6
- Я гадкая женщина, - сказала она однажды.
- Почему?
- Потому что ночью я сплю с мужем, и он меня берет, а утром бегу к тебе и целуюсь с тобой. Противно, правда?
Я промолчал. Мне было неприятно. Но она была всего лишь любовницей и имела право на частную жизнь.
- А кто у нас муж?
- Полковник ФСБ и боксер.
- Есть проблемы?
- Он алкоголик.
- Боксер-алкоголик? Смешно. И ты терпишь?
- Куда мне деваться? У меня же дочка! Феликс часто возвращается домой никаким - приводят сослуживцы. Когда отрубается, я от злости отдаюсь его друзьям. - Она вызывающе посмотрела на меня. - Тебе еще интересно со мной?
- Все интереснее и интереснее, - помрачнел я.
- Я хочу, чтобы ты все обо мне знал. Я загадала, что ты вытащишь нас с дочкой из этой грязи.
(М-да… как это, вытащишь? Я что, благородный рыцарь, который, схватив меч, скачет мстить обидчику?)
- Может, на сегодня хватит историй? - взмолился я. - Выдавай их небольшими порциями, п-пожалуйста.
И она обняла меня. А потом, взявшись за руки, словно детсадовские дети, мы молча гуляли в сквере. Улыбались друг другу, как дураки, и смеялись над "железным" тезкой ее мужа - промерзший Феликс сжимал правую руку в кулак, а левую прятал за спину.
7
События стали разворачиваться стремительнее, чем я предполагал.
- Я рассказала мужу о нас с тобой, - выпалила Оля на следующий день, входя в мою обитель. - Я объявила, что ухожу от него.
- А он? - офигел я.
- Сказал, что убьет и тебя, и меня. Отправился в "контору" на Ленина за пистолетом.
Что бы вы сделали в таком случае? Вот и я ничего не сделал и ничего не сказал. Может, она ждала, что я немедленно предложу ей руку и сердце? Но, увы, я не был готов к такому повороту событий.
- Куда же ты теперь? - встревожился я.
- Не бойся, не к тебе, - улыбнулась она. - Уеду к папе, он меня любит. - Помолчав, добавила: - Ты знаешь, я очень боюсь людей… боюсь выходить на улицу. Только с тобой мне никогда не было страшно.
Мы обнялись, и она поцеловала меня в губы, и поцелуй был предсмертно долог…
8
- Что, опять депресняк? - спрашиваю себя и сам же себе отвечаю: - Да, опять. Настолько сильный, что отключил телефон.
Обычно в минуты отчаяния я хватаюсь за телефонную трубку, как утопающий за соломинку, и звоню, звоню друзьям и просто знакомым в надежде, что кто-нибудь вытащит меня из чертова омута, в который попал по своей же вине. А сегодня даже не звоню. Просто смиренно иду ко дну. Безумно хочется услышать Олин голос, но телефон ее девятый день как не доступен.
Пиво пенится в стакане, пузырьки стремительно поднимаются со дна и увеличивают объем жидкости. В хорошем пиве должно быть много пены. Возможно, если б я пил только пену, то смог бы продержаться на плаву некоторое время, пока б меня не нашли спасатели, но я давлюсь желтой жидкостью и наполняюсь смутной тяжестью. Я пью и пью, тяжелею и тяжелею - дно уже совсем близко… И еще: я боюсь людей.
Я очень боюсь людей…
На твоей стороне
В полдень 2-го января жена отправила меня в магазин. Была недовольна, устала, наверное, от недавно распрощавшихся гостей и праздничной суеты, чуть что, срывалась на мне, поскольку я, в ее понимании, как человек противоречивый, и был источником и движущей силой всего, что вызывало в ней недовольство: только я был виноват в том, что Тюлькин нахрюкался, а Хрюкин натюлькался, а не наоборот, что Бастырбаева приревновала к Ивановской, а та ее "нечаянно" облила соусом, что соседи орали свои песни громче, чем мы чокались, - короче, все не нравилось дорогой супруге. Но, тем не менее, новогодние гулянья удались, и теперь ей казались невыносимыми страдания холодильника, жаждущего солидного пополнения, и она отчаянно вздыхала на кухне наперебой с этим железным мерзавцем.
Я собрался и вышел искать мясо. "Байрам" - "Рощинский" - "Ермолаевский" - снова "Байрам" - нигде ничего приличного не было: все раскупили на праздники, а завозов-то еще нет. Надо же понимать, что работники продуктовых складов тоже люди и тоже отмечают. Неторопливо возвращаясь, обдумывал, как объяснить жене эту простую истину - почти невозможно, когда она в скверном настроении. Вдруг телефонный звонок прервал мои мрачные мысли. А надо сказать, что телефон в Новый год порядком поднадоел: знакомых много, и все поздравляют, шлют остроумные эсэмэски, попробуй отгадай от кого, если номера не определяются, в отместку шлешь им тупые ответы. С досадой посмотрел на экран - забытый приятель, механик из гаража, еще и этого надо выслушать, - но нажал на левую кнопочку.
- Привет, дружище! С Новым годом тебя! - голос радостный, бодрый такой.
- Привет, Ильдар, - отвечаю грустно и небодро, - и тебя туда же.
- И ты узнал меня? - голос еще радостней. - Вспомнил, что ты где-то здесь живешь, и решил позвонить! Ты счас где?
- Я на улице и спускаюсь вниз к "Спортивной" от Дворца спорта.
- Ха, а я счас поднимаюсь от "Спортивной" ко Дворцу спорта! - полный восторг.
- Значит, сейчас увидимся? - мрачнею я.
- Ты где? Я вот у бегущих огней, "Джаз-клуб", что ли.
- Так ты идешь по другой стороне, - догадался я.
- Счас перейду. В чем проблема?
Я увидел его, перемахивающего через сугроб, бегущего через улицу между машинами, и пошел назад к предполагаемому месту встречи, изменить которое, как известно, нельзя. Лицо приятеля, раскрасневшееся от мороза и бега, было нелепым и смешным, светилось радостным фейерверком, и я разулыбался. Протянул руку, чтоб поприветствовать, но он отверг гадкий древний обычай и широко развел руки - и сжал меня в крепких объятьях, и оглушил смертельным духом источника радости, разлитого в нем.
- Тороплюсь на хоккей, осталось пятнадцать минут, купил племянникам в подарок билеты на четвертьфинал, - сообщил он. - Зайдем куда-нибудь, выпьем за встречу.
Я представил в кинематографической последовательности вполне предсказуемый результат нашей нечаянной радости и непредсказуемое выражение на лице жены и сказал:
- Не-е, я, к сожалению, неплохо попраздновал. Больше не могу, разве что чаю.
Рядом оказалась только пивнушка. Хозяйки заведения - две девушки за барной стойкой в красных колпаках (по-моему, они дурацкие, но все уже к ним привыкли, к колпакам я имею ввиду) - были смешливы и обрадовались двум чудаковатым покупателям, пока единственным в элитном, а значит, и недешевом баре.
От пива Ильдар отказался ("пью только водку"), а чая в таких заведениях отродясь не было, поэтому взяли по небольшой пятидесятирублевой бутылочке кока-колы.
- Плачу сам, - предостерег меня приятель от попытки вытащить кошелек и обратился к продавщицам: - Нам, пожалуйста, в стаканы… можно?
- Не, - возразил я, я буду из горлышка. Так вкуснее.
- Не изменяешь своей молодости? Не хочешь расставаться со старыми привычками, одобрительно расхохотался Ильдар, зачем-то долбанув меня при этом по шее. - Тогда и я из горлышка!
- Нет ли у вас места, где можно восхититься вашим напитком? - оглядел он тесное помещение. И, сообразив, что нет, спросил:
- А где у вас комната, где вы сами пьете?
Девушки снисходительно улыбнулись громоподобному тону Ильдара и моему тихому голосу, возражающему откровенно наглой выходке приятеля, и разрешили пройти в тайный закуток. Комната была уютная, на двоих. Прям отдельный кабинет с журнальным столиком и двумя креслами. Кока-кола оказалась ледяной - правильно, на улице же жара, съязвил Ильдар. Он расспрашивал о жизни, искренне радовался радостям, огорчался горестям. Все по-простому. Делился своим пережитым. Минут через семь ему позвонили племянники, и он заспешил. Я тепло поблагодарил девушек за стойками.
- С Новым годом! - крикнули они вдогонку.
- И вас также, - ответили мы от дверей привычной фразой.
Он ушел, распрощавшись так же бурно, как и приветствовал, а я помахал ему вслед и побрел домой в совершенно других эмоциях, тоскливо предвидя неудовольствие супруги.
- Знаешь, это необыкновенно приятно, - сказал я ей с порога, - когда кто-то, оказывается, помнит о тебе и лишь для того, чтобы обняться с тобой и перекинуться парой фраз - даже если очень спешит, - переходит на твою сторону улицы.
- Да я давно на твоей стороне, - улыбнулась жена, - заждалась совсем. Проходи быстрей, пообедаем.
Представляете? И никакого упрека!