В сторожке воцарилась скорбная тишина, словно в коридоре лежала не убитая серна, а мертвая красавица. Капитан Негро время от времени ходил смотреть на нее и корил меня.
В конце концов мы примирились с фактом. Голод оказался сильней всяких сентиментальных соображений. Я долго думал об участи бедного животного. В эти тяжелые дни Мирка вернулась к нам, но не решилась, подобно Маю, искать приюта и пищи в сторожке. Наверно, она бродила вокруг, ходила даже по двору, но снег засыпал ее следы, и мы ничего не заметили. Кончилось тем, что она спасла нас от голода, невольно принеся себя в жертву.
КОГДА ИНЕЙ ТАЕТ
Два дня дул сильный северо-восточный ветер. Он очистил небо от туч, сковал льдом последние ручьи и свалил весь снег с деревьев. Леса стали черные, взъерошенные. Горы гудели, а внизу, на шахтах, жаловались, что ветер вот-вот сорвет крыши.
Но на третий день мы проснулись прекрасным солнечным утром. Снег сверкал, здесь синеватый, там фиолетовый, далеко-далеко на севере были видны равнины, а леса стояли убранные в жемчуг. Ледяные кристаллики и иней блестели как алмазы на каждом сучке. На темном фоне больших лесов все эти драгоценности приобрели особенный пепельно-лиловый оттенок. Какое это было утро! Тихий и безмолвный стоял вековой лес, ни ветка не шевелилась, словно боясь разрушить свое убранство. Как сахар, лежал среди деревьев снег, а наверху сияло головокружительно чистое, прекрасное небо, с которого лилась ласковая синева. Такие декабрьские утра в горах на редкость. Тогда чувствуешь на щеках своих легкое веяние южного ветра, прилетевшего с моря в ледяные владения зимы, и какая-то смутная надежда и радость наполняют душу, будто уже идет весна. Обильный свет словно опьяняет тебя, разжигает в тебе безумную жажду жизни и радости…
Я взял ружье, встал на лыжи и покинул сторожку. Ну как оставаться на месте в такую погоду? Меня встретили безмолвные буковые рощи: я медленно продвигался среди них, осматривая их снизу доверху. Я шел словно в сказочном стеклянном лесу. Какими холодно - чернильными выглядели мхи, как отчетливо выделялось на белой коре каждое пятно, каждая старая рана и опухоль! Вершины буков уходили в то бездонное море, в котором теряется взгляд и от которого невозможно оторвать глаз, а крайние ветки, неподвижные и оледенелые" блестели будто посеребренные…
"Льются серебро и синева…"
Но куда идти по этой молчаливой красоте, из которой не хочется ничего упустить? Если пойти в тенистую сторону, где солнце озаряет только верхушки деревьев, а под ними, в голубоватом, оледеневшем снегу, лежит холодное молчание, то испытываешь угнетающее впечатление, будто зиме не будет конца. Хотя там, в этом сумраке, танцуют неуловимые тени каких-то красок, заставляющие тебя остановиться и постараться их определить, я предпочитаю смотреть вдаль, на солнце и свет, на равнины внизу, над которыми стелется тонкий и теплый туман, на этот пепельно-фиолетовый цвет инея, на противоположные вершины, блещущие своими снегами, и все сильней испытывать распирающую грудь жажду дышать и жить.
Звучно и резко визжит снег под округлыми дугами охотничьих лыж, и шум моих шагов наполняет молчание леса. Я часто останавливаюсь, чтоб еще и еще раз послушать тишину, глазами жадно озираю все вокруг, а душа моя не может насытиться и готова изнемочь и опечалиться от этой красоты. Знаю это по опыту. В такие минуты становишься грустным и задумчивым.
Я решил спуститься в южную сторону. Там было больше солнца и кое-где под броней льда еле-еле слышалось журчание ручья. Словно теплые складки в какой-то белой пазухе, выделялись несколько долинок, в эти утренние часы озаренные солнцем и полные сладкой тишины, - любимые места отдыха серн. Снег стал тверже. Он трещал, обламывался кругами возле моего следа, комочки его катились по чистой поверхности, спеша опередить меня. Теперь во мне проснулся охотник: я настораживаюсь и внимательно рассматриваю тихие белые складки вокруг, громадные поваленные стволы, засыпанные снегом. Чтобы обмануть дичь, стараюсь идти, как она, в неправильном ритме, и шаги мои производят такой шум, словно я иду на четырех лапах.
Останавливаясь, стою неподвижно секунды две-три, потом иду дальше той же сбивающей с толку походкой. Наконец подхожу к одной особенно укромной ложбинке. Сердце начинает тревожно биться. Кругом глубокие следы стада серн, и предчувствие подсказывает мне, что сейчас что-то произойдет. Нервы мои напрягаются от ожидания - вот-вот я услышу шум. Я даже перестаю дышать и прислушиваюсь, как охотничья собака, почуявшая поблизости дичь. Проходит секунда, две, пять. Ничего не видно, но напряжение мое растет. Тишина становится тяжелой, все вокруг как будто затаилось. Тогда я делаю еще несколько шагов вниз по ложбине - и молчание лопается как пузырь. С оглушительным шумом передо мной снимается с места стадо серн: несколько белых задов подскакивают один в след другому и, мелькнув на миг меж деревьев, исчезают. Но одна из серн, убегающая последней, останавливается, поворачивает голову, глядит на меня и издает дикий рев. Потом, высоко вскидывая задом, с недовольным ворчанием догоняет стадо.
Тишина возвращается снова. Солнце озарило весь лес, снег блестит ослепительно. Солнце слегка нагревает толстое сукно моей куртки. Пока я спускаюсь вниз, в стеклянном воздухе начинает искриться снежная пыль. Время - около половины десятого, и красивый пепельно - лиловый цвет леса переходит в серебристо-серый.
Я на скате горы над шахтами. В широкой впадине, начинающейся подо мной, среди белых лесов по обоим склонам, видны постройки, черные тропинки, рельсы с вагонетками, закопченные здания. Над всем этим еще лежит холодная тень и поднимается прямо вверх черный дым. Я пересекаю долину, карабкаюсь по противоположному склону и медленно выбираюсь на шоссе. Карабин все сильней давит плечо, воротник куртки начинает страшно жать шею, и я расстегиваю пуговицы, стараюсь скорей войти в чудный лес, полный солнца, где стоят огромные деревья и там и тут видны маленькие полянки со сложенными на них поленницами дров. Отовсюду доносится тихий шепот. Иней тает, и с каждого дерева падают капли, тяжелые и блестящие. Они висят теперь на всех сучьях, и в них отражаются все цвета радуги. Некоторые кажутся золотистыми, литыми, как серьги; они срываются, сверкают в воздухе и падают в снег. пробивая ямки на его гладкой поверхности. Такие следы - под каждым деревом; число их быстро растет, в то время как шепот становится все громче, а воздух наполняется блеском и искрами, словно идет редкий, крупный дождь. Шапка у меня мокрая, на ружье тоже упало несколько таких слез. А шоссе по-праздничному пусто и бело, на нем еле видны следы саней и свежие отпечатки копыт маленького оленьего стада, которое пересекло его и ушло наверх, к вековому лесу.
Наклоняюсь и внимательно рассматриваю отпечатки. Продолговатые копыта двух ланей четко оттиснулись на снегу, словно врезанные в отличный гипс, а круглые следы молодого олененка говорят о том, что животные прошли только что. По-видимому, это я их вспугнул и заставил покинуть теплые ложа где-то в тех долинах, где я поднял серн.
Я иду по следам оленей, чтобы узнать, куда они ведут. Снежный покров совсем размяк, и я снимаю лыжи.
В такую погоду по следам бегущего животного легко читать его движения. Вот тут стадо остановилось. Лани повернули свои длинные шеи, навострили уши и целую минуту прислушивались. О том, что они долго стояли, я заключил из следующего обстоятельства: возле каждых четырех следов есть еще два-три. Это говорит о том, что у животных было время изменить первоначальное положение ноги и стать удобней, каждому на своем месте. Первые прыжки их были энергичней, выдавали большой испуг. Потом животные успокоились и бежали вверх уже не особенно поспешно.
Пока я шел по следам, во мне опять проснулся охотник. Я вообразил, будто на самом деле охочусь, даже снял карабин с плеча и понес его в руке… Так я вошел в вековой лес, где на низком подросте краснели необлетевшие буковые листья. Листья эти такого чистого киноварного цвета, такого теплого и мягкого, что веселят душу. На мокрых стволах уже видны чудесные зеленые мхи, поблекшие от холодов, а на ветвях старых буков висит особенный, зеленовато-серый мох, похожий на косы, оставленные самодивой. Вокруг тихо, тепло. Воздух начинает слегка струиться, снег у подошвы деревьев тает. Как раз такие места любят олени, и я слежу еще внимательней. Мы с капитаном Негро не раз любовались их бегом. Впереди мчатся самые старые лани, за ними испуганно топочут молодые телки и бычки, а позади скачет громадный олень. Он отстает, останавливается и смотрит на нас иэ-за какого-нибудь древесного ствола своим желтым глазом, потом закидывает рога и несется с такой быстротой, что кажется - просто летит. Однажды мы подняли молодого рогача и красивую лань. Она бежала, уткнув морду ему в бок, как будто в страхе своем искала у него защиты. Эта пара была прекрасна. Словно мы потревожили и смертельно испугали двух влюбленных.
Такие картины незабываемы, они остаются в памяти навсегда, и сейчас мне захотелось снова увидеть оленей.
В пятидесяти метрах сбоку от тех следов, по которым я шел, вдруг появились другие. Меня заинтересовало, какому животному они принадлежат, и я пошел посмотреть.