Казанова счел это новым ударом судьбы и был поначалу как младенец, которого лишили соски. Затем забыл о дочери Полифема, ибо вся его мудрость как раз в том и состояла, чтобы быстро забывать. Ни разу не вспомнил он о той ночи. Сотни иных созданий, прекраснее и удивительнее, оспаривали право жить в его памяти, как когда-то оспаривали право его поцелуев и ласк.
~~~
И вот теперь этот призрак в рубашке из грубого льна и чепчике из хлопка, с повязкой на глазу покинул лимбы и свалился, да не на грядки с латуком, как ему полагалось, а прямо в постель, и кого? - самого Джакомо Казановы! Она ластилась к нему, как делал бы котенок или песик, что-то нежно шептала на своем гортанном наречии. В нетерпении маленькая вакханка трясла старика, не привыкшего сопротивляться подобным наскокам, бесцеремонно пыталась расшевелить его, но, застигнутый посреди своих невеселых дум, он воспринял это с недовольством и отстранялся как мог от ее алчущего ротика.
Во время завязавшейся межу ними борьбы рубашка Тонки задралась, открыв ноги и рыжее руно, прикрывавшее вход в святилище. Но и эти чарующие видения не вдохновили Джакомо, которого с двухгодичным опозданием охватило отвращение к самому себе.
Ну как можно было позариться на этакую невинность? Как можно было пасть так низко? Ведь он любил в женщинах прежде всего их ум, умение вести беседу, красоту лиц и уж потом тело, да и то лишь с целью проникновения в секрет их душ.
Малышка не понимала, почему тот, кого она любила со всей искренностью и силой разожженного аппетита, не отвечает на ее ласки. Даже самая неразумная из дев способна понять, хороша она или безобразна, привлекательна ли для мужского пола. Тонка, несмотря на свое слабоумие, повязку на лице, не была лишена привлекательности. Говорят, подобные создания постоянны и верны в своих привязанностях, компенсируя малое количество мыслей живостью впечатлений и силой воспоминаний о них. Для Тонки два прошедших года промелькнули незаметно, как одно мгновение, скорее всего она вообще не имела понятия о беге времени и о его необратимости.
Еще какое-то время она приставала к Джакомо с нескромными ласками, поцелуями и даже чуть было не разорвала его рубашку. Голос ее от нетерпения стал тоньше и словно бы очистился, она смеялась и нашептывала ему какие-то нежности, думая, что он нарочно затягивает игру.
Когда же он самым решительным образом отстранил ее, она поняла, что отвергнута. Застыв, она вглядывалась в его лицо, и этот взгляд свидетельствовал о том, что чрезвычайное беспокойство может походить на размышление. И вдруг разразилась слезами и принялась так стенать, что Казанова закрыл ей рот рукой, опасаясь, как бы ее крики не разнеслись по всему замку.
Рыдания сотрясали ее маленькое тельце в течение четверти часа. Джакомо прижал ее к себе и стал нежно укачивать, как дитя. Так оно и было на самом деле: старый сладострастник позабыл на мгновение о Полине и постарался загладить как мог проступок, свершенный им два года назад под воздействием своего, как он его называл, "злого гения".
Мало-помалу Тонка затихла и лишь часто вздыхала. Джакомо вознамерился изгнать ее из алькова, но, видя, в каком она истерзанном состоянии - рубашка задрана, сама вся растрепана, - он накрыл ее одеялом. Она успокоилась и вытянулась на спине.
Он задул свечу и лег возле нее. Она уже спала. Уснул и он.
~~~
Проснувшись рано утром, он с неприятным чувством увидел возле себя девчушку, от которой не знал, как отделаться. Она мирно спала, по всей видимости, во сне столь же удаленная от других людей, как и наяву. Джакомо пришло в голову, что она похожа на одну из тех механических игрушек, которые некогда г-н де Вокансон показывал при монарших дворах, и что ему, захоти он этого, было бы достаточно завести куклу, чтобы она совершила великолепную имитацию любовных движений. Однако эта мысль внушила ему, как и ночью, лишь стыд и отвращение. Воспользовавшись однажды этим созданием словно женщиной из плоти и крови, он, несомненно, повел себя как отпетый мерзавец.
Нужно было во что бы то ни стало поскорее выпроводить ее из своей спальни, а впоследствии держать на расстоянии: хорош он будет, если эта дурочка станет следовать за ним по пятам и, как собачка, ждать ласки. Слава Богу, она не могла толково изъясняться и несла какую-то галиматью. Однако ее взгляд, молчание и униженный вид могли быть красноречивее слов.
Джакомо растолкал ее, стараясь не напугать и не вызвать нового потока слез. Она покорно слезла с кровати: ей бы и не пришло на ум сопротивляться, потому что для этого надо было прежде всего иметь ум.
Оставшись один, Казанова облачился в дорожный плащ, напялил на голову теплую шапку и отправился на прогулку.
Небо было без единого облачка, солнце уже вставало. Его первые лучи зажгли верхушки высоких вязов, обступивших водоем, тогда как под кронами затаился красноватый полумрак, похожий на тот, что бывает в кузнице. Казанова вышагивал по берегу водоема, глядя на спокойную гладь воды, в которой отражался диск солнца: словно закаливали раскаленное железо. Было прохладно, он кутался в плащ.
Выйдя из парка, он удалился в лес. Густая листва дубов и хвоя не пропускали утренний свет и помогали ему прятаться от слишком тревожных дум. Прошел час. Окончательно утомившись, он вернулся, грустно думая о том, что его тело, как и его дух, не желало подчиняться мудрости, приходящей с возрастом и заставляющей нас по доброй воле расставаться с жизнью.
Он был одержим мыслью о Полине и не мог помешать своему воображению представлять ее в объятиях де Дроги. Перед ним маячили их любовные игры, и ни одна из сладострастных картин не утоляла его в достаточной мере. Он воскресил в памяти свои собственные похождения: он так часто делал, чтобы получить удовольствие, и теперь лучшее из них или же, напротив, худшее предоставил в распоряжение своего счастливого соперника. Ему оставалось лишь свериться с томами своего личного фонда любовных приключений, перелистывая их, как листают альбомы с непристойными картинками, и то, что представало его мысленному взору, отличалось ужасающей правдивостью и безжалостной точностью.
Затем он вспомнил о недомогании Полины, при котором женщинам нелегко отдаваться, а любовникам принимать последнее доказательство их благосклонности. Это слегка успокоило его, и в нем забрезжила надежда, что красотка и капитан не зашли слишком далеко, а остановились на пылких объятиях и что бравый кавалерист вряд ли смог овладеть фортом.