорошо, что вы это помните, Ваше превосходительство. Я стояла в приемной, когда вы разговаривали с помощником. "Ну что мы будем множить в печати эти еврейские обиды!" - вот ваше резюме.
- Я этого не говорил, - вставляет Соломин и смущенно кашляет.
- Ну, помощник ваш сказал. Какая разница? Фамилия Кох его смутила, вздыхает Анна. - Вы же с ним согласились?.. Во мне нет ни капли еврейской крови, но я тогда жутко обиделась… Ну, а потом, спустя какое-то время, стали выходить на свободу мои сокамерницы. И вспомнили клятву, данную мной сгоряча, от обиды.
Давай, мол, подруга - на любовный фронт. По призыву "партии освобожденных досрочно". У нас, зэков, по части клятв строго. Не то, что у вас, несудимых и непривлекавшихся. В общем, сопротивлялась недолго. На приличную работу не брали. У меня же "мокрая" статья. Отец от горя умер, когда меня в зону затолкали.
Мать одна с ребенком. В общем, со светлым вашим образом в голове, Виктор Алексеевич, пошла я по хатам да гостиницам ноги раздвигать да рубли заколачивать.
А у меня ведь способности были и (надеюсь) есть, не только к этому занятию… Вы думаете, в гостинице я случайно оказалась? Нет. Я тут на работе. Меня ваш доблестный майор снял за двадцать долларов в час. Правда, интереса к деньгам у меня не было. Тем более, что недельную норму выполнила благодаря одному дураку… Ваша персона меня влекла, вот что. Я когда ваш светлый лик по телевизору-то увидала и узнала, что вы тут прессой рулите, - сразу все и вспомнила. Думала, отболело, забылось. Ничего подобного. По кавказской своей крови и воспитанию я мстительная, а по немецкой линии - методичная и последовательная. Вот и тиснула пистолет у рыжего следователя. Хотела пальнуть в вас еще на брифинге, но духу не хватило.
Потом случай подвернулся - с Андреем вот склеилась… Кстати, Эндрю! Твой разговор с рыжим я нечаянно подслушала. И пушку при первой же возможности под матрац твоему соседу по номеру сунула. Потому и не нашел рыжий ничего, когда кипиш поднялся. Ты уж извини, майор, что впутала тебя в эту заваруху… Прости, Андрей, - держи хвост бодрей! - голос у Анны веселеет. - Парень ты неплохой. Жалко тебя.
Скучно живешь. Не так. Еще немного - и затоскуешь. Правда, сегодня у тебя жизнь насыщенная. Но раз уже тряхануло… Вот так, господа защитники Отечества!..
Лопочете мне что-то тут про путь в большую литературу. Кто с кем и как бухал…
Анна затихает и устало закрывает глаза.
- Не убила бы я вас, господин-товарищ генерал, - включается она снова. - Как увидела ваши носочки на бретельках с подвязками в спальне да струйку слюны изо рта - рука и дрогнула. Куда и злоба делась. Кого тут убивать?! Не вижу противника!
Это уже не коррида, а ветлечебница какая-то…
После такого монолога колени у меня начинают подламываться, и я на ватных ногах успеваю добраться до дивана, чтобы не осесть на пол. У Соломина трясутся руки.
- Может, выпьем? - робко спрашиваю я, нарушая звенящую тишину.
- Выпить нужно, наверное, всем, - тихо говорит Соломин, не поднимая глаз.
- Наливай, сказал Чжоу Эньлай, - грустно шутит Анна, не двигаясь с места.
Я беру бутылку и не могу попасть струйкой в стаканы. Бутылка трясется вместе с рукой, и водка плещется на стол. Я делаю усилие над собой, чтобы чуть сосредоточиться и успокоиться. Встаю и подношу выпивку - сначала Анне, затем Соломину.
Мы пьем молча и осторожно выдыхаем, переводя дух.
- Аня, я… - начинает дед.
- Прошу вас, Виктор Алексеевич, не говорите пока ничего, - обрывает его Кармен. - Андрей, дай мне закурить… И выключи свет. Мне не хочется вас видеть.
Я выполняю ее просьбы с проворностью ординарца, не обращая внимания на генерала.
Кармен лежит на полу, иногда поднося ко рту руку с сигаретой. И этот кочующий по короткой дуге красный огонек - единственный свет в окружающем нас мраке. Мы молчим, и становится слышна далекая артиллерийская канонада. Где-то у подножия гор воюют…
XII
- Согласитесь, в темноте яснее думается, - после долгой паузы тихо произносит Кармен. - Я полюбила темноту в тюрьме. Никого и ничего не видеть вокруг - единственная радость там. И то редкая. Обычно - синее дежурное освещение…
- Давайте еще выпьем, - кашляя и хрипя грудью, предлагает Соломин.
- Темно. В стакан не попаду, - говорю извиняющимся тоном.
- Вот мужики пошли! - смеется Кармен. - В темноте дырку в стакане нащупать не могут! - и озорство ее чуть разглаживает наши скукоженные души.
- А вы любили женщин, Виктор Алексеевич? - меняет Кармен направление удара.
- Так я женат, Анечка, - ворочается в кресле Соломин. - Уже тридцать лет со своей Светланой Павловной.
- Я не про женитьбу спрашиваю, а про любовь, - наседает Кармен, и слышно, как она удобнее устраивается на полу.
- А я по любви женился, - с достоинством отвечает дед. - Разлюбил первую жену, развелся и со Светланой своей - в ЗАГС. Я в этих делах вранья не терплю…
Детей, правда, Бог не дал…
- И неужто у вас все всегда было по-честному, согласно норм коммунистической морали? - провоцирует Кармен, и даже в темноте чувствуется ее ехидная улыбка. - Слыхали лозунг: "Каждый мужчина имеет право на-лево"?
- Да, было однажды, в Китае, - сдается Соломин и кряхтит от смущения.
- Где-где? - не скрывает удивления Анна.
- В Китае. Ты вот пошутила: "Наливай, сказал Чжоу Эньлай". А ведь я при нем как раз в Китае в командировке был - цензуру налаживал, систему охраны тайн в печати. Ну, товарищ Мао, конечно, стоял у руля. "Русский и китаец братья навек…"
- Расскажите, расскажите, - предвкушает удовольствие Кармен, не собираясь подниматься с пола.
- В общем, лет сорок назад это было. Вы с Андреем еще не родились. Так вот, после приезда в Пекин мне дали охранника из китайской службы госбезопасности - молодую девушку лет двадцати. Она в этой робе страшной из темного хэбэ. Впрочем, там все местные так одевались. Нищета… Ходила она за мной, как привязанная. Чуть ли не в туалетную кабинку сопровождала. Вечером в гостиницу возвращаюсь, у двери своего номера поблагодарил ее за помощь, пожелал спокойной ночи и запер за собой дверь. Слышу: возня у порога какая-то странная. Я дверь распахиваю, а моя охранница спать укладывается на полу в коридоре перед моим номером. Ну, - смущенно кашляет Соломин, - тут уж я ее, конечно, пожалел и… положил рядом с собой.
- И она все выполняла безропотно? - удивляется Кармен.
- Как собака, - вздыхает Виктор Алексеевич. - И это, кстати, меня так смутило, что наутро я обратился к китайским товарищам: освободите меня, дескать, от охраны, я в ней не нуждаюсь.
- Освободили? - подаю голос и я.
- Не сразу. Пришлось долго объясняться. Да и девушка плакала, у нее могли быть неприятности. Так что я еще убеждал китайского гэбэшника, что моя телохранительница выполняла свои обязанности образцово, придумывал какие-то аргументы для своего отказа…
- Это грустная история, Виктор Алексеевич, - вздохнув и помолчав, подводит итог Кармен. - У нас с вами своих неприятностей хватает… Повеселей ничего не было?
- Было, - опять начинает ворочаться в кресле мой шеф.
- Тогда меняйте пластинку! - бодро командует Кармен.