Но дальше сын уже вперялся в чужие фотографии и, верно, паспортные данные, которые располагались бесконечным, многосотстраничным списком; мордашки в маленьких квадратиках все были вроде девичьи, и мать предположила, что сын ее на тридцать третьем году разболтанной, неупорядоченной, хищнической жизни проникся наконец звериным чувством одиночества и стал искать себе подругу и жену, с которой совпадет, как грубая шипастая подошва со своим же отпечатком в податливой глине. И ищет он ее по фотографии, параметрам и описанию душевных качеств, как это принято у многих молодых людей их поколения, вот в этих виртуальных сферах, ведь это расширяет область поисков до истинных размеров мира и делает твой выбор в буквальном смысле безграничным. Да, но какая связь между больницами и этим выводком невест? Зачем хвататься за продление рода и в то же время путешествовать по зонам, в которых все подчинено законам перехода всего живого в прах и тлен?
Его отношения с женщинами оставались в разговорах с матерью предметом умолчания; мать мельком видела при Сухожилове различных, но неотразимо похожих друг на друга женщин: все с жадно-чувственным рельефом строгих, неприступных лиц, они испуганно и сумрачно выглядывали из сухожиловского черного автомобиля, обычно не отваживаясь покинуть эту лакированную капсулу и выйти в неприсущую себе среду - не то что пересечь пространство тесного двора и вознестись на близкий третий этаж в квартиру Анны Павловны. А если вдруг они и выходили из машины, то оставались все равно привязанными к ней, как к единственной опоре, и с гадливостью старались пропускать отравленный воздух спального района исключительно сквозь фильтры длинных дамских сигарет. Мать понимала: для таких быть с мужем во всех тяготах - задача непосильная; терпение и жертвенность для них - как суша для глубоководной рыбы, поэтому у них не муж - хозяин. Всему виной, - она считала - способ зрения сына, который ждет и требует от женщин одного - вот этой внешней ладности, как на рекламах, и безотказности японской техники, которую спокойно можно отключить, когда устанешь от звука и картинки.
Мать также знала, что ее ребенок год назад сошелся с этой новой девушкой, Камиллой, которая своей кошачьей привязанностью к сыну и относительной покладистостью удерживала их отношения в рамках, близких к браку без изменения гражданских состояний. Возможно, все у них и сладится до превращения в плоть единую - она же, как мать, будет рада, - так думала она. Сейчас же, изучая склонившегося над экраном сына, она предполагала, что и, верно, он обжегся той запоздалой любовью, которая вдруг настигает человека спустя дни, месяцы и годы ожесточенно-неуступчивой притирки двух самозамкнутых, глухих друг к другу "я", когда зазубренные, ранящие края двух эгоизмов уже основательно сточены и пришлифованы. Но только сплошь и рядом происходит так, что эта готовность подчиниться, слиться, посвятить себя другому приходит слишком поздно, когда служить и подчиняться больше некому. И ты кричишь "готов", а от тебя в ответ уходят, и ладно бы все уходили лишь в отместку за прошлые обиды - в соседний двор и на другой конец большого города, что поправимо, но ведь уходят также по болезни и в результате несчастного случая. Так вот зачем ее ребенок столь жадно изучал возможности всех государственных больниц и частных медицинских центров.
Мать плохо, нет, совсем ее не знала; видела однажды и, стало быть, не очень крепко запомнила лицо. Все совпадало, умение читать по мелким, побочным признакам в обход, поверх всегдашнего молчания сына ее не подвело: на всех цифровых фотографиях возможных невест, в которые подолгу вглядывался Сухожилов, было одно лицо. Открытое и милое. Но вроде бы новое, совсем незнакомое. Все стало ясным, кроме одного, последнего: насколько далеко болезнь вот этой девочки зашла в своих намерениях и можно ли ее остановить консервативной терапией, лазерным лучом, ножом великого хирурга (такие, как известно Анне Павловне из телерепортажей, покамест не перевелись на свете и могут заменить любой из органов, включая сердце, на новый и здоровый) или ее ребенок бесплодно тратит силы ради женщины, которая обречена? Промучившись две ночи и не отважившись спросить об этом сына в лоб, мать двинулась окольным путем расспросов третьих лиц - парией, которых она знала и которые ловили вместе с сыном шальные деньги, словно рыбу, идущую в их сети косяком.
Когда она спросила про Камиллу, Кирюша Разбегаев, добрый малый, сказал ей: "Да бросьте, Анна Павловна, она для Сухожилова - случайный пассажир. Да у него таких, если хотите, - отсюда до Владивостока. Пожили малость и, поссорившись, разбежались". Кирюша был в курсе, но мать до конца не поверила, спросила телефон, координаты, чтобы самой поговорить с Камиллой. Когда ребенок ее отбыл на круглосуточные поиски больной беглянки, мать водрузила на колени телефонный аппарат со старым, дисковым набором и попросила незнакомого мужчину позвать Камиллу к трубке, чтобы поговорить с "мамой Сережи Сухожилова". Камилла ей сказала примерно то же самое, что и Кирюша Разбегаев, - что, к счастью или сожалению, она затронула - как говорится, зацепила - Сережу так же мало, как голод в Сомали насельников швейцарского кантона Ури. "Но он же смотрит на тебя, на рыжую, - сказала мать - часами". - "Вот видите, на рыжую, - сказали ей в ответ. - Я черная всю жизнь была и перекрашиваться, поверьте мне, не собираюсь".
Камилла вытолкнула Анну Павловну обратно в сплошную пустоту неведения, и матери лишь оставалось наблюдать за сыном в те редкие минуты, когда он, находясь при ней, работал челюстями, наспех пережевывая бифштексы с кровью и сочную свинину, в приготовлении которой на пару Анне Павловне нашлось бы мало равных. "Ты больше не работаешь, ведь так?" - спросила однажды с надрывным принуждением ребенка к искренности. - "А это смотря что работой считать, - отвечал Сухожилов со смехом, который показался ей неестественным и преувеличенным, как хохот среднего актера, который очень скверно играет сумасшедшего. - Я, мать, квалификацию сменил. Теперь я это… частный детектив". - "Кого ты так ищешь?" - спросила мать, не зная, какое слово в этом восклицании специально выделить особой интонацией, поскольку с равной силой ей хотелось выделить все. - "Жену известного хирурга и дочь всемирно знаменитого художника, - отвечал он. - Найду - они дадут мне миллион". И больше ничего ей не сказал, поскольку не умел и до сих пор не научился говорить серьезно - особенно в минуты, когда ему было совсем не смешно.
Из телерепортажей и специальной передачи "Ищу тебя" про поиски пропавших без следа и вести родственников мать знала, что такие помешательства вполне могут длиться годами, и жадно уцепилась за представление о том, что люди, потерявшие жену известного хирурга, способны жить на постоянно и необъяснимо возобновляемом ресурсе своей веры бесконечно - без нервного истощения и дистрофии износившегося сердца.
Прошло еще два дня, и он вернулся таким, как будто только что ему в больнице втолкнули в пищевод специальный шланг и помпой закачали в нутро раствор немилосердной истины. "Что?" - спросила Анна Павловна не голосом, а чревом, как и положено в подобных случаях любой нормальной матери. - "Нуклеотиды, мать, у них не той системы", - отвечал он, через силу искривляя рот в недоверчивой усмешке. - "Что?" - "Когда, мать, нечего опознавать и неизвестно, кого именно хоронишь - на самом деле ту или не ту, - врачи обыкновенно выделяют из останков человека хромосомы". - "Но это ведь наука, сын, - она не ошибается". - "Не ошибается, конечно, - врет, - он отвечал, и мать увидела в его глазах упрямство осатаневшего стахановца, готового вгрызаться в мерзлоту официально зарегистрированной смерти. - Я, мать, полжизни занимался тем, что вьщавал живых за мертвых, чтобы забрать их собственность себе, и на бумаге все сходилось настолько запросто, что я не доверяю больше никакой бумаге". - "Но как же, если даже родители поверили? Их кровь не может врать". - "Их кровь, мать, изощряется во лжи, - сказал он гадливо. - Я буду не я - здесь что-то не так".
18. Фермопилы Сухожилова
Безмолвный и обильный снег не падал - висел мохнатой непроглядной пеленой в пространстве между мглистыми громадами стандартных серых новостроек, валил так густо из такой сплошной, лишеннной свойств небесной пустоты, что глазом не воспринималось ничего помимо невозможности движения - никакого движения уже не нужно было, хотелось замереть, застыть в усталом послемире, что утратил волю к росту, к становлению; торжествовали млечность, вечность, успокоение, забвение, как будто умиравшая природа предлагала человеку выучиться у нее безразличию к судьбе.
- Впервые в жизни вижу, чтобы снег так рано, - сказал, пуская в теплый влажный воздух сигаретный дым, отец - одиночка Подвигин. - Что? Потепление глобальное? Как в Ялте. Только вместо магнолий - дубы и береза.
- Обманка, бутафория, - ответил Сухожилов. - Ненастоятельное принуждение к беспамятству.
- Чего?
- Сигнал, что кончено. Смиритесь.
- Не кончено?
- Нет.
- Я, тезка, что хочу сказать, не должен, но скажу.
- Валяй.
- Ты можешь что угодно, но экспертизу все-таки не обойти. Там она, в урне. Но я не это хотел сказать - другое. Я там ее оставил… ну, Касину маму, Марину. Такая же вон экспертиза, по сути, у меня лежит. Ты знаешь, когда я узнал про твою, я почувствовал… ну как сказать? Ну, чувство справедливости, наверное. Что вот мы наравне и пострадали одинаково, ты понимаешь?
- Понял, понял. Но справедливости не будет, извини.
- Ишь ты! Тебе же - от и до. Ну, что еще? Повторно на анализы?
- Повторно могут только родственники.
- Хирург что?