- …Но я тебя предупреждал, что голову тебе пробью? Если ты хотя бы еще слово? Нельзя так потому что… такими вот вещами. Потому что если тебе за людей не страшно и не больно, то какой же ты после этого человек? Во всяком случае, меня к своей системе доказательств притягивать не надо. Я не святой, обычный, грешный, я контрабандой занимался, наркотой по клубам, много чем, я человеку одному однажды тачку без тормозов спокойно продал, потому что мне деньги были срочно нужны, потом вот, правда, позвонил, предупредил, и много раз так было, но все-таки есть какой-то предел, за которым все шутки кончаться должны. Ну, это я не знаю… как бабушек за пенсию по голове… ну, хорошо, ну, укради, убей, но это я не знаю, каким вообще сознанием, каким устройством мозга надо обладать, чтобы старух и стариков вот так вот за последние гроши. Детей опять же. Или вот так, когда в пожаре люди ни за что… А ты совсем, выходит, ориентацию в пространстве потерял… - Артур все это говорит, в объятиях богатырских сомнамбулу сжимая. Не отпускает, давит, долбит, настойчиво втемяшивая; ждет понимания, проникновения, раскаяния от цельного, глухого, как стена, лунатика. - У тебя вон, смотрю, крест на груди. Значит, в Бога… хоть что - что да есть. Или просто как золото?
- Кресты, - Андрей встревает, усмехаясь, - это модный аксессуар. И потом - уголовники кресты очень любят, купола там, святых, церкви-маковки. На человеке пробы негде ставить, пятнадцать христианских душ загубленных, зато вся шкура до колен в распятиях и Богородица с младенцем на спине. Вот тебе и христианское сознание.
Все нагишом сидят, лишь чресла опоясав полотенцами, - античные герои. Вот Гриша - стареющий мальчик с жалкими и жадными глазами кролика, которые запаяны в телескопические линзы нелепых "ботанских" очков; безволосая впалая грудь, со слабыми мышцами тонкие руки; худой от природы, тщедушный, но в то же время и все признаки хорошего, здорового питания налицо - не толстая прослойка жировая, но некий лоск, который недоступен большинству обыкновенных смертных Гришиных сограждан, имеющих гораздо меньше пяти тысяч долларов ежемесячного дохода. Вот рослый и сильный Андрей, не утративший юношеской устремленности ввысь, но в то же время и набравший, нарастивший необходимую, приемлемую массу, - так просто не согнешь, не сдвинешь. Вот исполинский, мощный, как валун, дородный торс Артура - заросший густо черными волосами, с ощеренными мордами волков, наколотыми на предплечья. Сергей-один - с телосложением боксера-средневеса, с таящейся в подвижных мышцах взрывной, молниеносной силой. И тоже моде дань на правой стороне груди - татуировка, щит и меч; погранвойска, наверное. Лунатик, наконец, - с поджарым станом, долговязый, жилистый, с простым латунным крестиком на прочной золотой цепочке: Иисус Назарей, Царь Иудейский, тощий, изможденный, как узник Бухенвальда, с торчащими сквозь кожу ребрами, но смерть поправший - видите в ногах распятого Спасителя черепушку и кости "веселого роджера"?
- Одно хорошо, - начинает Артур, - у нас в гостинице одни мужчины в основном. Не так трагично. Другое дело - дети, самое начало жизни.
- Какая разница, не понимаю, - не соглашается Андрей. - Мужчины, дети, женщины… Мужчины, что, по-твоему, без никого? Их тоже кто-то потерял - кусок живого мяса у кого-то отхватили. У каждого - мать, жена… Мы уходили - никого вокруг, спасатели да погорельцы вроде нас, а вот сейчас к гадалке не ходи - вокруг пожарища толпа родных. Ментов, спасателей на части рвать готова, лишь бы сквозь оцепление, и то, что смысла нет, что поздно лезть в гостиницу, они, конечно же, не понимают.
- Сказали ведь - живые есть, - на это возражает Гриша упавшим голосом, как будто сам себе не верит. - Там вроде людей по больницам.
- Ну это да, конечно. Кому-то кусок оторванной плоти обратно приставят.
- Да нет, ну, дети - это все-таки святое, - упрямствует Артур. - Мужчина что? Он воин, он солдат, в конце концов, и смерть ему естественнее, привычней принимать. Не обязательно война, а даже и так, в мирной жизни. Его это дело. А дети. Ну, как сказать?.. Ну ты вот отец? - в Андрея пальцем тычет.
- Отец, отец.
- Ну вот, должен сам понимать. Для них все в первый раз, ты понимаешь? То, что для нас обыденная жизнь, для них - чудеса. Первый раз жирафа в зоопарке видят, кролика, собаку, кошку - в первый раз. Обычную, драную, Мурку, но зато ведь впервые! И дальше, дальше - тоже первое. Первая любовь, школьная пора… И вот представь: а ничего у них вот этого не будет. Любви не будет первой у мальчика и девочки. Футбола не будет. О велике мечтал - не будет велика. И сразу вопрос - о справедливости в космическом масштабе.
- К Богу вопрос?
- Да. А тут без детей обошлось, и вроде как нету вопросов.
- Да были дети, были, - Сергей-один, вставая, говорит.
- Не понял? Как это?
- Гостиница большая. Тридцать этажей.
- Да нет. Ну нет. Откуда? Форум же! Серьезные, взрослые дяди. Ну, мы же вот, мы.
- Не только. Конкурс "Щелкунчик", слыхал?
- Это что же за конкурс?
- Классической музыки. Для вундеров, специальный. От пяти до тринадцати строго, не старше.
- Откуда знаешь?
- Видел своими глазами. Китайчата, япончики, наши русские. Скрипачи и пианисты, маленькие гении. Целый выводок. Через стенку от нас, тупо в секции соседней. Спросил еще - это кто? Ну мне и объяснили.
- Там же рядом Дом музыки, точно.
- Ага, вот их и поселили. Теперь вот думай, что они могли в пожаре, если мы ничего не могли. Так что есть вопросы, кой к кому найдутся. Бога спрашивать напрасно, а вот кое-кого из живущих на этой земле я спросил бы.
Сергей-один стоит, перед собой незряче глядя, и вдруг в бассейн, как срубленный под корень, падает. Но нет, не камнем он на дно - поплыл стремительно и мощно, взрывая гладь могуче-равномерными гребками.
- Куда ты, друг? Куда? К кому вопросы - что-то я не понял? Ты все же виноватых ищешь, да? И как - нашел? - Артур ему кричит вслед.
Сергей уже не слышит, вон уже выходит на том краю бассейна из голубой, как медный купорос, воды. И вылезает, к выходу идет. Босыми шлепая ногами и оставляя отпечатки мокрых пяток на мраморном полу. И вот уже он в холле, на рессепшне, служителя зовет, за шиворот к себе притягивает, на ухо шепчет что-то доверительно. Шлепка для ускорения дает - вали, мол, исполняй. Сам к телевизору, который подвешен, как икона, в углу, под самым потолком. Включил. По всем каналам - экстренные выпуски, конечно, новостей. Короткое вступление - пульсирующая светомузыка, и голубые ленты Мебиуса, и планетарные пятнистые шары, безостановочная жизнь бескрайнего и бездонного микромира, в котором вращаются и проносятся перед взглядом гигантские и чрезвычайно густо населенные вселенные. Общий план стерильно чистой студии с полукруглыми хайтековскими стойками, мониторами и ноутбуками. Безупречно красивая дикторша с гладко зачесанными назад волосами и старательно-скорбным лицом. Кадры с места событий: башня в огне, пожарные машины разбрызгивают пену, спасатели бегут, врываются в отель, карабкаются, несут глянцевитое нечто на буром одеяле, машины "Скорой помощи" гоняют раскаленных саламандр в синих банках мигалок, курсанты сдерживают натиск обезумевшей толпы родных, и не поймешь по лицам в этой давке сразу, кто в объективах телекамер - безбожно возбужденные и непристойно жадные зеваки, ликующие пожиратели греховно-острых впечатлений или все же неслучайные мужчины со взмокшими лопатками, бескровными губами и женщины, что норовят прорваться, продавиться туда, к носилкам, кислородным маскам и наглухо застегнутым мешкам. "Теракт и пожар в московской гостинице" - не сходят с экрана жирные титры.
- Здравствуйте. В эфире специальный выпуск, посвященный трагедии в московском отеле "Красные холмы". Мы начинаем с прямого включения. С нами на связи Максим Лихоносов, который находится на месте событий. Максим?