– Нет… Он ничего не забывает… – отрешённо сказал старик и заплакал.
Скудные слезинки сочились сквозь прикрытые веки глаз, сползали в заросшие щетиной щёки и там пропадали. Голова, плечи, руки – тряслись…
Николай Захарович смотрел на это жалкое презренное существо и не мог отделаться от воспоминаний, рассказов потерпевших и очевидцев…
…Все молодые и зрелые годы Ванька Жмот (так дразнили Ивана Семёновича в детстве) состоял в деревенских активистах. По характеру хитрый, мстительный, жестокий и наглый до циничности, много горя и страданий принёс односельчанам этот выродок. Работать не любил, а пожрать и выпить – только дай! На небольших сельских должностях, куда он пролезал с помощью доносительства, угодничества и дружков из районного начальства, долго не засиживался: воровал безбожно, пьянствовал, домогался беззащитных вдов и одиноких женщин. Сочинял анонимки, выступал на судах лжесвидетелем.
В компартию его, как ни странно, не взяли. Зато постоянно использовали как "представителя сознательной части советского крестьянства". Особенно в довоенные, репрессивные, годы.
Ни одно серьёзное мероприятие в селе, ни одна травля неугодных партийному режиму людей не обходились без Ваньки, а потом – Ивана Семёновича. На всех собраниях "активист" первым лез на трибуну – "осуждать" или "поддерживать", как прикажут. Это был добровольный, убеждённый, можно сказать – профессиональный холуй-исполнитель, притом с самодеятельной инициативой. Чужому горю он искренне радовался, а своей подлостью гордился…
– Учитесь жить, мужики! – частенько хвастал он в сильном подпитии.
Его ненавидели, презирали, но… боялись. За ним стояла беспощадная сила – власть.
Но демократические перемены последних лет, осознание совершённых преступлений, боязнь разоблачения и возможной расплаты за них, старческая мнительность, потеря покровителей сломали бывшего "героя".
Чувство обыкновенной человеческой жалости шевельнулось у Николая Захаровича, но заставить себя ободрить, разуверить старика в его страхах он не смог… Память об оскорблённых, обиженных не позволяла. Да и не поверил бы ему Иван Семёнович, как не верил никому в жизни, руководствуясь лишь личной корыстью.
Это рассказать можно быстро, а слушать, разговаривать с инвалидом долго и трудно. Он неясно выговаривал слова, давился языком, начинал, но не оканчивал фразы, клонился из стороны в сторону, готовый упасть. От телесной слабости, жалости к самому себе он часто плакал.
Николай Захарович выждал паузу подлинней, и ушёл. Иван Семёнович с трудом доплёлся до своего дома, постоял недолго у продырявленного бревна и скрылся в сенях.
Рано утром к Николаю Захаровичу пришла плачущая жена Ивана Семёновича и сообщила: "Помер ночью мой хозяин – замучил человека проклятый червяк… Вы уж помогите, пожалуйста, похоронить…"
– Приберём, – обещал Николай Захарович, – на земле не оставим…
Хоронили покойного тихо, скромно. Народу собралось немного, так, по человеческой необходимости.
От властей никто не пришёл. Постеснялись… Да и зачем он им теперь нужен? Закопали быстро, без речей и слов прощания. Не было и служителя церкви: он отказался отпевать умершего, и все знали, почему.
…Иван Семёнович родился и долго жил в соседнем районе. Но не зря говорят – земля слухом полнится.
Во времена антирелигиозного мракобесия наш "активист" принародно матерно обругал местного священника и плюнул ему в лицо. Преследовал с дружками-собутыльниками и его вдовую дочь. Батюшку вскоре вызвали в райцентр, и он не вернулся. Опозоренная женщина повесилась. Людская молва всё это приписывала активисту.
Его дважды втёмную смертно били, но он выжил. Местное начальство "дела" заводить не стало, а посоветовало сменить место жительства. Так и появился в селе Иван Семёнович. И избу с собой привёз. С виду притих немного, но подлой сути своей не изменил…
Поминали усопшего в летней кухне, почти сарае. Так он якобы перед смертью наказал. Чтобы крашеные полы в доме не царапать.
Этому никто не удивился. Жмот, он и есть жмот – в народе зря кличек не дают. Жена его после похорон недолго прожила. Детей им Господь не дал, не нашлось и родственников.
Но что интересно: после их смерти червяка-убийцу не слышно стало. Народ у нас дотошный, многие из любопытства приходили слушать.
…Может, добрался-таки яд до червяка? Или действительно Бог кару присылал? Никто не знает.
А дом и сейчас стоит. В нём люди живут.
Земляки
Апрель на дворе. Солнышко родное щедро греет, из дома на свет божий тянет.
Спешит подобрать зимние недоделки селянин, к маю, к праздникам, порядок навести старается.
У седого приземистого дома молодой мужчина вытаявшие дрова-подснежники доколачивает.
Разделся до пояса, запойно, радостно, во всю грудь, колуном ахает. Далеко стук разносится.
Идёт мимо весенний прохожий и кричит:
– Зачем колешь? Зима-то уж прошла!
Завис на миг колун в руках у колюна, и с "Ух!" – ом пал на чурку, развалив её донизу.
– Да понимаешь… По приметам, старики лето холодное обещают, – серьёзно ответил он.
И грянули земляки дружным хохотом: от весны-чародейки, от широты душевной, от доброты человеческой…
Дядя Саша. быль
Я расскажу о Епове Александре Васильевиче, 1911 года рождения, беспартийном, рядовом участнике Великой Отечественной войны, уроженце деревни Бузда Архангельской области.
…Он не брал "языка", не сбивал тараном самолётов и даже не участвовал в знаменитых стратегических операциях, хотя всю войну крутился в военной "мясорубке". Природа создала его пахать землю, ухаживать за скотом, растить детей. В праздники он любил выпить "для веселья", "покуражиться" с друзьями по деревне.
В начале коллективизации их семью не взяли в колхоз: мать уже умерла, отец тяжело болел, а от них, троих детей-подростков, проку было мало. Но как-то перебивались картошкой, грибами, ягодами. Потом в колхоз всё же приняли, забрав, естественно, единственную лошадь, тёлку, небогатый "нажиток", не дав взамен ничего…
Чтобы выжить, Саша устроился в леспромхоз трелевать лес на лошадке. Наваливал сам, побольше, лишь бы увезла коняга. Хотелось заработать, приодеться.
Но от заработка, после вычета налогов и уплаты поборов, оставались крохи. Доходило до того, что, когда ставил зимой просушить валенки, выбегать в мороз "до ветру" приходилось босиком. В запасе не имелось ни обуви, ни одежды…
Когда друзья-одногодки собирались в соседнее село к девкам на посиделки, он с худеньким отцовским ружьишком уходил в лес.
Так и не женился. Потом началась война, и его забрали защищать Отечество, которое было для него не добрее злой мачехи…
В первом же бою их часть – плохо вооружённую, полуодетую, необученную – разгромили в заснеженных лесах Финского фронта.
Раненный в обе ноги, он заполз под сваленную снарядом ёлку и остался жив, но ноги в ботинках отморозил. Если б он вылез сразу после боя, его бы вгорячах добили…
На третий день началась гангрена. Ему очень хотелось пить. Снег, который он лизал, жажды не утолял. Тогда он, лежа на боку, решился развести костерок и растопить снег в котелке.
По дымку его, окоченевшего и потерявшего сознание, нашли финские солдаты. Они не пристрелили его, а отнесли к врачам. Так и оказался дядя Саша во вражеском плену. Обе ноги отрезали выше колен. Далее пошли госпитали, лагеря для пленных, а весной 1945-го – репатриация на Родину. Путь этот тоже был долог, позорен и тяжёл…
В родной деревне отца в живых уже не было.
В доме жила старшая сестра, на иждивении у которой находилась младшая, инвалид с детства. Добавился к ним и безногий брат…
По примеру других российских калек, можно было заняться известным промыслом: оголить культи, сесть у магазина или у церкви и собирать милостыню в фуражку. Набрал на бутылку, напился, тут же свалился и забылся…
Но он решил жить "КАК ВСЕ". Да и сёстрам нужен был мужчина, хозяин в доме. В долг купили овец, кроликов, завели козу.
Скоту на зиму требовалось сено, и он наравне с сёстрами стал косить, ворошить, метать. Вы спросите: "Как?!"
А вот сядьте на пол, возьмите в руки косу или грабли и попробуйте…
Глинобитная русская печь в доме была добра, жарка и просторна. Она варила, отогревала, лечила от хворей, но требовала дров.
Старшая сестра работала в колхозе дояркой и по пути на ферму срубала две-три нетолстых сушины, благо лес находился рядом.
Младшая же вместе с безногим братом обрубала сучья, разрезала пилой-двуручкой ствол на чурки и на санках таскала к дому.
Вскоре Саша научился всё делать сам, "без баб", как он говорил.
Однажды его долго не было, и сёстры нашли брата придавленным неудачно упавшим деревом. Но обошлось без нового увечья: ему "везло в жизни", как он говорил…
"Здоровая" сестра вскоре умирает. Отчего? Диагноз так и не поставили. Остались инвалиды вдвоём.
"А ЖИТЬ-ТО НАДО…" – виновато говорили они…
На послевоенную советскую пенсию обыкновенный человек выжить не мог. Даже теоретически.