Впервые 70 607 384 120 250 обратила внимание на руки 66 870 753 361 920 на его творческом вечере в Берлине. Он сидел на сцене, подсвеченный лампой так, что вокруг его головы образовывался нимб. Привычным жестом он поставил перед собой книжку, которую должен был рекламировать по договоренности с организаторами, будто нарочно смягчая этим приземленным жестом повисшее в воздухе благоговение. Он говорил уверенно, артистично расставляя акценты и суверенно варьируя мелодию голоса. 70 607 384 120 250 плохо поддавалась гипнозу, но как человек, у которого любое волнение мгновенно передается кончику языка, была особенно восприимчива к словам, произнесенным с убежденной интонацией.
Речь его текла плавно и авторитетно, но именно эта способность целиком контролировать беседу стала постепенно вызывать в ней тревогу. Как она могла надеяться обнаружить в нем слабое место, через которое, как через тонко наросшую кожицу после ожога, они могли бы по-настоящему почувствовать друг друга? Где та ранка, к которой ей мечталось присосаться пиявкой, чтобы забрать себе то, что он сам никогда не решился бы отдать?
Тогда-то она и присмотрелась к его рукам. Их нервные, порывистые, непредсказуемые движения словно проговаривались о чем-то, что нельзя было произнести на языке слов. 70 607 384 120 250 тут же успокоилась: это и было то уязвимое звено в казавшейся непроницаемой цепочке, те ворота, через которые ей предстояло войти в его мир.
Через неделю они сидели в опере, и эти руки вздрагивали на подлокотниках в такт арии, пока одна из них, соскользнув вниз, не коснулась ее пальцев с короткими оранжевыми ногтями. 70 607 384 120 250 стригла их под самую подушечку, подражая профессиональным пианисткам. В последнее время играла она крайне редко, но ей было приятно думать, что если вдруг придет вдохновение, она всегда будет готова сесть за клавиши.
Их участок партера почти целиком занимали старички в наглухо застегнутых у горла рубашках и старушки в наглаженных блузках под парчовыми пиджаками. Казалось, они принадлежат к одной группе, которую организованно привели на "Дона Джованни" как на экскурсию по экзотическому и давно неактуальному для них миру страсти. Прилежные туристы, они сосредоточенно смотрели на сцену и болезненно реагировали на посторонние шумы, оглядываясь на любой шепот. Как глухонемым, 66 870 753 361 920 и 70 607 384 120 250 оставались только руки, которые все говорили за них, то крепко сплетаясь, то делая попытку к отступлению, но в конце концов все равно оказываясь вместе.
На левой руке у 70 607 384 120 250 было серебряное колечко с прозрачным янтарем, в котором, как в формалине, просматривался законсервированный прах какого-то древнего насекомого - подарок бывшей одноклассницы, работавшей в ювелирном магазине. Кольцо довольно свободно скользило по пальцу, и 66 870 753 361 920, нащупав ободок, начал двигать его вверх и вниз. Это напоминало одновременно акт любви и процедуру обручения. Позже он мог одним этим движением доводить ее почти до оргазма. Почти.
В тот вечер после театра они ужинали у него. Когда она встала, чтобы отнести посуду в раковину, он вдруг неожиданно хищно схватил 70 607 384 120 250 за плечо и развернул к себе. Ее удивленный взгляд подействовал лучше любого протеста. Он отступил назад и вышел в коридор за курткой.
На следующий день на том месте, где накануне заканчивался сборкой рукав ее блузки, она нашла серо-голубой синяк. "Как его глаза!" - подумала она.
Лямур
По местам, где 70 607 384 120 250 когда-либо в жизни занималась любовью, можно было бы составить неплохой путеводитель с культурно-историческим уклоном: Литейный проспект, Аугустшрассе, рю Гей-Люссак…
Рю Гей-Люссак в Латинском квартале названа в честь ученого-естественника Жозефа Луи Гей-Люссака. В 1968 году здесь с неизбежностью муравейников вырастали пирамиды студенческих баррикад, горели перевернутые автомобили, мостовая разбиралась на булыжники. Упорно ходили слухи, что в двух шагах отсюда, в отеле Медичи на рю Сент-Жак, незадолго до своей смерти останавливался Джим Моррисон. Можно только догадываться, какой делирий привел его в этот семейный пансион, где и десятилетия спустя можно было за демократичную плату снять двуспальный номер, упирающийся окном в выступ стены, с биде, но без ванной и туалета.
В комнате, которую 70 607 384 120 250 выделили в университетском общежитии, не было, правда, даже биде, да и находилось оно на самой окраине, в Венсенне, неподалеку от замка, где когда-то томился в заключении вольнодумный маркиз де Сад (тюрьма - удел тех, кто слишком любит свободу). Каждый день ей приходилось ездить в Сорбонну с несколькими пересадками. Там она слушала лекции по французской литературе и пыталась хоть что-то понять. Молодой философ, с которым 70 607 384 120 250 столкнулась в одной из аудиторий, говорил ей, что все это бесполезно и что сам он начал по-настоящему понимать французских писателей только через пять лет жизни в Париже. А у нее в запасе был только месяц.
Ее удивило, что философ совсем не пьет вина. Он ей с первого взгляда напомнил Вакха с картины Караваджо, и потом она так и не смогла избавиться от этой ассоциации. Только глазам, не приученным, очевидно, к вакхическому дурману, не хватало мечтательной вялости караваджовского бога. Одевался он в основном из комиссионки, но следил за тем, чтобы на пиджаках и рубашках в его шкафу иногда попадались бирки с надписью "Босс" или "Карден". В автобусе философ принципиально ездил без билета, готовый в любой момент соскочить с подножки при виде контролера, и умудрялся в дороге еще и читать книжку, делая в ней пометки карандашом. Он мечтал основать в Европе новую партию и поступить на работу сценаристом в Голливуд, то есть хотел заниматься вещами, напрямую не связанными с философией ("потому что философия - это все, что с нами происходит", - как он ей объяснил). В настоящий момент он писал роман и пробовал себя в качестве фотомодели, поражая ее многообразием своих талантов. К слову рассказал, что его подруга тоже модель и что он вообще предпочитает девушек попроще (предыдущая его любовь была продавщицей) и покрасивее.
Обитал безалкогольный Вакх на последнем этаже буржуазного дома на рю Гей-Люссак. От подъезда до лифта и далее через все коридоры тянулась ковровая дорожка. У его двери дорожка обрывалась вместе с буржуазностью. За ней открывалась каморка, имевшая все шансы сойти за романтическую, но как будто нарочно обставленная самым прозаическим образом. Диван, этажерки с книгами, письменный (он же обеденный) стол, кухонная плитка, душевая кабинка в углу - все предельно практично и без малейшего намека на какую-либо живописность. Тем досаднее был укоренившийся здесь беспорядок, обнажающий не оправданную никаким анархическим умыслом потерю контроля над бытом. В качестве единственного декоративного элемента к стене крепился на липучке вырезанный из газеты портрет какого-то юноши с гладко зачесанными назад волосами и слегка безумным взглядом. Философ объяснил, что это итальянский революционер. Она прослушала, какой именно революции. А может быть, это был революционер совсем без революции? Не всем же выпадает удача полностью осуществить свое предназначение?
Философ курил, сидя в кресле перед компьютером, почти вплотную к ней (она сидела на диване). На экране висел его незаконченный роман. "Зачем он это делает?" - подумала она, имея в виду и роман, и сигарету. И поняла: "Забыться. Не думать о том, что вокруг. И о том, что будет завтра". Ей вдруг тоже захотелось забыться, и, поднявшись с дивана, она пересела к нему на колени. Он ничего не говорил, только низко опустил голову, будто в чем-то перед ней провинился, и продолжал покручиваться на роликовом стуле - туда-сюда. Она, поступая сама себе назло, обхватила руками его шею и, дождавшись, когда он поднимет к ней грустные (грустнее обычного) глаза, поцеловала в губы.
В тот вечер они, не зная куда себя девать, пошли в кино. Смотрели какой-то фантастический фильм, где люди превращались в страшных уродцев с выпирающими из-под кожи ребрами и рыбьими загривками. Эти существа обитали в туннелях, с трудом передвигаясь на подворачивающихся вовнутрь, лишенных ступней ногах. От собратьев по несчастью их шарахало и передергивало, но как вернуться к первозданному облику, они не знали. Ей вдруг стало очевидно, что этот фильм про них, про то, как они только что, преодолевая отвращение, засовывали друг другу в рот раздваивающиеся змеиные языки, не зная, что делать со своими изуродованными неведомым вирусом телами.
Из этого дня 70 607 384 120 250 выбралась благополучно, как из подземелья. Опять слушала лекции под лепными потолками сорбоннских аудиторий, гуляла в Люксембургском саду, осматривала позабытые путеводителем церкви, опрыскивала себя духами из пробных флакончиков в магазине на Елисейских полях, назначала рандеву в кафе новым подругам с факультета.
Через неделю она вдруг набрала его номер и сказала, что зайдет. Философ по-прежнему сидел с сигаретой перед своим романом. По другую сторону стола стоял не разобранный еще чемодан, с которым он обычно ходил за продуктами. Роман был стилизацией под комсомольскую прозу. Его герои, как Незнайка и его друзья, жили в бестелесном мире, где всю ночь мечтали о любимой, а наутро ехали на войну совершать подвиги.
Он попросил ее лечь на диван по фэнг-шуи (ногами к двери, головой к окну) и раздеться только ниже пояса. Она ничего не чувствовала, кроме грубых толчков, как в трамвае. Нависшее над ней лицо оставалось безучастным, поэтому 70 607 384 120 250 переключила внимание на революционера на стене. Было видно, что тот любит и умеет страдать. Только он страдал за свои идеалы, а она - просто так.
Вакханалия закончилась, как и началась, без единого звука. Философ, задернув клеенчатую занавеску, скрылся в душевой кабинке.