Всё, что он считал плохим, временным, всё, что относилось к власти, политике или агитации, называлось у него "ханерой". Букву "ф" он не признавал и в разговоре заменял ее на "х".
- Ханерная власть и есть, если на таком вшивом товаре себя к праздникам размалевывает. Да кончится она скоро - ты сам увидишь, дорастёшь, - потому что хундамента в ней нет. Раньше у чиноположенных стойка мундира голову держала, а сейчас что? Бошки свои они в портхелях носят, с бумагами путают. Вот тебе и резолюция.
- Что ты всем свою букву "х" пропагандируешь?
- А как же, мил-мал человек, на Руси эта буква важнецкая. Все её пользуют, и стар и млад, и православный и тунгус, рядовой да генерал, без неё никак! Она в горле у нас торчит, мы хотим её всё время выпихнуть из него, а не получается. Вроде бы выпихнули, обрадовались, а там, смотри, через момент снова накопилась и хрипит, зараза русская. Это наша с тобою психотерапия, лечение, одним словом, - "хилосохствовал" он.
- Александр Сергеевич, а почему "подстамент", а не постамент?
- Под статуи царей и героев разных раньше подстамент ставили. Ты, малый, не помнишь, какой стоял подстамент под Алехсан Санычем на Знаменской площади, против Николаевского вокзала. А я помню. Говорили тогда, что все питерские ломовые со своими тяжеловозами, которые на плац-то его тащили, от напряжения и большой тяжести геморою заработали. Во как! А счас что? Пижачки да кепочки с бородёнками жидкими, прости Господи, на твоих подстаментах поставлены, торчат, ручонками машут, пританцовывают. Всё это ханера временная да плешь одна…
Про своего любимого "боярина" Алехсан Саныча, в честь которого он был назван Александром, рассказывал с упоением, причём приписывал ему деяния более ранние и более поздние.
- Царь-миролюбец - ни одной войны при нем не было. Россию в пять лет с достатком сделал, все долги отдал. Знаменитым бисхалтером-счетоводом был. С шести утра до девяти главные банковские книги сам проверял. Каждые два года всех банковских служек перетряхивал, чтоб жучками не сделались. На занятые у него под процент гроши Бисмарк к Пруссии всю Германию прикупил. В главном европейском городе Парижу мост выстроил в память о своём отце-освободителе, Александре Николаевиче. Через их Сенную речку.
В Ерусалиме на свои кровные Святую землю купил рядом с Гехсиманским садом и монастырь поставил с храмом Святой блудницы Марии Магдалины во главе.
А силищи какой был, а?! Недаром ваш ликописец Васнецов в свою картину "Три богатыря" Ильюшку Муромца с него списывал. Австрийскому посланнику, что грозил в застолье по русским границам свой корпус выставить, на глазах у всех сидевших немецких англичан завязал большую серебряную вилку в узел, бросил в сторону залупившегося австрияка и сказал: "Вот что мы с вашим корпусом сделаем".
Великую сибирскую железку до Порт-Артура в три года построил, шампанского нашего вкус сделал в своем крымском имении "Абрамы-Дюрсо", теперь оно "Советским" зовется.
Ну, пил, а как в России без этого - сам знаешь. Но пил-то аккуратно. Запои свои проводил на прудах гатчинских - рыбу ловил. В эти моменты никого не принимал. Даже послам Бисмарка отказали: "Пока русский царь рыбу ловит - Пруссия может подождать!" Зато до него, начиная с Петра I, Отчина всегда кому-нибудь гроши должна была, а при нем перестала. А про теперешнее время и врать нечего, оно на нас каждодневно пялится.
- Рассказывали ещё про царя, что он на язык тяжёл был.
- Да, речей произносить не любил, а ежели говаривал, то слова его в ушах застревали. Доносчиков не уважал и доносы принимал только за обедом, после второго блюда, в предвкушении десерта. Однажды большие люди пришли к нему с доносом на Петра Чайковского - композитора, что тот жопник (царь иностранных слов не признавал) и что якшается он с великим князем Константином Константиновичем, а это не гоже для людских пересудов. Алехсан Саныч, помолчав хорошее время, ответствовал им: "В России жоп много, а Чайковский один".
Про последнего царя, которому с батькой шинелюшку строил для Первой империалистической, никогда ни худого ни хорошего не говорил. А ежели поминал, то только в прошедшем времени, в отличие от любимца Алехсан Саныча называя его "наследником", не более того. Только однажды в сердцах сказал, что "в семнадцатом году обниколаились мы с ним и ни кола ни двора ни у кого не осталось".
- Во как, Степаныч, получилось! О, наболтал-то я тебе разного-всякого, а? На восемь годков в аккурат. Ты уж пожалей меня, не поминай глупостей старого швальника, они ведь "Крестами" пахнут. А то кум мой в тридцатых годах так опростался: стачал шинельку гэпэушному генеральчику по-царски, значит, как положено построил - да в подкладе иголочку забыл случаем. Так за иголочку "без переписки" и пропал - после опознания-то, что он романовский холоп. Во как быстро свет меняется! Сегодня наш, а завтра тот! Вот тебе и алимпические игры, хизкультура и театр, одним словом. Так-то, начальник.
- Да какой я тебе начальник?
- Как какой? Ты ведь жить начинаешь - значит, начальник. А я что, я уже в подчинении у Боженьки хожу. Революция от Бога освободила людей, а вместо него испуг принесла, вот и стали все мы в обмане жить. Я тоже ведь в обмане живу, какой из меня пожарный, швец я потомственный, пожарным прикидываюсь, так как выгода моя в этом есть. А посмотри на актёров наших - они все время должны разных образов из себя делать. Мне-то из каптёрки видно, как они из своей одежонки выйдут, рожи усами да бородами оклеют, в чужое состояние войдут, а назад оттуда до конца-то не выходят, так и путаются между собою и разными персонами всю свою жизнь. Несчастные они человечки…
От его "верстака" через "сени", как он звал рабочий вестибюль-накопитель, был виден вход на сцену. Перед ним на стене висело зеркало, у которого артисты поправляют костюмы прежде чем "взойти на сцену". Александр Сергеевич иногда комментировал эти смотрения:
- Глянь, Степаныч, гарцует-то как кобылица, - говорил он про молодую актрису, - зеркалу свою стать кажет, холка-то, смотри, как пушится - жеребца просит, что ж ты зеваешь - такой товар пропадает. Эх ты, художник-худоёжник.
Моя-то какая была в молодости - шея белая, зубы перламутровые, а "седлышко"-то - у-у-у-у-у! - сесть да облокотиться можно было. А грива - запутаешься! С норовом, конечно, пришлось охаживать, как настоящую кобылку, пока не стала шелковистой. Во, Степаныч, - похвастался он прошлым своей старухи. Про оправлявшегося у зеркала нового директора театра сказал:
- Хрантовитый какой начальничек, при галстуке, в костюме, ранее-то они всё больше кительки себе шили. Как только возвышались по своей партийной линии - сразу заказывали кителёк. Власть свою в него охормляли. Знаешь, как много я их поделал, не посчитать, жизнь спасал, семью кормил.
После очередных моих препирательств с этим новым директором учил он меня жизни:
- "Чижика съел" - значит, съел и не возникай. Говори, что съел, рыжий ты, что ли? Все едят, и начальники даже едят, обжираются, им же хорошо, что и ты тоже виноват, что под статью подходишь, что тебя подловили. Да говори им, что сожрал его, чёрт дери, да с потрохами, а перышками-то губёнки обтёр - и всё будет тип-топ. Свояком станешь, глядишь - и в дело возьмут, и пирога отвалят. Битый-то подороже небитого. Наматывай на ус хилосохию житухи, у нас ведь лучше каждому битым да виновным быть, деться-то куда? Так что вот, все должны своего "чижика" съесть, это в обязательстве. С чистоплюйством-то у нас не выходит. Большие больно народом-то да землею. Съел - и сиди себе потихоньку, терпи до благодати старшего по званию… Ох, Степаныч, что-то я тебе снова много всякого лохматого наговорил. Иди-ка ты за верстак свой да и малюй свою дикорацию, а я шинельку очередную построю да пустой карман рублём украшу, а то шамать не на что будет.
И, посмотрев на старые немецкие часы, висевшие над головой, перекрестившись, заключил:
- Смотри, цихроблата-то как быстро время жуёт, не поспей оглянуться, как очуришься…
Топор вепса. Цеховая быль
Андрею Черных, Вячеславу Сафьянникову - петербургским театральным столярам посвящается
Познакомился я с моим невзрачным героем в середине шестидесятых годов прошлого века, когда художничал для Театра имени Веры Федоровны Комиссаржевской, делал первый спектакль нового руководителя театра Рубена Агамирзяна "Господин Пунтила и слуга его Матти" по Бертольду Брехту. Самое интересное для этой истории - то, что действие пьесы происходит в стране Суоми, в усадьбе богатого финна.
При сдаче рисунков, чертежей и шаблонов в мастерские театра я посетовал, что столярам придется делать мебель "по-хуторски" - без привычных для нас царг, вставлять и крепить ножки столов, скамей и табуретов из неокорённого кругляка прямо в столешницы и сиденья.
Старый и опытный заведующий постановочной частью театра Иван Герасимович Герасименко устранил сомнения: "Вашу чухонскую мебель сделает настоя чухарь-вепс". И, подведя меня к худенькому, небольшого роста человечку с опущенным в пол виноватым лицом, представил его мне: "Вот вам наш древнефинский Иван, расскажите ему, что вы хотите". Рассмотрев его, я заметил - столяр был беспалым. На правой руке у него отсутствовало два, а на левой - один палец.
"Интересно, как он справляется со своей ремесленной работой?" - спросил я завпоста. Тот пошутил: "Оставшихся пальцев ему как раз хватает, а лишние он обрубил".
Ознакомившись с моими чертежами и рисунками, человечек слабым голосом деликатно, атаковал меня единственным вопросом: "Делать как у вас или как надо?". Я с испугу повторил ему дважды: "Как надо, как надо… дядя Иван".