А девочка снова подошла к Сухожилову и, уперев руки в боки, пристрастно оглядев, ворчливо осведомилась:
- Ты хоть богатый?
- Очень, - уверил ее выпавший в осадок Сухожилов. - У меня дворец и большая черная машина. Вот поколение, а!.. Как звать-то тебя, меркантильная?
- Кася, - сказала девочка. И, преисполнившись важности, запинаясь, поправилась: - Парубина Ксеня Сергеевна.
- А меня Сережа. Сухожилов Сережа Александрович.
- А кто главней, - спросила Кася, - принцесса или мертвая царевна?
Если честно, Сухожилов и сам полжизни бился над однозначным ответом на этот вопрос.
- Царевна, ясен пень, главнее, - поколебавшись, ответил он. - Потому что царевна - наша, отечественная, а принцесса - заморская.
- А она у тебя насмерть уснула?
- Не знаю, - честно признался Сухожилов.
- Кася, - сказал Подвигин, - отстань от дяди. Дядя очень устал.
- Только я ее все равно оживлю, - пообещал Сухожилов, - я волшебное средство знаю.
- Какое? Какое?
- Я ей песню спою.
- Какую? Какую?
- Вот такую, - сказал Сухожилов и, усевшись за фамильное пианино, от всей души, с пронзительной фальшивостью запел: - Я без тебя не живу, не пою, только тихонько плачу, губы твои вытрут слезы мои, я не могу иначе…
- Э! - сказал Подвигин. - Не порть мне ребенка.
- Ладно, я могу другую. Девчонка, девчоночка, темные ночи… - Сухожилов лупил по клавишам, дающим случайное и с каждый разом все более невероятное сочетание тонов, и глухой, при рождении измордованный медведем, надсаживал глотку с шаманской уверенностью, что его неистового ора достанет, чтоб поднять невесту из хрустального гроба.
И Кася от этого сухожиловского пения хохотала взахлеб, до спазматических всхлипов, до неминуемой икоты, как бы даже еще, дополнительно оживая, хотя и так вся состояла из ликования и смеха, и это усиление - не затухание восторга от повторения припева обмывало обызвествленную душу Сухожилова как будто родниковым ключом.
- Ой, не могу, - сказала Кася, тяжело отдуваясь, - сейчас мной икать будет.
Перемены, произведенные в ее маленьком тельце сухожиловскими антигармониями, и в самом деле не замедлили сказаться: раздраженная диафрагма судорожно сократилась, легкие втянули воздух, голосовая щель резко сузилась и в гортани возник пообещанный ребенком "ик".
- Это мной, - объявила Кася, отдышавшись, - мама икает.
Тут еще один звук, не раздавшись, раздался - то ли хныканье жалкое, то ли скрежет зубовный, - Подвигин, прислонившись к косяку, стоял бездвижно, не способный дернуть ни мускулом, ибо всякий страдальческий жест был сейчас до убожества, до непристойности неуместен - точно так же, как если бы кто-то вдруг начал рвать волосы в обществе, где боль утраты исстари заведено выражать ритуальным ковырянием в носу.
- Это как это - икает? - автоматически и понял, и не понял Сухожилов.
- Вот ты дурак! - сказала Кася сварливо. - Если кто-то икает, то это значит, что его родные вспоминают. А меня вспоминает мама, потому что мы не виделись давно и она сейчас далеко.
- Кася, - сказал Подвигин сипло, - мы с дядей начальником пойдем на балкон покурим.
- …Ваг так вот, - только и сказал Подвигин, когда они вышли на балкон.
- Нуты это… того… извини, - сказал Сухожилов. - Не сказал пока ребенку, значит?
- Как - не знаю.
- А сама? Наверное, может такое понять?
- Нет, вроде нет. Сам же видел - ждет.
- А чего она у тебя-то - Кася?
- Ну а где ей еще? Бабка-то тоже - шок, удар, некуда жить. В больницу пришлось, неизвестно, как дальше.
- А что неизвестно? Все, папаша теперь.
- В Градской-то что?
- Не она. Но я его там встретил… - Смех начал рваться из сухожиловской груди, как только что икота из Касиного горла. - Его, его, оленя северного. Нагибина. И он мне, главное, - "а что это мы двое на одну? Мне же рыжую, а тебе разве рыжую?" Рыжую, да. Мы, главное, пересекались, мы знакомы смутно, я же ему все ноги на футболе обстучал, и он узнал меня. Ну и решили, совпадение, что рыжая. Едва не разошлись, но тут меня как осенило, что многовато совпадений.
- Ну, вижу, он тебя не убил.
- Он, - хмыкнул Сухожилов, - меня боится. Но только это как совпало? Ванная, я лично человека видел, который ее с того света. Ну, не может же быть такого, чтобы пятеро по разным ванным.
- А он тебе, спасатель, прямо так, с уверенностью - конкретно в Градской?
- Ну, скорее всего. Вроде там.
- Ну вот видишь - вроде. Значит, где-то еще. У пожарных был на Садовой?
- Глухо. Не видал никто на свете. Круг сужается.
Тут заревел у Сухожилова мобильник.
- Сережа, это Драбкин, - донесся возбужденный голос. - Скажите адрес, я вам вышлю, что удалась нарыть, тут много интересного. Про конкурирующую с вами сторону. Да и к тому же знаменитость как-никак она у вас. Вернее, папа - знаменитость, Башилов тот самый и есть, я поражаюсь, как вы не узнали до сих пор.
- Драбкин, родной, милый, - взмолился Сухожилов, - ее саму, саму ищите.
- Как только что-нибудь, я сразу вам, конечно.
- Я Драбкина на это дело зарядил, - сообщил Сухожилов Подвигину. - Сегодня опять прицепился - возьмите, пацаны, в компанию. Помочь хочу, мечтаю.
- Он, значит, вправду на пути к монастырю.
- Ну, я бы не сказал, чтоб прям к монастырю. Но крыша пошатнулась основательно. Жизнь, говорит, такая опостылела - без родных, без любви. И вы, мне говорит, мои родные.
В эту самую секунду за спиной с оглушительной наглостью что-то грохнуло. Сухожилов с Подвигиным, как по команде, ринулись назад в квартиру. Кася на кухне стояла потерянно над россыпью фарфоровых осколков.
- Ну вот и попили пивка, - сказал Сухожилов.
- А я не виновата, что они такие скользкие, - оправдалась Кася, обезоруживая свежеиспеченного отца глазищами.
Подвигин метнулся к ребенку, неуклюже ощупал его на предмет повреждений, усадил рывком на стул, так что ноги Каси заболтались в воздухе, и опустился на колени собирать в передник посуду.
- Ты как, - спросил он Сухожилова, - у нас останешься?
- Да нет, поеду к матери. Давно не заезжал.
- А завтра что?
- А в граждан скую авиацию завтра - туда вроде тоже людей. Это будет последняя.
- Отужинать изволишь?
- Плесни-ка мне лучше. - Сухожилов уселся, притянул к себе лэптоп, раскрыл. - Ну, что ты там, Драбкин, где?
- А ко мне, - сказала Кася, подсаживаясь к Сухожилову, - Никита Юсупов в саду пристает. Щиплет и щиплет, щиплет и щиплет. Я говорю ему, отстань, а он не отстает.
- Я бы тоже не отставал, - поразмыслив, признался Сухожилов.
- Э, педофил, - сказал на это Подвигин, ссыпав битый фарфор в помойное ведро, - ты, может бы, лучше пожрал - сырники стынут.
- Ну вот что мне с ним делать? - солидно размышляла Кася.
- Я знаю, что, - уверенно объявил Сухожилов. - Подойди к нему и обними.
- Как?
- Вот так. Обеими руками. Он больше не будет, я тебе отвечаю.
- Он - противный, мне совсем не нравится.
- Да, а кто не противный?
- Вот Андрюша Рожновский, - сказала Кася с затуманившимся взором.
- А Рожновский щиплется?
- Нет, он только толкается и юбку задирает. Надо будет завтра покрасивее трусы надеть.
Посмотрели друг на друга Сухожилов и Подвигин, онемели, на секунду обо всем забыв.
- Ты даешь, Ксеня Сергеевна, - сказал Сухожилов. - Все, отец, ты понял, что тебя ожидает? Готовься женихам стучать по бубнам… О, письмецо в конверте. - Сухожилов кликнул по зардевшемуся от собственной важности мейлу.
Там о Зое было все с первых лет жизни, разве только комментарии патронажной сестры - "грудь берет охотно и сосет активно" - опущены. Адреса, номера, имущество в виде московской квартиры и записанной на нее итальянской машинки. Сухожилов открывал ссылку за ссылкой. С внимательной ненавистью изучал мужские лица, старые и молодые. Вот он Мартын: скальпель в лапище - будто пластиковый ножик из набора кукольной посуды; в прозоре между белой шапочкой и стерильным намордником - лишь безумные, лишенные любого выражения глаза, вот рука, затянутая в латекс, запускается в разрез под молочной железой: господин - всесилен, бог - бестрепетен. Вот старик какой-то: ее, глаза, Зоины, огромные, в пол-лица, смотрели на него с суровостью святых на православных иконах. Башилов был лыс, гладко выбрит, все выемки, морщины, складки застыли на своих местах - как будто маской крайне слабого, чуть теплящегося снисхождения к тому, что Башилов знал о человечестве как виде, - и больше ни на миллиметр не сдвинутся: так твердеет мягкое железо под неослабно-беспощадным боем. Олег Николаевич. Род. тысяча девятьсот сорок восьмой, живописец, один из лидеров московских художников-"нонконформистов", автор масштабных гротескно-сюрреалистических полотен, отличающихся интенсивным колоритом. В одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году эммигрировал во Францию. С две тысячи первого года постоянно проживает…
Сухожилов развернул полотна. Приковался взглядом к мокрозубым, гнилоротым трехголовым существам, порожденным башиловской фантазией. В этом деле он сек "ну не очень, чтобы очень", но чутья хватало, чтобы отделить явление от профанации, убожества, бездарности. Перед ним, гипнотизируя, проходила сейчас череда персонажей-уродов, сформированных ужасным внутренним напряжением и не менее чудовищным давлением извне. Мутантов, раздуваемых пещерными инстинктами, ублюдочных божков, прессуемых в вековечной давильне природы.