Впрочем, Дориан Грей ничего этого не заметил. Он позволил Уоттону отвести себя за руку в гущу болезненных зарослей. Они остановились перед гвоздиками и Уоттон указал ему на цветы странного зеленоватого оттенка. "Моя матушка, прежде чем заняться людьми, разводила цветы, - с манерной медлительностью поведал он. - Я не вполне уверен в том, какая из этих двух форм жизни является высшей". И он, произведя несколько напыщенных жестов, закурил новую сигарету и пустил буроватые кольца дыма плыть меж зеленых листьев и блестящих цветов. Невдалеке погрохатывала проезжая улица, а у ног их вибрировали, скрипели и жужжали насекомые.
- Видите того человека? - спустя какое-то время резко осведомился Уоттон.
- Простите…
- Вон там… - Голая рука его - манжеты так и остались не застегнутыми - взмыла в небо и кончик сигареты указал на окно, расположенное пятью этажами выше, в стоявшем рядом с садом жилом доме. - Видите, человека-качалку?
- Он раскачивается туда-сюда, скорее как метроном, - поправил его Дориан. И это действительно было более верным описанием странного зрелища - заурядного мужчины в свитере с V-образным вырезом, в расстегнутой рубашке апаш, который, засунув руки в карманы брюк, раскачивался, переминаясь с ноги на ногу.
- Он предается этому занятию день напролет, - продолжал Уоттон, - и всю ночь… и ранним утром. Я как-то вышел сюда в пять утра, просто проверить, не сделал ли он перерыв. Не сомневаюсь - именно он отмеряет наши минуты. Вероятно, он остановится, когда начнется апокалипсис. Я называю его человеком-качалкой, и полагаю, что если вы хотите присвоить кому-то звание "человек-метроном", вам следует подыскать собственного долбанного психа!
- Вообще-то, - сказал Дориан, - это не то, чего я хочу…
- А, но чего же вы хотите, если быть точным? - Уоттон повернулся к нему. - Вам это известно? Известно это хоть кому-то из нас? У меня есть один шальной друг, который клянется и божится, что никакой он не педераст, просто он раз за разом видит очень живые сны о том, как ему вставляют в зад, - дело, как мы знаем, совершенно нормальное даже для самых полнокровных гетеросексуалов, - а пробудившись, находит весьма затруднительным отогнать их. Ну-с, что вы скажете на сей счет, мистер Грей?
Неясно, понял ли Дориан хоть одно из произнесенных Уоттоном слов или уразумел их слишком уж хорошо. "Я достаточно счастлив, - ответил он. - Я всего лишь…"
- Всего лишь что? - то был один из усвоенных Уоттоном бесчисленных приемов совращения - он постоянно перебивал человека, чтобы тот принял, наконец-то, решение. - Вы всего лишь провели ночь с бедным, никому не нужным Бэзом, который не столько клев, сколько косит, мать его, под клевого? Он соблазнял вас умащениями, втирал в вас мази?
- Мы покурили немного травки… Я не уверен насчет сильного…
- Сильного чего? Сильного напряжения? Сильных выражений? Сильных солопов? Сильных наркотиков? Или все это сильно сказано? Запомните, мой юный друг, если вы не знаете, чем заняться, следует заняться хоть чем-то. Другого способа исцеления от нерешительности не существует.
- Генри, - запротестовал Дориан, - послушайте, мы только что познакомились, я не понимаю, почему вы так на меня наседаете… На самом деле, именно это и говорила про вас ваша мать, - что вы блестящий собеседник. Но я не хочу ни от чего исцеляться и уж тем более не одержим внешней красотой, - и меньше всего моей собственной, - все это так несерьезно.
- Что бы вы ни говорили, Дориан, что бы ни говорили, но в наш век внешность значит все больше и больше. Только самые поверхностные люди не судят по ней.
Здесь и вправду присутствовала терраса - у двери студии, - если вы готовы, вслед за большинством лондонцев, именовать террасой двенадцать засранных птицами портлендских плит. К ней-то теперь и возвратились, по-прежнему рука в руке, Уоттон и Дориан, оба чувствовали, что интерлюдия в кукольных джунглях была исполнена значения, хотя в случае Уоттона чувство это отчасти объяснялось тем, что столь продолжительной прогулки он не совершал уже много недель.
Терраса могла быть и неаполитанской, поскольку на ней имелись круглый металлический столик и два складных, металлических же стула. Бэз уже успел составить на поднос кофейник, дополненный подобранными под стать ему белыми, китайского фарфора чашками и блюдцами, сахарницей и кувшинчиком со сливками. Весь ансамбль выглядел - в тусклом, гнетущем послеполуденном свете - нелепо элегантным. Они отряхнули, чтобы усесться, сидения стульев, и Уоттон обратился в мамашу, а Дориан - в его самовлюбленную дочку, покручивающую между пальцами чайную ложку, чтобы полюбоваться тем, как выгибается и изгибается, выгибается и изгибается его лицо. "Понятия не имею, чем мне заняться, - сказал он после нескольких хлюпающих глотков. - Я вышел из Оксфорда с посредственной степенью и слишком большими деньгами, а это вряд ли является готовым рецептом успеха".
- Au contraire, - отозвался Уоттон, - если у вас имеется нечто, а у вас имеется все, вы обязаны использовать его - вам же надлежит все и использовать. Прежде чем этот заезженный век выдохнется окончательно, по крайней мере одному человеку дóлжно полностью им насладиться. Я готов стать вашим сводником, я возьму вас под мое широкое крыло, - по крайней мере, он обратил наконец внимание на заляпанные кровью манжеты и начал застегивать их, - сегодня!
- Сегодня? - Дориан увидел кровь и ему захотелось уклониться от прямого ответа, впрочем, те, кто предостерегал его от общества людей, подобных Уоттону, заслуживали не меньших предостережений на собственный их счет. - Послушайте, я… я не уверен, я обещал заглянуть на прием, который устраивает ваша матушка - в честь своих жертвователей.
- Прекрасно, - Уоттона было не сбить, - я составлю вам компанию.
- Если вы уверены… - эта мысль Дориана воодушевила; Уоттон способен был вывести из себя, но, по крайности, скучным он не был. Уоттон, может, и хотел трахнуть Дориана, но по крайности, не обращал его в объект преклонения - в отличие от Бэзила Холлуорда.
Бэз, как раз в этот миг вышедший из студии и услышавший несколько последних фраз, резким тоном спросил Уоттона: "По-моему, ты собирался к Медку, за зельем?"
- Верно, - Уоттон остался невозмутимым, - заверну к ней en route на прием и возьму с собой Дориана; сомневаюсь, что ему приходилось прежде видеть в одном месте пять брючных прессов…
- Но Дориан нужен мне для раскадровки…
- Да ну? - глумливо усмехнулся Уоттон, - По-моему, ты собирался со мной за зельем, и кстати, Бэз, я тебе уже говорил, хватит уже этих "но".
- Как скажешь, Уоттон - вообще-то, пожалуй, я обойдусь без тебя, Дориан; "Катодный Нарцисс" почти закончен…
- Я хочу увидеть его! - И то, как Дориан вскочил из-за стола и стремительно понесся к двери, напомнило Бэзу с Уоттоном о том, насколько он их моложе. Как будто они нуждались в подобном напоминании.
В темной студии различались резкие очертания девяти мониторов. По их потрескивающим от статики ликам плыли, создавая каскад движений, образы Дориана. Имелась и фонограмма - напряженный бубнящий ритм, в который вплеталось дыхание флейты. Несколько мгновений Дориан простоял, замерев, затем придвинулся поближе к экранам и начал раскачиваться в такт своим телевизионным подобиям. Девять нагих Дорианов, один одетый. Юность и образы юности синхронно вальсировали под райскую, вечную музыку самосознания.
- Ну, что скажешь? - грянул из теней Бэз, и Дориан повернулся, чтобы взглянуть на него и Уоттона - лица обоих пятнала похоть.
- Он абсолютно великолепен, - ответил Уоттон, - да и весь нынешний полдень стал удивительным, как только я повстречал твоего фавна.
- По-моему, я поймал его под самым верным углом…
- О да, Бэз, все так, он схож с созревшей, покрытой дрожжевой пыльцой виноградиной.
Уоттон показал, как он сорвал бы один из мониторов и съел его.
Дориан, слушая разговор этих пожилых людей, испытывал неловкость: они то ли не слышали друг друга, то ли относились к нему и к видео инсталляции как к вещам полностью взаимозаменяемым. "Сколько времени проживут эти ленты, Бэз?" - спросил он.
- Трудно сказать… Годы, если не десятилетия, наверняка, а там их можно будет перенести на другие ленты и так далее - вечность, я полагаю.
- То есть, вот это, - Дориан взмахнул рукой, - останется юным навеки, между тем как я состарюсь и умру?
- Ну да, - Бэз насмешливо фыркнул. - Тел никто копировать не умеет - пока.
- Лучше бы было наоборот, - сказал Дориан и, словно желая подкрепить проходной характер этого фразы, подхватил лежавшую поперек кресла черную ветровку и устремился к двери, позвав поверх плеча: - Вы идете, Генри?
- Э-э… да, - Уоттон встряхнулся; Бэз тоже.
- Как насчет работы, Дориан? - с оттенком мольбы спросил он. - Фонограмма требует еще двух записей. Я должен их сделать.
- Ну, если должен, - весь тон Дориана, после того, как он увидел инсталляцию, ужесточился. - Лично мне эта штука ненавистна - она уже на несколько часов моложе меня.
Бэз отнесся к его словам, как к вполне допустимому капризу клиента, который одновременно является и моделью. Он разгладил волосы, заправил концы прядей за уши и пошел от монитора к монитору, выключая их. "Как только записи будут сделаны, - сказал он Дориану, - и я покончу с раскадровкой и редактированием, я привезу "Катодного Нарцисса" к тебе на квартиру и установлю его. После этого можешь делать с девятью твоими "я" все что хочешь. Можешь выцарапывать им глаза, можешь под них дрочить. Что хочешь."
- Ладно.