- Ну уж нет, - прорычал Дориан, - если тут кого и распотрошат, думаю, это тебе предстоит обнаружить нехватку кишок. - Он вырвал из руки инкуба нож, повернул тот лезвием от себя и в одно превосходно исполненное, яростное движение полоснул инкуба по животу. Из лоскутов одежды и плоти ударила кровь. Инкубы отступили, поскуливая, точно испуганные псы. В ладони Дориана невесть откуда объявилась пригоршня ампул и он, произведя пируэт, впечатал их в физиономию Лунноликого. И теперь уже кожаного, стреноженного его же штанами - теперь уже кожаного насиловал красивый, светловолосый юноша. Рука Дориана снова и снова вбивала голову кожаного в пол, пока в воздухе не повисла красноватая дымка. В воспаленном мозгу Дориана удвоились биения крови, они уже запинались один о другого, и наконец, эти сердечные тимпаны достигли крещендо. Мир, еще воспринимаемый им, вздулся и понесся куда-то, свистя, покачиваясь и расширяясь, пока амилнитраты свивались, скользя по лику земли великанским антициклоном.
8
Послеполуденное солнце било в крошечную, но прекрасную по форме гавань Ривьеры. Полукруглую набережную наполняли ломкие, резкие звуки мистраля, игравшего металлическим такелажем яхт, хлопавшего парусами и хлеставшего мелкой волной о борта. Свет отлетал от аквамариновой воды, посверкивая на любой отражающей поверхности - на окнах, бокалах, бутылках и вилках.
В особенности на вилках восседавшей за поздним ленчем богатой компании. Еда была выставлена на белые скатерти уже довольно давно - на террасе ресторана, фешенебельного в том смысле, в каком им может быть только французский ресторан, то есть, благодаря столько же содержанию, сколько и форме. Разумеется, здесь имелся и обильный prix fixe, и надменный метрдотель, однако окончательное впечатление богатства создавала целая гора оставшихся от ракообразных панцирей. Она да еще мириады сверкающих инструментов, необходимых, чтобы протыкать панцири, и прощупывать, и отдирать от них мясо; ну и кроме того - обилие ведерок со льдом, в которых покоились бутылки белого premier cru и шампанского; и переполненные пепельницы, и, разумеется, сами едоки. Едоки, которые, слетевшись сюда из краев намного более северных, приобрели все же вид гораздо лучший, нежели в привычной для них среде обитания - стоило только им подзагореть, укрыться за темными очками и облачиться в кремовый лен и еще более кремовый шелк.
- Я совершенно уверен, Нетопырка, - говорил сидевший во главе стола Генри Уоттон, - что не имею ни малейшей наклонности посещать принципессу. Зачем губить прекрасный день, волочась по дурацкой péage до самого Тулона? И вообще, - он выпустил клуб дыма своей "Кохибы", - что делает Медичи в Тулоне? В Тулоне никто не живет, там просто стоят в доках корабли французского флота.
- М-м… н-ну… ладно, как скажешь, Генри, - ответила с другого конца стола Нетопырка, - но только она совсем не то, чего ждешь от М-медичи, в ней нет никакой… э… властности. На самом деле, она непоправимо буржуазна. Живет в небольшой квартирке, в которой слишком много кошек. И неисправимая сплетница, к тому же… но только в том, что касается соседей. Я обещала маме навестить ее…
- Ну, так и навести. А я загляну в "Акваленд". Нет, поправка, я приму немного кислоты, затем отправлюсь туда, откуда ходит на остров подводная мини-лодка, а уж потом загляну в "Акваленд" и прокачусь по водным горкам. Что лучше, Дориан, - обратился он к своему протеже, - революционные водные горки или мелкобуржуазная принципесса?
Во время своих недолгих наездов в Европу Дориан Грей все еще нуждался в Генри Уоттоне - или, возможно, то был лишь плод воображения его прежнего любовника? Возможно, Уоттон просто нравился Дориану, а может быть, ему требовался курс усовершенствования по части присущего старшему другу искусства bon mots, которые, подобно бумерангам, неизменно возвращались к нему же, предоставляя возможность впоследствии снова пускать их в ход. Разумеется, к середине восьмидесятых Дориан переместился в круги самые возвышенные и апостолические - Клаус и Санни, Мик и Джерри, Дональд и Ивана - всякий, с кем он желал водиться, желал водиться с ним. Ни одно из этих светил не смогло бы точно сказать, что именно находили они такого уж привлекательного в Дориане Грее, потому что выговорить слова "богатство" и "красота" означало бы произнести прозаическую правду, а этого следовало избегать любой ценой. Что до обаяния Дориана, оно, разумеется, существовало, но ведь нет ничего более необаятельного, чем голое обаяние.
Какой бы ни была причина, в те годы, когда Уоттоны удалялись в летнюю пору на виллу, стоявшую в окружении пыльных виноградников на задах Лазурного берега, Дориан частенько заглядывал к ним. Обычно он привозил с собой какой-нибудь лакомый кусочек - красивого, вполне гетеросексуального юношу, коего он нечувствительно развращал, или чью-либо респектабельную супругу, которую подбивал пуститься во все тяжкие. Становясь понемногу тем, кем он на самом-то деле и был, Дориан приобрел неестественную сексуальную всеядность.
Он рассказал Уоттону о том, как забил до смерти в "Шахте" человека, хотя к слову "забил" не прибегнул; сказав взамен, что прикончил его. Верить в это Уоттон был не склонен. Считая Дориана одним из тех необычных созданий, что воплощают в реальность вымыслы, кои они не умеют перенести на бумагу (созданий, намного более интересных, чем позеры, переносящие на бумагу вымыслы, кои они не смеют претворить в реальность), Уоттон сильно сомневался, в том, что вся эта история была чем-то большим, нежели принявший дурной оборот громкий скандал.
В те послеполуденные часы в Касси, о которых идет здесь речь, Дориан, в летнем его воплощении, щеголял в льняном костюме бледнейших никотиновых тонов, мягчайшей из шелковых рубашек и свободнейшем из фуляровых галстуков в горошек. С вскипающими под безупречной панамой золотистыми волосами, с профилем властным, но элегантным, он отхлебнул из бокала, отломил клешню лобстера и ткнул ею в свою спутницу, эфирное создание в пепельно-светлых локонах, с россыпью веснушек и вздернутым кончиком носа. "Высоси ее!" - воскликнул он.
- Что? - очаровательно испугалась она.
- Высоси - высоси клешню, это единственный способ извлечь из нее все мясо.
Вмешалась Джейн Нарборо, чей белый пляжный халат и преждевременная седина сообщали ей вид жертвы кораблекрушения:
- Я бы не стала этого делать, дорогая. Эти твари - просто-напросто морские крысы, пожиратели падали…
- Но тем не менее, - решив подразнить вегетарианку, произнес Дориан, - пожиратели падали, не лишенные души, Джейн, ведь ты в это веришь?
- Да, конечно, субстанция души в них присутствует.
- Оттого они такие и вкусные? - поинтересовался Уоттон, пуще всего на свете любивший над кем-нибудь подтрунить.
Дориан, отказываясь подпустить его к разговору, продолжал гнуть свое:
- Вы считаете, Джейн, что субстанция души достается лобстерам от питавшихся падалью людей, наделенных дурной кармой?
- Я не… э… не…
На помощь ей пришла Нетопырка:
- Не думаю, что метам-метам-метампсихоза устроена именно так, Дориан.
Впрочем, Дориан и не собирался заводить дискуссию. Он вновь повернулся к своей спутнице и всунул белую вилочку клешни прямо ей в рот. "Высоси, Октавия… высоси и сама все узнаешь".
- Я, пожалуй, - Нетопырка принялась собирать со стола свое имущество, - мне пора к принипессе. Не составите мне компанию, Джейн? Мы могли бы на обратном пути остановиться на мысе Ферра…
- О да, как скажете, Виктория.
- А вы, Октавия?
- Я останусь с мальчиками.
Рядом с Нетопыркой восседал напыщенный Дэвид Холл, политик; прилизанные шоколадные волосы его неторопливо орошали выпуклый лоб, на плохо управляемых бровях сверкала в послеполуденном зное потная роса. При переселении на Лазурный берег он обрядился в блейзер МКК и белый крикетный костюм. Прополоскав бокал остатками вина, Холл залпом проглотил их и произнес: "Я поеду с вами, леди Виктория. Двадцать лет как не был на мысе Ферра".
Уоттон, обращаясь к Дориану, пророкотал:
- То есть с тех пор, как отсосал у Вилли Моэма на его смертном одре.
- В таком случае, мне придется взять "Яг", Генри - вы втроем уместитесь в "фольксвагене"? - Нетопырка с неподдельной заботой взглянула на мужа.
- Разумеется, - если Дориан согласится посидеть у Октавии на коленях.
- Хорошо, ладно, тогда увидимся уже в доме, за коктейлями.
Холл и две женщины встали из-за стола, прошли по террасе и скрылись из виду. Уоттон, поманив официанта, потребовал три бокала mark de champagne, три двойных "экспрессо" и счет. И начал прилежно раскуривать погасшую "Кохибу". Когда принесли напитки, он и Дориан с удовольствием принялись за них, Октавия же сидела, задумавшись, - насколько способна на это юная женщина, выглядящая так, словно бриз посильнее способен унести ее прочь. "Вы с Нетопыркой любите друг друга, Генри?" - наконец, спросила она.
- Влюбляясь, Октавия, вы присоединяетесь к лиге самообманщиков, - Уоттон сделал короткую паузу, - а ко времени, когда все кончается, записываете в нее кого-то еще. - Октавия сказанного не поняла, просто выслушала - как род нейтральной болтовни.
- Я думала, что люблю Джереми, - задумчиво пробормотала она, - но, возможно, особенности моей личности не позволяют добиться успеха в браке. - И Уоттон, в свой черед, не обратил никакого внимания на суть сказанного ею, просто выслушал, ожидая, когда можно будет вставить собственную реплику.