В бахилах, в маске, в шапочке и под конвоем бородатого, очкастого врача он попадает в загерметизированное, как будто безвоздушное пространство отделения ожоговой, в просторный коридор с окрашенными бледной охрой стенами, а дальше - в помещение с множеством разнокалиберных и непрестанно попискивающих мониторов; здесь несут свою вахту, сменяясь, медицинские сестры, и сквозь стекло он может, словно глубоководных рыб, увидеть дюжину больных на койках - вот этих биомеханоидов в тугой, прозрачной паутине дыхательных шлангов, спасительных капельниц, со спутниками банок и пузырей над головами; вчерашних людей, в которых нет ни памяти, ни самой верной, примитивной, инстинктивной, нерассуждающей жадности к жизни. И открывается ему душеубийственное, на грани каннибальской кухни, зрелище обширно, глубоко, неистово прожаренной плоти - изборожденной ярко-красными эрозиями, с сухими пепельными, палевыми корками богоотвратных струпов. Да нет, все самое пугающее закамуфлировано, накрыто, стянуто пропитанными жирно, белыми, как снег, и пожелтевшими спасательными масками, компрессами, повязками, но так, возможно, даже хуже: приходится домысливать и словно инстинктивно, неподотчетно вызывать на собственной сетчатке недостающие, скрытые пазлы картины. Но он уже, как будто щелкнув тумблером, настраивает переводчик с нечеловеческого внешнего на внутренний язык; его интересует, захлестывает горло пуповиной не впечатление, но истина.
Он ищет уцелевшую, нетронутую малость, хотя бы пядь, ладонь - хватается за щиколотку, вцепляется в запястье, впивается в открытые, безумные, какие-то медвежьи глаза с мохнатыми от гноя или опаленными ресницами. Нет, он не фраер, он только на словах беспомощен, в словах схватить бессилен облик, как в дырявый бредень, как в сеть с огромными ячейками, в любую из которых с лихвой пролезет слон, - "рост средний", "нос прямой" и "губы тонкие". Нет, он единственный владеет тайной моментального, предельно верного, неотразимого воспроизводства этих черт, всего телесного состава, каждой малости от солнечной макушки до маленьких ступней - предплечья, кисти, пальцы, лопатки, позвонки, колени, икры, пятки - самой температуры тела, свечения кожи, жара крови. И пусть угодно кто - да хоть олень ее, Нагибин, - сидит перед компьютером и подбирает по подсказкам - прячущего ожесточенные зевки - эксперта нужные глаза и губы, нос, подбородок, скулы, пока не обнаружится в коллекции - что невозможно - хоть сколь-нибудь пригодный, соответствующий натуре вариант, который вытаращится на поисковую команду с настоящей, неподдельно Зоиной беспощадно-доверчивой жадностью.
Он, Сухожилов, обладает монопольным даром - увидеть ту ее, всегдашнюю, по-прежнему неуязвимую, найти среди вот этих механоидов и разглядеть бессмертное лицо сквозь всякие нагары и налеты, сквозь корки сколько угодно плотные. Здесь нет ее… Выходит в коридор, препровожденный дальше, еще осматривает тряпки чужих вещей, но больше - "для очистки совести". Благодарит отрывисто и сухо. И снова в парке он, под окнами, и снова старики вокруг - обычные больные, правильные.
- Ниче, ниче, - бормочет он, сдирая кожу на костяшках о шершавый древесный ствол, - ниче, ниче.
И тут звонок ему - опять осел ревет в мобильнике - Подвигин.
- Ну как там?
- Пусто. У тебя?
- Двенадцать неопознанных, из них три женщины всего. Нет, не она. Уверенно.
- Это как ты? Уверенно?
- Ну как? По фотографии.
- Что, лица есть?
- Конечно. А у тебя вот даже так?.. Слушай, я тут весь персонал решил потеребить - вдруг видел кто, участвовал, запомнил. Ведь тоже вариант. И вот нашел еще - парк "Скорых помощей", они всех по больницам. Давай туда. Похоже, тема.
- Согласен, да. Спасибо.
- Ты это, тезка… ты не падай, в общем. Еще привыкнешь, понасмотришься - нам много предстоит. Эпоха. Пока мы не нашли, не получили однозначного ответа, смысл есть по-прежнему, ведь так?
- Вот это в точку, капитан.
- Не угадал - майор я.
- Тем более, майор, давай их всех за жабры там… - он отключается. "Смысл есть по-прежнему", и Сухожилов хочет, чтобы это продолжалось, и это продолжается и продолжается.
6. "Совет да любовь"
Он приглашает Кругель поужинать в "Венеции", где для него по старой памяти придерживают столик; когда-то он работал с ребятами из "Ваш финансовый обеспечитель", а ресторан принадлежит вот этим, с позволения сказать, "обеспечителям". Без четверти девять - он вяло сожалеет, что не может посмотреть сегодня четыре тысячи сто сорок пятый выпуск "ДОМа-2" и так не узнает до утра, присунул ли Гена Джикия новенькой блондинке Марине Невинчинной, - на входе их встречает осанистый, важный, с серебряными баками метрдотель. На Сухожилове все тот же костюм от Ermenegildo Zegna (из шерсти и шелка, с элементами ручной работы, с широкими лацканами и двойными врезными карманами однобортного пиджака), а на Марине - черное тугое, шелковое платье с открытыми плечами и туфли из черного атласа от Manolo Blahnik, на загорелой шее - нитка искусственного жемчуга, а матовые мочки слегка оттянуты такими же жемчужными сережками из Louvre.
Метрдотель сажает их за стол, и к ним подходит собранная, со сжатыми губами официантка: лицо - как у прыгуньи перед прыжком с пружинящего мостика пятиметровой вышки, а чаевые, выданные Сухожиловым, - как будто золотая олимпийская медаль. Смазливая мордашка, хорошая фигурка. Они здесь все, в "Венеции", как на подбор. За столиком напротив - четверо парней; узнав собрата по разбою, приветствуют кивками, салютуют бокалами с Cinzano Dry. Вообще-то Сухожилов практически не смотрит телевизор, но на "ДОМ" с недавних пор подсел - в последний раз (тогда они входили на большой сталелитейный в Денинске-Кузнецком) он наблюдал с таким же интересом за длинным сериалом о брачной жизни павианов на канале Animal Planet. К тому же он делает это - то есть смотрит "ДОМ-2" - в отместку Камилле, которая до полусмерти задолбала своим трындением о "бездуховности" экранных проституток, об омерзительности процветающего ныне культа вульгарного гедонизма. Ну что за ханжески настроенная - в свои двадцать один - старуха, однообразно причитающая над современной испорченностью нравов? Меняются не нравы, которые две тыщи лет как неизменны, но способы оправдания человеческих слабостей.
Марина выбирает на закуску салат романо с моцареллой, тунцом, томатами и базиликом с ароматом орегано, крепе с мясом краба и слегка припущенной соломкой цукини, из супов берет крем из белых грибов с трюфельным маслом, а из горячего - филе морского языка, запеченное с пармезаном и картофелем слайс в сливочном соусе. А он заказывает сразу две по пятьдесят привычной мягкой Kauffman, бокал Perrier, карпаччо из охлажденной говядины с зеленым соусом и рукколой, а из горячего, презрев супы, - филе, конечно, мраморной говядины в луковом соусе по рецепту из Колабрии и картофельный крем с пармезаном. Затем он три минуты изучает раздражающе куцый список десертов и останавливает выбор на карпаччо из маринованного ананаса с шариком ванильного мороженого, а в довершение распоряжается подать с десертом чайник "обычного черного" чая.
- Смотришь "ДОМ-2"? - говорит Сухожилов.
- Нет… сейчас уже нет, - обрадованно просияв, отвечает Марина. - А ты, Сухожилов? Никогда не подумала бы.
- Видишь ли, я нахожусь на достаточно высокой ступени интеллектуального развития. Я - человек огромной эрудиции. В "Что? Где? Когда?" я в среднем отвечаю на три - четыре вопроса за игру. И вот когда я наблюдаю за жизнью на вот этой свиноферме, я убеждаюсь лишний раз, насколько высоко я развит в интеллектуальном плане. Представь, в отличие от миллионов телезрителей я могу смотреть "ДОМ-2" без всякого ущерба собственным мозгам и вкусу. Я раньше думал: всех убить. А вот недавно осенило: зачем же убивать? На чьем же фоне выделяться-то тогда?
- Так что в "ДОМе" происходит, я забыла?
- В отношениях Степы и Саши наметился разлад, Саша, недовольная частыми любовными похождениями Степы, объявила о своем решении расстаться. Да и Надя Скороходова тоже заявила, что ее пути-дорожки с Мишей разошлись, потому что мужчина, который поднимает руку на женщину, не может называться настоящим мужчиной. Но главное не это. Ты заметила, что в нашем обществе вообще и в "ДОМе" в частности буйным цветом расцвели новые сорта двойных стандартов?
- Это как?
- Смотри, ты помнишь Палыча?
- Колоритный персонаж. Имелось подозрение, он - девственник вообще. Но вроде это опроверглось… он с этой Машей вроде бы сейчас… больная тоже.
- Он - бухарь, я сейчас об этом. И он за свой алкоголизм подвергся остракизму, был назван ничтожеством, нечеловеком, моральным уродом. Банальнейшая страсть - бухает каждый третий. А то, что каждая из тамошних бл…й в "ДОМе" меняет уже пятого-шестого сексуального партнера за полгода, так это ничего, нормально, строительство любви. Гвозди бы делать из этих… Так кто же больший греховодник-то в итоге - пьяненький Палыч или эти вот исчадия вечной женственности, на которых пробу негде ставить?
- Н-да, забавно. Тебе не такая, я вижу, нужна?
- Такая вот, как ты, Марин, такая вот, как ты.
- …Блин! - Марина вдруг как будто "замыкает руками слух" - на самом деле прикрывает щеки, снедаемая явным - не иначе - желанием залезть под столик. - Там, Маша. Шервинского Маша - какая?
- И что, и что? Боишься разговоров? Ну так мы это… обсуждаем дальнейшую стратегию по менделеевскому "Нижнекамску" - это что, нельзя? - и Сухожилов, улыбаясь, приветственно кивает нежданным посетителям.