- Банглс, малый, работавший в бакалейной лавке, находил меня уморительным. Помню как он вставлял в кассетник "Грэндмастер-гребанный-Флэш" и подталкивал меня все ближе и ближе к краю. Он скупо отмеривал в мешочки грошовые дозы травы, при этом льстиво подначивая меня травануться. Не верил он этому неразговорчивому белому английскому пидеру-торчку, свалившемуся с другой планеты. Он встряхивал своими траханными иерихонскими локонами, звякал запястным браслетом и вручал мне марихуану. Чуть ли не каждый день я твердил ему: мне случалось выбираться из дыр и похуже этой Банглс; а он отвечал: ага, да только их не смазывали "Криско". Потому что вот этим самым они и пользуются, Генри, штатовские крутняки, - не вазелином, а сраным свиным салом.
- Чтобы попасть в логово, которое я делил с тремя грациями, приходилось одолевать одиннадцать лестничных пролетов, - пользоваться лифтом, даже если тот работал, было небезопасно. Да я и не возражал, я тогда помешался на здоровье и, став, не по собственной воле, монахом, понемногу обзаводился траханной тонзурой. Что до общей обстановки, единственная дверь, какая в ту пору могла открыться передо мной в Манхэттене, была заперта на одиннадцать долбанных ключей.
- Моих покровителей звали Дезире, Малышка Рея и Леди Ди - поджарый южанин, еврей из Бруклина и черный паренек из новостроек Чикаго, соответственно. Не то чтобы ты признал бы в них таковых, когда они принаряжались для своего номера в клубе педерастов, стоявшем в районе, где их хоть пруд пруди. Нет, номер у девушек был классный, каждый день они тратили кучу времени, охорашиваясь, пока не приобретали вид совершенно кукольный. Я изучил секреты сборки куклы Бланш Дюбуа, куклы Барбары Стрейзанд и кукольного негатива нашей родной принцессы Уэльской. Разумеется, эта леди Ди об Уэльсе и слыхом не слыхивала, она знала одно: фокус работает, публика смеется - да и как было не смеяться, не правда ли, Генри?
- Ты думаешь, тебе известно, что такое грязь, ты мнишь себя творцом убожества? Ничего ты не знаешь, Генри, даже в самом худшем случае, все, что тебе удается - устроить игрушечный беспорядок, изобразить человека в дезабилье, между тем, как эти трое купались в грязи. Каждый день, возвращаясь в наше жилье, я приходил в ужас от моря смятых коробок из-под пиццы, давленных банок от содовой и замаранного белья, моря, в котором лежали все трое - голозадые, отблескивающие в летней духоте потом, - ни дать ни взять, вылезшие на берег тюлени, два белых, один черный, с сальными матрасами вместо гранитных скал.
- На подоконнике булькал, давясь чахоточным воздухом, кондиционер. Тараканы, отрываясь от трапезы, поднимали на меня вопрошающие взгляды. Они всегда так делают, тараканы Нью-Йорка, - поднимают вопрошающие взгляды. Похоже, появление любого человеческого существа напоминает им о несправедливости их собственного положения - о необходимости отскабливать мандибулами картонный сор вместо того, чтобы заказывать себе по телефону собственную поганую пиццу. Три неотесанных транса с размазанным по обвислым лицам вчерашним гримом, это было нечто особенное, Генри. Я входил в гнусную кухонную каморку и на загаженном мухами столе сворачивал им утренние косячки…
* * *
Прошлое он воскрешал очень неплохо, наш Бэз, поскольку, обратившись в Великого Инквизитора, стал также и подобием Старого Моряка. Так думал Генри Уоттон, погружаясь в грязноватую грезу, состоящую в равных долях из умеренного героинового голодания, небольшого жара и выдохшегося шампанского. Ему не составляло труда представить себе загаженную нору, сонных артистов на женские роли, Бэза, трясущего их за плечи, неразлипающиеся толстокожие веки, толстые руки, тянущиеся к пластиковым чашкам кофе и уже запаленным косячкам.
Они вскочили все разом и тут же заболботали.
- Клянусь, в последний раз он так со мной обошелся, - сказал Малышка Рея, - никакого, на хер, класса в этом мужчине нет.
- Он не?… - перебил его Дезире.
- Ну вот еще - явился после второго отделения за кулисы, влез лапой в мое гребанное гузно и попытался употребить меня всухую прямо в гримерной, как будто я какая-нибудь чумазая шлюшка. Пожалуйста, Бэзил, еще кофе.
- По-моему, он просто-напросто самец, которому нравится шиться с геями, Рея - во всякому случае, в мою сторону он даже не смотрит.
- А почему он должен туда смотреть, голубчик?
- Не знаю…
- То-то что не знаешь. Ты вчера быстро смылся - куда это?
- В "Орлиное гнездо". У меня было свидание.
- Свидание! С кем, со всей клепанной морской пехотой сразу?
- Нет, всего лишь с несколькими ее представителями.
Такой обмен колкостями был обычным их развлечением; даже Бэз участвовал в нем. Леди Ди, уходивший в сортир, вернулся с косметичкой на молнии, снова уселся на свой матрас и, достав пузырек с очистителем и ватный тампон, принялся снимать грим.
- А как насчет тебя, сладенький? - спросил Малышка Рея.
- Я больше в турецкие бани не хожу, - ответил большой черный щеголь, - сам знаешь.
- Знаю, но вдруг тебе полегчало.
- Не полегчало. Если хочешь знать, стало только хуже, есть неохота, пить неохота, и уж совсем неохота кувыркаться в бане. А тут еще это, - он указал на россыпь ярко-красных прыщиков, зигзагом шедшую между его сосками, придавая обритой груди щеголя такой вид, точно ее пропорол плохо заточенный меч Зорро.
- Ой, сладенький! - Дезире, подойдя, обнял его. - Все пройдет. Ты мазался мазью, о которой я говорил?
- А, нет, да от нее и проку никакого не будет. Я знаю, что это такое.
На полсекунды наступило натянутое молчание - и сразу же прервалось. Бэзил, малыш, подай мне мое барахло, ладно? - сказал один, а следом отзвенели и двое других: Мне тоже! Ага - и мне.
- Живя с этой троицей, Генри, я временами вспоминал характеристику, данную геям Уильямом Бакли-младшим: "пол, не способный закрыть рот", однако это говорил во мне ты, поскольку истина-то состоит в том, что Ди, Рея и Дезире вытащили меня из хрен знает какой канавы. Они позволяли мне корчиться на их полу, кормили меня, - чего же жаловаться, что я бегал по их поручениям, а временами играл при них роль камердинера? Суть в том, что они проявили ко мне хоть немного любви. А это было намного больше того, что я получал от кого бы то ни было в течение очень и очень долгого времени.
- Сегодня, я думаю, ворот хомутиком, Бэзил.
- Пожалуйста, Бэзил, мою накладную грудь.
- Будь добр, передай мне лифчик, Бэзил.
Бэз приносил из ванной бритву, крем для бритья, горячую воду. Члены, мошонки и ноги подбривались, затем затягивались в атлас и сетчатую ткань. Нахлобучивались парики - платья, блузки, рубашки надевались и чистились щеткой. Камердинером Бэз оказался на редкость расторопным и сноровистым, быстро и гладко помогавшим им облачаться в мантии их преувеличенной женственности: женщина-вамп в золотой парче, упеленутая в шифон южная красотка, über-нянечка в светлом парике и блузке с хрустким, точно корочка пирога воротничком.
Кто-то с силой заколотил по двери.
- Ты заказывал пиццу, Бэзил?
- Нет, девочки, у вас же дневное выступление, я не думал, что останется время на…
Удары не прекращались.
- Ты бы посмотрел, кто там, Бэзил, - сказал леди Ди.
Бэз приотворил запертую на три цепочки дверь. Показалась полоска кожаных ковбойских сапог, синих джинсов, белого хлопка и светлых волос. Полоска Дориана.
- Кто это, сладенький? - позвал Рея.
- Это… это…
- Друг, - подсказал Дориан.
- Друг.
- Ну-у, Бэзил, - сказал Дезире, - кроме нас, трех первых тутошних дам, у тебя здесь друзей нет.
- Нет, правда, это друг - из Лондона.
- О, хрисаради, - вскричал Рея, - впусти, дай на него полюбоваться.
- И Дориан вошел - переступил порог и вторгся в лоно поддельной семьи. В чем он и вправду силен, так это в умении мгновенно напускать на себя выражение щенячьего добродушия. Да он и выглядел так, точно не выбрался еще из щенячьего возраста, и трио с авеню Б сочло это несколько слишком уж замечательным. Дориан ступал по сору, словно того и не было. Думаю, это общение с тобой, Генри, натолкнуло его на мысль изображать вычурную учтивость; что ж, они только взвизгнули от восторга, когда Дориан перецеловав их руки, произнес: "Очарован знакомством, дамы".
- Но и при этом подозрительности они не утратили - да благословит их Бог, - им было известно, через что я прошел. Они понимали - у человека, павшего столь низко, не остается друзей, заслуживающих такого названия. И повели себя с Дорианом до крайности официально, расспрашивая его так, словно тот был искателем руки и сердца, а они - тремя старыми девами, тетушками, опекавшими мою добродетель. В конце концов, им пришлось уйти, однако они взяли с меня обещание вернуться назавтра. Назавтра я не вернулся. И послезавтра тоже.
- Я был бессилен противиться Дориану, Генри, всегда был бессилен, да мне и не хотелось ему противиться - я просто снова жаждал его. Мне казалось, пока я не вернусь к гребанному гаррику, все будет о-кей, проблема, - насколько я ее понимал, состояла в нем, именно в нем. Не в Дориане. И вот, в тот летний день восемьдесят второго он забрал меня, смахнул с меня пыль и повез по магазинам.