* * *
Я стоял у полок в книжном магазине и перелистывал книгу рассказов Чарльза Буковски, размышляя о тонкостях перевода и уместности вульгаризмов, рассыпанных на страницах его произведений. Мне нравился стиль изложения, но не нравились цена и вид книги, обложка которой была надорвана. В тесном пространстве между полками меня буквально зажали с двух сторон две девчушки-студентки, на ходу обсуждавшие романы Мураками и ворчавшие, что ничего нового нет. Я был удивлен, во-первых, тем, что современная молодежь вообще что-то читает (у меня имелись сомнения на этот счет), а во-вторых, тем, что девушки (!) читают интеллектуала-японца.
- И что, вы все это прям на самом деле читаете-читаете? - сбивчиво и довольно глупо спросил я, обращаясь к одной из девчушек, которая была поменьше и в очках, однако ответила вторая - потолще и без очков:
- Да, читаем-читаем! - и улыбнулась добродушно.
- А почему вы читаете Мураками?
- Но это же интересно! - удивленно добавила другая и с сожалением посмотрела на меня. Я перестал задавать глупые вопросы. Взял первую попавшуюся книжку с безнадежным названием "Слушай песню ветра" и, расплатившись, пошел в парк.
* * *
Неторопливо, страничку за страничкой смаковал я необычную книжицу и думал о чем-то своем. Странно, что главного героя совсем никак не звали, а у его друга была только кличка - Крыса…
Когда я жил в своем деревенском доме, крысы, бывало, доставали меня: приходили откуда-то с колхозных складов и пытались обустроить свою жизнь у меня на веранде - рыли норы, прогрызали полы, гадили где ни попадя. Естественно, я с ними боролся. Травил безжалостно этих мерзких серых тварей. Вот мыши, они тоже приносят вред, но на вид бывают очень симпатичны, если не принимать во внимание их специфический тошнотворный запах. А крысы - они очень противны: удлиненные головы со злющими острыми глазами и такими же острыми зубами и длинные голые хвосты, исчезающие в последнюю очередь, когда ты появляешься на веранде. Я их ненавидел и травил.
Бабушка как-то рассказывала, что в молодости работала в совхозе дояркой. Однажды под утро, когда она еще спала, целая стая крыс появилась из подпола дома и заполонила всю комнату. Но самым страшным было то, что они залезли на кровать и стали бегать по бабушке. Она испугалась, укрылась одеялом, боялась пошевелиться и почти не дышала. Только чувствовала все нарастающую тяжесть взбирающихся на нее крыс. Естественно, ее не дождались на утренней дойке, и бригадир пришел узнать, что случилось.
- Зоя, что с тобой? - стал звать он из-за двери.
- Дядя Ваня, посмотри в окно, - откликнулась бабушка.
Дядя Ваня заглянул в комнату и ужаснулся.
- Зоя, ты только не шевелись, только не шевелись, - молил он, - коров мы и без тебя подоим.
Кроме как советом, он ничем помочь не посмел. Когда совсем рассвело, несознательные крысы, бессовестным образом вмешавшиеся в процесс производства молочной продукции, так же дружно ушли, оставив бабушку в покое. Эта история запомнилась ей на всю жизнь, и пересказывала она мне ее неоднократно.
Травить крыс не страшно: ты не видишь, как они мучаются и умирают. Зато испытываешь удовлетворение, когда удается от них избавиться. Но однажды мне привелось убить крысу собственноручно. Я убил ее потому, что долгие годы боролся с ее родом, доставлявшим мне очень много хлопот. Она не была похожа на других. Рыжеватая. Что-то случилось, и она не могла сопротивляться, не могла бежать и лежала на траве почти неподвижно. Может быть, была больна. Я поднял большой камень и чуть помедлил. Она посмотрела мне прямо в глаза, и я понял: она знает, что сейчас умрет. В ее глазах не было страха, только сожаление и огромная грусть. Я опустил камень ей на голову и, развернувшись, пошел прочь. Это произошло лет двадцать тому назад, но ее предсмертный взгляд, разумный, почти человеческий, до сих пор преследует меня. Мне даже кажется, что в последнее мгновение ее жизни между нами возникла какая-то непонятная связь. Она оставила тайну, очень важную для меня. Но какую? Вряд ли когда-нибудь я узнаю об этом.
В книге Мураками Крыса - персонаж, к которому испытываешь сочувствие. Больше всего мне понравилось то, что Крыса пишет повести, в которых нет сцен секса и никто не умирает.
* * *
Был замечательный летний день. Я сидел на скамейке в парке, радовался теплому солнышку и веселому ветерку, напоминавшему игривого щенка, который так и норовит лизнуть тебя в ухо, в щеку, в нос. С ветки тополя надо мной на паутинке спустился паучок и пополз по стеклу очков. Я не стал сбивать его и калечить, как, может быть, сделал бы раньше, а осторожно отправил непрошеного гостя гулять по травке. "Никто не должен умереть, - сказал я сам себе. Потом, строго взглянув на девушек, сидящих на соседней скамейке, добавил: - И никакого секса!"
Я даже не послал парня, с деловым видом прохаживающегося мимо моей скамейки и орущего что-то в телефон. Конечно, парк - это не театр и не изба-читальня, но ведь надо же иметь хоть немного уважения к тем, кто с тобой рядом. Разве можно вот так бесцеремонно горланить о своих проблемах, не думая о том, что люди отдыхают и философствуют на разные темы? Размышляют о природе вещей, об искусстве или хотя бы даже о крысах. Почему бы и нет?
Лет до тридцати я никогда не матерился. Я думаю, что был тогда очень счастливым человеком просто потому, что мне незачем было материться.
В детстве меня часто оставляли дома одного. Одиночество меня не тяготило. Я не был общительным ребенком, редко играл с детьми во дворе, зато свое свободное время отдавал книгам. Читал все подряд запоем с утра и до вечера. Родители возвращались домой с работы поздно, и, когда они отрывали меня от книги, чтобы накормить, у меня темнело в глазах от усталости.
Из-за безудержного чтения развилась близорукость. Сначала небольшая. Минус 0,75. Моя учительница начальных классов всполошилась, заметив, что я стал щуриться, глядя на доску, и велела отвезти меня к районному окулисту. Окулист по фамилии Санкин долго что-то писал на бумажке, а потом строго-настрого повелел, чтобы я носил очки постоянно. Мне купили страшную пластмассовую оправу, которая уродовала лицо и которой я сильно стеснялся. Окулист, как я теперь понимаю, был неграмотным и лечить глаза не умел. Каждый год я ездил к нему на прием; Санкин мрачно качал головой, говорил о моем слабом здоровье и выписывал новые очки с еще большими диоптриями. Когда он довел их до минус шести, я обращаться к нему перестал.
Фамилия окулиста запомнилась мне потому, что в то время газеты писали об убийце-таксисте, которого тоже звали Санкин. Санкин подсаживал в такси молодых клиенток, а потом насиловал их и убивал. Обычно топил в проруби. Конечно, окулист к нему никакого отношения не имел, но осадок, как говорится, остался. Санкину я благодарен за то, что в результате его лечения я оказался непригодным к строевой службе и, вместо того чтобы пополнить ряды Вооруженных Сил, поступил на филологический факультет университета.
Кстати, если говорить о чтении, то никакого Мураками тогда и в помине не было. А что я читал? Книги о войне и классику. Кажется, это все, что продавалось тогда в книжных магазинах. Хотя, нет, были еще книги писателей советских республик. Помню, пятиклассником я с отцом подошел к книжному киоску и выбрал роман эстонского автора Эдуарда Борнхеэ "Князь Гавриил, или Последние дни монастыря святой Бригитты". "Не рановато ему?" - спросил папа киоскера. "Нет, это хорошая книга", - ответил продавец. Он почти не лукавил. Я прочел ее за один день и сейчас храню эту книжку в своей библиотеке.
Приключенческой литературы было тогда не достать, о детективах мы не слышали. Майн Рид, Дюма и Конан Дойль пришли ко мне по блату в библиотеке только в старших классах. Но уже была научная фантастика. Уже читали "Страну багровых туч". Я был примерным учеником и отличником и предпочитал серьезную литературу, а мой друг, известный хулиган и двоечник по кличке Калюля, читал тоже очень много, но только одни сказки. Он перечитал все тома "Тысячи и одной ночи" и не только их. Его бабушка была верующей мусульманкой и сделала ему обрезание. Почему-то сама. После этого обряда он перестал расти, так и остался маленьким. Словно не хотел покидать свое сказочное детство.