Вот уже вплотную к гаражам ментовская тачка подползла, распахнулись дверцы, двое вылезли - дебелые, толстовыйные, круглоголовые. На ходу поправляя лениво компактные, со складным прикладом "калаши". В укрепленных на груди массивных рациях непрерывно что-то щелкает, то и дело пробивается сквозь гул электрического ветра низкий голос-скаред, что-то рявкает, выплевывает, отключается на полуслове, но уже через мгновение опять, подчиняясь тягостной необходимости, врывается в эфир, и расслышать, угадать, расшифровать, о чем между собою лаются вот эти гуманоиды, едва ли представляется возможным.
- Нарушаем, граждане.
- Из отеля мы, сержант. Горели.
- Догадался. Только жалобы на вас. К девушкам на улице пристали - чуть ли не попытка изнасилования. Драку развязали с нанесением телесных. Супермаркет разгромили.
- Это, что ли, все мы?
- Ну, а кто же - я? С крыши спускаемся. Мусор, бутылки с собой забираем.
- Мы ввиду пережитого шока, товарищ сержант.
- Сколько, знаете, таких вас по всему району в шоке? Пресекать не успеваем.
- Так чего же пресекать?
- А того. Действия противоправные. Ваши, ваши в состоянии бзика. Вы вели себя бы тихо, и тогда совершенно другой разговор. А так мало что три сотни погорельцев, так еще и на улицах граждан полно. С крыши спускаемся.
- Но, товарищ сержант, может, как-то - ввиду положения?
- Так, не понял. Вы - граждане? Граждане. Значит, с крыши спускаемся. Поживей, ребята, не нервируйте - и без вас проблем невпроворот.
- И куда нас?
- По домам не хотите - в пункт помощи, значит.
- Это что, есть такие?
- Все для вас, для пострадавших. Санаторий. Курорт. Там подлечат. Кто вас знает-то, психов?
Делать нечего - спустились.
- Нету паспорта, сержант. Там остался, к сожалению.
- Вот как?
- Ну, а я виноват, если паспорт в портфеле?
- Ясно. У тебя точно также в портфеле?
- В портфеле, да.
- В машину садимся.
- Это как нас - пятерых в одну машину? Лишние хлопоты, товарищ сержант. Может, мы на месте как-то устаканим?
- Вон вторая подошла. Садимся.
- Нам нельзя, сержант. Состояние не то - ведь должен понимать. Ну, позволил бы ты нам свободой надышаться!
- Права не имею позволять.
- Не будет эксцессов - ручаюсь.
- Отойдем-ка в сторону, сержант, - Сергей-один вступает.
- Давай пока один в машину.
Сели. Дверцы захлопнули, от мира отгородившись. Через три минуты вышел Сергей. Заурчав мотором, "Форд" отполз назад, развернулся, посигналил фарами второму ментовскому экипажу и рванул почти беззвучно, плавно прочь - поминай как звали.
- Ну и сколько? - спросил Андрей.
- Пять.
- Это что же - овес нынче дорог? За что целых пять?
- Наложилось одно на другое, - усмехнулся Сергей. - Мировое падение цен на ресурсы, ЧП.
- Да-а-а, вот так мы и пускаем кровопийц в Беслан… Вот жалко обстановку не спросили. Возможно, знают что.
- Я спросил.
- Ну и как?
- Людей и машин немерено нагнали. Вроде пламя укротили и вошли, и спасение в самом разгаре. Говорят, живые есть, много живых - по больницам развозить не успевают. Два министра, бургомистр с префектами - все там уже, на месте. Все силы брошены, как заявляют. Еще бы - три миллионера.
- Этим, значит, особые меры спасения? А остальным обычным смертным повезло, что вместе с ними олигархи там?
- Да вы чего? Совсем ополоумели? - взвился Артур. - Какие особые меры? Все - люди! Все равны!
- Ага, а еще мы за дружбу народов.
- Не надо так иронизировать!
- А у тебя там кто? - скажи, - вдруг голос кто-то с крыши подает. Они не сразу понимают, кто. Сомнамбула сидит на крыше, как сидел: он это выкрикнул, впервые губы разомкнув. - Сват, брат, жена-невеста, сын?
Уставились все на него, оцепенев. Сидит, покуривает. Осмысленность во взгляд вернулась, если можно так сказать. Глядит прищуренными карими глазами, не ведая сомнений в правоте; как есть все, без иллюзий, что ли, насквозь, до самой темной, бессловесной глубины твоей, до чувств неподочетных видит - такое зрение особое открылось.
- Тебе же по херу на тех, кто там остался, - продолжает. - В сущности. Ноты упрямо сострадаешь, старательно, усердно так. Приносишь соболезнования. Ведешь себя прилично. Такой отличник, ботан, который затвердил урок и первым тянет руку - ну, Марь-Иванна, Марь-Иван - на, меня к доске, меня! Про свет божественной любви я лучше всех могу, ну, Марь-Иванна, Марь-Иванна! Мы все теперь должны сплотиться перед лицом трагедии, теперь мы осознали: только вместе, любя друг друга, мы сможем выстоять перед напастью техногенных катастроф. Скорбишь, да? Это твой дрессированный мозг дает тебе сигнал о том, что ты обязан чувствовать. А внутри у тебя? Внутри все от восторга прыгает, орет беззвучно - я живой, живой! Я живой, я - не они! Каждой клеткой в тебе пресловутой.
- Слышь, друг, не надо так, - сказал Артур грозно. - А то придется пожалеть.
- Ты знаешь, самки богомола в момент оргазма отгрызают головы своим самцам. А самцы - их башка уже в пасти, а они нижней частью проникать продолжают. И кончают, когда челюсти подруги на башке смыкаются. Вот и ты как они. Слепая жажда жизни. А башка отдельно. В голове - сострадание, скорбь. В голове - "Все - люди! Все равны".
Где здесь свет божественной любви - чесс слово, не знаю. В богомольем членике, наверное.
- Сука ты! - сказал Артур и полез отрывать сомнамбуле голову. - Я прошу тебя: возьми свои слова обратно. Или я твой поганый язык…
- Водки, водочки сперва, - отвечал ему лунатик, - потом к подруге, в пасть ей сунь свою насквозь условную мораль, и все забудешь, все пройдет, как с белых яблонь дым…
С крыши - кубарем. Катались по земле, сплетясь; рядом Гриша нелепо и жалко приплясывал:
- Ну, не надо, ребят, ну, не надо!
Неравны были силы, категории даже: валунами ходили Артуровы мощные мышцы; по-борцовски ухватив лунатика поперек легавого стана, на живот его рывком перевернул и налег всей массой, захватил за шею, кверху голову сомнамбулы рванул. В два прыжка Сергей-один к ним подлетел и короткими тычками - раз и два - Артура усмирил, руки разжать, отвалиться заставил.
- Все! Хорош! - гаркнул в самое ухо Артуру. И, сомнамбулу за плечи ухватив, приподнял его, усадил заботливо, спиной к гаражной стенке привалил и в лицо, в глаза всмотрелся, вроде повреждения оглядывая, а на самом деле с тайной мыслью, изначальной, от которой все избавиться не мог.
В сторонку отошел.
- Не сосчитал тебя, Сережка-тезка, - себе сказал, - не понял. Тезка? - фыркнул, подавился смехом. - Сейчас посмотрим, тезка ты или не тезка.
2. Беспокойники
Враги Сергея Сухожилова расправились с ним за тысячу лет до его рождения. Могущественные пакостники, они стояли у истоков мировых религий и насаждали неправедный рабовладельческий строй в наиболее плодородных районах Земли. Великие первопроходцы и заурядные менялы, они вели свои скорлупки к берегам баснословно богатой Индии и тихой сапой прибирали к пальцам звонкую монету в ростовщических домах Венеции и Амстердама. Сосали кровь из чахнущих аристократов и разводили на равнинах Альбиона монструозных, чрезвычайно склонных к людоедению овец. Изобретали гильотину, равенство и братство. Сочиняли хартию вольностей и все последующие кодексы прав человека и обязанностей гражданина. Немилосердно выжимали из деревни в город сухожиловских уже не столь далеких предков, сгоняли их в колхозы и за каторжную пахоту расплачивались с ними издевательски-условными палочками трудодней.
Он еще пребывал в блаженном оцепенении, словно куколка бабочки, в которой еле брезжит жизнь; он занимался тем же, чем и миллионы человеческих детенышей, полуслепых, прожорливых, эгоистично-жадных, а враги уже вовсю терзали податливую глину сухожиловской судьбы, формируя кирпич его будущей функции или, если угодно, предназначения. Младенчество - отнюдь не безмятежная пора, но время дикого бесстыдного глумления над миллиардом безответных новорожденных, которых общество бесцеремонно делит по ролям: ты принц, ты нищий, ты хозяин, ты рабочий, ты "средний класс", ты вор. Неторопливая гигантская работа велась в этом мире над тем, чтобы он и пришел и ушел из него подъяремным скотом и никем иным больше, как бы обратного, предположим, ему ни хотелось.
Сейчас он сидит в штаб-квартире финансовой группы "Инвеко", в просторном конференц-аквариуме из закаленного стекла и авиационной стали (за окнами сплошными панорамный вид Москвы дрожит, двоится в знойном мареве, как будто плавится и от непомерных аппетитов "группы"), и его черный Nokia 8800 Arte разрывается от прерывистых выдохов трубных и орет осиплым, пропитым голосом Тома Вейтса.