В сущности, это было что-то вроде тихого семейного вечера. Только Горилла не боялся где-то слоняться ночью, а остальным не? хотелось попадаться людям на глаза. У каждого были свои причины, но в глубине души нас объединяло одно: люди настороженно относились к нам. Они шли по своим делам, на работу или в школу, они - "буржуа", "ханжи". Их дети не похожи на нас, и мы очень дорожили этим отличием. Оно было нашей свободой. Мы, во всяком случае я, ничего не знали о том, как идет война. Может быть, Канадцу было что-то известно, потому что он был взрослым, и у него была куртка летчика. Он знал, что случилось с родителями Барана, но не говорил об этом. И он не боялся полицейских. А мы боялись. Когда выдавался погожий денек и мы отправлялись на прогулку за город, то всегда внимательно следили за тем, чтобы нас не заметили. Мы были брошенными детьми, без семьи, и никому из нас не хотелось попасть в участок и разбираться с полицейскими. И лишь Канадец, казалось, не боялся ничего.
Новости о том, что происходит в мире, приносили мальчики, но они в основном говорили о базарах, птичьих рынках и лавках с одеждой. Однажды Сигюи вернулся и рассказал, что в городе что-то происходит и надо пойти поглядеть.
Люди на улицах явно что-то праздновали, на окнах были развешаны флаги, их становилось все больше по мере того, как мы приближались к центру. Толпа людей куда-то целенаправленно двигалась, мы шли за ней до шоссе Монс, и там я впервые увидела танк освободителей. Англичане.
Сигюи усадил меня на подоконник, я оказалась выше остальных людей - и вдруг заплакала. Все вокруг были счастливы, кричали, прыгали от радости, а я чувствовала себя покинутой. Мне было очень грустно. Где мои родители? Все это время я продолжала надеяться, мама с папой жили в моем сердце, а в этот день - день перемирия, когда звонили все колокола и вся Бельгия ликовала, я поняла, что уже никогда не буду счастлива. Я потеряла родителей. Если бы они меня искали, то только на ферме. Я не думала, что они могут пойти к Вираго. Лишь дедушка знал мою маму, он сам мне об этом сказал, у меня "такие же красивые ушки, как у нее". Я была уверена в том, что дедушка - ключ ко всему. Но ферма исчезла, а перемирие только усилило мое горе.
Баран не пошел с нами. Должно быть, ему тоже было грустно. В тот же год начали распространяться разные слухи. Канадец сказал: "Люди возвращаются с востока, они такие худые, что на них страшно смотреть". Тогда я начала бродить по улицам и разглядывать прохожих. Но теперь на таких детей, как мы, стали смотреть по-другому. Нас называли "паразитами": "Пошли вон, паразиты! Проваливайте отсюда!"
Однажды мне показалось, что я увидела своего отца: изможденное лицо, светлые волосы… этот человек был таким худым и таким печальным. Я смотрела на него в упор, а он даже не обратил на меня внимания. До перемирия я не глядела на людей, и они меня не замечали, но теперь я постоянно следила за ними. У меня все еще оставалась надежда, и если мои ноги не бежали на поиски родителей, то глаза искали их в каждом встречном.
Баран совсем пал духом, но никому не было до этого дела, потому что он всегда был грустным и больным. А я его очень любила.
Однажды мы сидели с ним в большой комнате с пауками и держались за руки; стояла хорошая погода.
- Хочешь, залезем на крышу?
- Нет, лучше я здесь посижу.
- Ладно, значит, будем сидеть здесь.
- Слушай, у тебя нет цепочки на шее?
У Марго на шее была красивая цепочка, ее подарил крестьянин.
- Нет, у меня нет.
Баран порылся в кармане.
- Хочешь?
- Ой! Как красиво!
Это был миниатюрный Будда на металлической цепочке, кулон не представлял из себя никакой ценности, но был зеленым… а я любила зеленый цвет. Я тут же его надела и обняла Барана. Я считала, что эта (возможно, украденная на рынке) безделушка гораздо красивее цепочки Марго. Это был последний подарок Барана. А потом - горестный вечер, когда я вернулась из деревни и столкнулась с Сигюи, выбегающим из дома.
- Постой, постой. Не входи! Кое-что случилось!
- Что такое?
- Стой, я тебе говорю!
Он был действительно чем-то потрясен. За мной стоял Канадец. Сигюи отвел его в сторону, что-то сказал, и он тут же бросился в дом. Я побежала за ним, Сигюи не смог меня остановить.
Баран повесился на балке. Канадец рыдал, когда снимал его оттуда. Я подошла, опустилась на колени, и мы плакали вместе от непонимания и от ярости. Баран воспользовался тем, что остался один (а такое случалось очень редко) и покинул нас, расстался с жизнью. Это было так несправедливо. Все чувствовали себя виноватыми, особенно Канадец, который любил Барана как младшего брата и всегда его оберегал. Сейчас я понимаю, почему он так о нем заботился.
Не знаю, кто решил сообщить в полицию. Скорее всего, Марго. Это нужно было сделать, и она побежала к крестьянину. Полиция приехала почти сразу.
Смерть Барана обозначила конец нашей истории. Покинув банду, он уничтожил ее. Канадец был раздавлен случившимся, и невыносимо было смотреть, как рыдает этот хладнокровный хвастун. Меня всю трясло - пустота опять добиралась до меня. Защита, которой окружила меня банда, испарилась в одно мгновение, будто дом обернулся дымом. До этого мне было так уютно, так тепло, а теперь все кончено, повсюду холод.
Две полицейские машины отвезли нас в комиссариат; Канадец не хотел оставлять Барана, он отказывался уезжать и отбивался от полицейских.
- Не делай так, мальчик мой, о нем позаботятся… Ну же, пойдем…
Полицейские были хорошими людьми, пытались понять, что произошло, и желали нам только добра. Канадцу удалось сесть в машину с Бараном, завернутым в простыню. Больше я его никогда не видела. Когда мы приехали в участок, нас разделили.
Меня отвели к добродушному комиссару, который хотел узнать, как меня зовут и что я делала в том доме.
- Мишке? Что это такое "Мишке"? Ты что, не знаешь фамилию своих родителей?
- Не знаю.
- И откуда же ты пришла?
- С войны.
- Ладно… слушай, мы поищем какие-нибудь документы в мэрии, но если у тебя нет родителей, то надо будет что-нибудь придумать; ты должна ходить в школу, кто-то должен заботиться о тебе! Ты никого не знаешь?
- Нет.
Тогда он сказал:
- Подожди, я сейчас тебе кое-что принесу.
Комиссар - славный человек, он вернулся с чашкой горячего шоколада и бутербродом.
- Кушай сколько влезет, а я скоро вернусь.
Через некоторое время он пришел и сообщил, что одна женщина хочет взять меня к себе - и все будут очень счастливы, у меня будет семья, я не должна переживать.
- Хорошо, а как же остальные, мы сможем видеться?
- Не сейчас, возможно, как-нибудь потом вы увидитесь. А сейчас мы пойдем к этой женщине, хорошо?
Он подвел меня к машине незнакомой мадам. Хорошо одетая, на каблуках - обеспеченная горожанка.
- Понимаете, - обратилась она к комиссару, - все произошло так быстро, я торопилась, но пока она может поспать на диване, а там посмотрим.
На диване… снова! Я опять буду чужой, как у Вираго.
Должно быть, славный комиссар заметил мой взгляд, но не думаю, что он так быстро отказался только из-за этого. Скорее всего, ему не понравилась сама женщина.
- Знаете, мадам, если у вас пока нет кровати, то у меня на примете есть еще два человека, которые тоже хотят взять девочку; это учительницы, так что за ней будут и присматривать, и воспитывать…
- О, хорошо, если так, то я согласна. Значит, у меня вы сможете пристроить другого ребенка.
Мы вернулись в комиссариат, добрый полицейский объяснил, что меня возьмут к себе "две славные женщины, католички, которые будут меня воспитывать", а сейчас он пойдет сообщит им - и уже сегодня ночью я буду спать в кровати.
Я ждала в его кабинете, в руках у меня был мой мешок, который я не хотела оставлять. Со мной все еще были нож, компас, звезды и маленький зеленый Будда на шее. Единственное, что мне принадлежало.
И тут я увидела дедушку!
Я бросилась к нему! Это был самый лучший подарок, он пришел, я могу уйти с ним, он расскажет мне, где мои родители, и я никуда его не отпущу! Дедушка узнал обо мне в мэрии от старых коллег, он уже давно искал меня, и как только ему сообщили, что полиция поймала банду, в которой была маленькая светловолосая девочка, он тут же пришел посмотреть. Он уже не в первый раз приходил сюда и искал меня среди ребят, подобранных на улице. Таких было больше, чем можно себе представить. Много раз он уходил ни с чем, но на этот раз дедушка нашел меня. И назвал мое имя, то самое, что я так ненавидела: Моник Валь. В полиции установили мою личность, нашли фальшивый документ с датой и местом рождения: 12 мая 1937 года, Брюссель. Но больше дедушка ничего не сказал комиссару, кроме того что у меня нет родителей.
- А где папа и мама?
- Никто этого не знает. Цыпленочек, ты должна смириться.
- Значит, я пойду с тобой? Мы же уйдем?
- Как бы я этого хотел, цыпленочек. Но комиссар сказал, что я слишком старый, а он уже нашел двух хороших женщин, которые позаботятся о тебе, научат всему, чтобы ты пошла в школу…
- А ты будешь приходить ко мне?
- Если мне разрешат, я приду…
- А Марта?
- Ее больше нет с нами, цыпленочек. Она заболела и умерла.
А я так мечтала о том, что Марта заплетет мне косы, приласкает меня, вымоет в тазу и сошьет красивую одежду. Я была скорее разочарована, чем опечалена. Я видела уже столько смертей, что теперь не знала, как реагировать. Я не представляла дедушку без Марты. И все равно не могла понять, почему мне нельзя жить с ним. Он постарел и выглядел очень усталым. Это был все тот же дедушка, но уже без прежней силы и задора.