В мясном отделе останавливаются, раблезианского великолепия среди, фламандских натюрмортов с битой дичью - тележка набок валится Андреева с Артуром, а Гриша, разумеется, почетное второе место занимает в гонке. Все формы, все метаморфозы, все градации вот в этих холодильниках представлены, все промежуточные стадии - от освежеванной и расчлененной туши до готового изделия. Безразмерные целые свиньи, багровые пласты свежайшего филе, огузки, окорока, ребра, бараньи и свиные почки; лежащие сырыми комьями говяжьи черные сердца, застывшие озера разноцветных студней в корытах; пружинисто - упругие и твердые, как камень, бугристые и гладкие колбасы, вишневые, телесные, рассветные, закатные ломти всякоразличных карбонатов, шеек, буженин.
Вареной, языковой колбасы берут, запаянные в пленку, похожие на древние монеты кругляши копченой. И сразу туда, за тем, что всему голова, где запахи багетов свежеиспеченных, баварских булок все нутро переворачивают. И загорелую до черноты буханку теплого, ржаного хвать и к пирамиде бочкового пива прямиком - к убогой плоской имитации, как тотчас ясно стало, замкового погреба. От бочковой горы, не тормознув, направо покатили - к коньячным, винным и "вискарьным" полкам, к холодильным, шкафам из стекла и как будто хирургической стали. Не омрачив сознание хоть сколь-нибудь заметным колебанием в выборе, незряче сцапали из морозилки три обжигающих заиндевелых поллитровки.
На выход двинулись. К работающей кассе, за которой смирная, как мышь, испуганная девушка сидит и смотрит так на них, как будто перед нею - сифилитики, фашисты, педерасты, облученные смертельной дозой радиации, в одном лице. И вдруг под этим взглядом всех их разом переклинило: кто первым это дело начал, неизвестно - не то Сергей, не то, как девушка, смиренный Гриша, - но только с полок стали все подряд они сметать. Все, что у кассы, что на уровне эгоистично-жадных детских глаз (чтобы видел маленький самовлюбленный и прожорливый паскудник и дергал мать за руку, требуя "вот это" и "вот это"). И с каменными лицами они сгребают обеими руками все банки и бутылки с газировкой, все сладкие свистульки, все конфеты, жвачки со вкусом сливок и банана, клубники и папайи, все яйца шоколадные, в которых динозаврики, все карамели чупа-чупс, все марсы, все двойные твиксы, все Мамбы-фруттисы, все чипсы Лэйс с грибами и сметаной, беконом и зеленым луком и все игрушечные луки, револьверы, все пистолеты-автоматы со стрелами-присосками, все бритвы и кассеты с запасными лезвиями к ним. И простру Мою руку на тех, кто замыслил истребить братьев Моих, и совершу над ними мщение великое наказаниями яростными - с таким ожесточением они на этот крохотный раек набрасываются. Словно здесь, на этих полках, под присмотром этой ошалевшей девушки, сконцентрировано и плодится почкованием все мировое уродство.
И девочка, не виноватая ни в чем, считает. Подносит шоколадные конфеты и хрустящие канцерогенами пакеты к окошку штрихкодоприемника. Считает стоимость фрутелл и чупа-чупсов, бедная, вручную. Глазами умирающей, простреленной навылет антилопы смотрит. Пик-пик, пик-пик, пик-пик. Сизифов труд. Сансара транспортерной ленты. Самомучительство бессмыслицей единственно возможной формы бытия.
- Мамбу! Фруттис! Любим мы все! - возглашает Сергей.
- И Сер-р-режа тоже!
- А, кстати, где Серега-два? Сомнамбула?
- Да вон сидит, не видишь? - Сергей-один в проход кивает, где и на самом деле, привалившись к полкам, сомнамбула сидит. В себя ушел, поджался, замер у полок с пышными пирожными, на флорентийские чизкейки и яблочные штрудели уставившись… Какой в том смысл?.. А впрочем, разве не без разницы ему, лунатику? он бы, наверное, и среди баб резиновых и фаллоимитаторов уселся с равнодушием не меньшим, равным. И рядом с ним охранник в трех шагах - стоит и наблюдает, от унижения, стыда в крутые плечи каменистую башку втянув.
И взглядом на него, на тезку своего, чуть удлиненным, спокойным, но запоминающим Сергей-один уставился, пронзил и тут же отпустил. Держал его все время, тезку, если и не в поле зрения, то в поле чувствования точно; катался наперегонки, орал, хрипел, все умоляя своего возницу Гришку не отставать и поднажать, но чувствовал Сергея - два затылком, испытывал как будто тягу, жадное влечение к лунатику - какой-то в самом деле род влюбленности. И отпустив, забыв как будто про лунатика, он оставался с ним сплетенным всеми окончаниями, зависел, как охотник от опасной, ядовитой, непредсказуемой добычи; сверлил глазами, не спеша расправиться, не брал за горло, не размазывал по стенке, хотел сперва дать чувствам, борющимся в нем, сложиться в чистую, беспримесную ярость, в святую беспристрастность мщения. А если проще - счет к нему лунатику, особый, хотя какой тут может быть у выживших друг к другу счет? А, может быть, и верно психами они оттуда поголовно вышли?
- Одиннадцать тысяч шестьсот тридцать девять рублей, - лепечет, завершив подсчет, бедняжка. - Девяносто копеек.
Они ей карточку дают, чтоб пропустила через датчики. У каждого по карточке, и Гриша, осчастливленный, что пригодился братьям по спасению, свою ей дал… Сергей - один вернулся, лунатику помог заботливо подняться, в подмышки руки тезке запустив.
Вышли.
- Ну что? Куда?
- А там вон что за арка?
Через дорогу двинулись, не посмотрев, как густо текут по ней машины. Как будто призраки одни проносятся, мелькают голограммы, а не реальные акульи туши автомобилей в четыре рада, не сотни лошадиных сил и сотни тонн металла; как будто все вокруг утратило свою вещественность и только они впятером достоверны, телесны, единственно на самом деле живы. Идут чеканным шагом поперек движения, как будто по непроницаемому коридору, по VIP-каналу для неуязвимых прежде срока смертников, и, по-звериному взревев и завизжав резиной, встают машины, смиряясь словно, сокращая будто - что невозможно, противоестественно - длину своего тормозного пути.
Пересекли проезжую, нырнули в арку, очутились в безлюдном проходном дворе. Сплошную стену гаражей увидали между двумя монументальными домами сталинскими, к ней подошли, за крышу близкую, шершавым битумом залитую, схватились, подтянулись, влезли, отставшим помогли, расселись. Тряпье пиджачное с себя долой. Рубашки тоже сдернули, рванув, - защелкали по крыше оторванные пуговицы. Носовые платки извлекли - ничего оказались, достаточно чистыми - подстелили. Припасы бросили. Свинтили головы всем трем бутылкам. Приникли к горлышкам Хлебнули и раскрылись словно, распахнулись навстречу новорожденному миру, навстречу сине-фиолетовому небу, утыканному звездами Большой Медведицы или Млечного Пути. Ну, то есть не особо разбирались в астрономии, не сильно понимали, что там, в бездонном космосе, протянул, расставил, угармонировал, уравновесил Бог.
- Ощущение, как будто смотрит кто-то сверху - нет?
- Космонавты летали - никого не видали.
Бедный Гриша глотнул и закашлялся - слезы, невольные и сладкие, из глаз потекли. Общим хохотом встретили, по спине застучали в четыре руки.
- Э? Да ты, друг, совсем не приучен!
- А нож-то, кстати? Или мы зубами?
- Вот вместо ножа тебе. - Андрей, порывшись в пиджаке, коробку лазерного диска, который умещался на ладони, вынул. - Последний мой рекламный ролик, демоверсия.
- Такты в рекламе, что ли? Кем? Наверно, артдиректором?
- Пониже. Копирайтер.
- О как! Ну и какие твои ролики нам размягчают мозг? По федеральным каналам, надеюсь, идут?
- Идут как миленькие. "Охота", "Легион".
- Так это ты, выходит! Ты "с мужским характером"? "Кто в доме хозяин"?
- Ну да, ну да.
Все вспоминают тотчас - образы рекламные проникли всем в подкорку: вот равномерно утыканная гвоздями стена - радикальный мужицкий ответ на упреки жены в том, что в доме "гвоздя забить некому"; вот жалкий джипчик, превращенный "настоящим мужиком" в гибрид вездехода с бульдозером, вот крупным планом ящик с пивом, водружаемый на желтую, как сливочное масло, и только что сколоченную добротную столешницу, - награда "мужикам" за стройку бани, произведенную в рекордно короткие сроки. Композитор торжествующей воли сидит перед ними, воспевающий победу над разрухой, бытовой неустроенностью, извечным русским бездорожьем, прославляющий святую правду честного труда и честного достатка, обеспеченного "нашей", "русской" бесшабашной удалью.
- Ну а каким ты боком в "Swiss-отеле" вообще?
- Паленым, выходит.
- Тебя же вообще там находиться не должно?
- Не должно, конечно, но судьба. У нас там презентация, клиент один наш крупный все оплачивал, штук десять, надо думать, в это дело вбухал, ну и вот - попали. Я сперва еще подумал, а зачем в отель, обычно на природу выезжаем в рестораны, где ничего такого, как сегодня, близко не могло.Так что я, даже можно сказать, пострадал незаслуженно.
- Не понял! Кто, по-твоему, заслуженно?
- Кто-кто? Это ваш там форум проходил - властелинов марианских впадин нефтяных, королей биржевых. Владельцы заводов, газет, пароходов. Это вас под стволы, как мы выяснили. Это вас полуголодные, бездомные десантники собирались к стенке ставить - не меня.
- Погоди, погоди! Да кого это "вас"? Ты конкретно кого имеешь в виду? - Артур в ответ на это обвинение - ну да, ведь обвинение - взрывается. - Я, между прочим, просто оператор. Снимал там для канала РБК. Теперь еще придется вот за камеру отчитываться, - говорит с глуповатой, как у нашкодившего пацана, улыбкой. - Она ведь денег - тучу х…ву.
- Ну, не вас, хорошо, - соглашается Андрей. - О присутствующих здесь не будем. Хотя нужно посмотреть, пощупать, что вы все за птицы. Но во всех этих Драбкиных - Шмабкиных метили - в них, родимых, в них. Ну, а в нас все щепки полетели. Что? Не так?
- Да говорят же тебе - наложилось. Не тот пожар - забудь.