Тем не менее характер его мало изменился. Капитан остался таким же веселым, компанейским, но гордым человеком. Выпивал умеренно, с аппетитом ел бобовую чорбу, когда не было денег на другое, ходил по городу, накинув пиджак на плечи и беспечно сдвинув шапку набекрень. Парадная одежда его была давно продана, манильские рубашки - безнадежно заношены. Гетры он сам кому-то подарил, а сомбреро изрешетил дробью, когда недолгое время был охотником. От прежнего богатства остался только один чемодан, облупленный и почернелый, полный всякой ерунды, да еще несколько долгов.
Вот что примерно рассказал мне тогда адвокат. Он уехал, очень довольный тем, что сумел показать мне моего товарища с дурной стороны.
Прощаясь, я спросил его:
- Вы, может быть, представитель господина Каракоча и прибыли от его лица?
- Да. да, от господина Каракоча.
- Тогда передайте ему привет и от меня. Капитан Негро, насколько мне известно, вернет деньги вашему доверителю, когда тот вернет те, что принадлежат ему.
- О, капитан рассказал вам о процессе? - спросил адвокат. - К сожалению, он ввел вас в заблуждение. Но процесс еще не кончен.
- Собака очень злая, - сказал я и поглядел на Гектора, который мерил гостя взглядом. - Кусает молча, черт бы ее побрал, а зубы острые.
МЕКСИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КАПИТАНА НЕГРО
Целых три дня капитан молчал. Я не сказал ему ни слова об уполномоченном господина Каракоча, как будто и ноги его тут не было. К тому же товарищ мой был до того мрачен, что не имело смысла растравлять его еще больше. Он прикидывался больным. У него пропала всякая наделсда найти знаменитую блузу, которую олень унес на рогах своих неизвестно куда. У капитана болела спина, черные глаза его были печальны. Он не хотел рассказывать о том, как слез с оленя и где ударился. Кровавый шрам на щеке придавал ему страдальческое выражение, которое он нарочно усиливал.
Наконец мы помирились. Я "признал свою вину", которая состояла в том, что я не послушался его требования связать оленя.
- Понимаешь, - сказал он, когда мир между нами установился окончательно, - если б не рога, я ездил бы на этом дьяволе, пока он не устал бы. Тогда я привел бы его, как лошадь, сюда, к сторожке!
- А чем тебе помешали рога?
- Неужели не ясно? - ответил капитан, вскидывая голову. - Ведь рога тыкались мне прямо в лицо. Он их запрокинул, а я держался за шею.
- Да, я видел. И ты, кажется, звал меня.
Капитан поморщился и прибавил с раздражением:
- Я звал тебя только затем, чтоб ты видел, как я помчался. А не то что от страха.
- Ты бы мог ухватить его за рога и править, как уздой, - заметил я.
Он засмеялся. Эта идея воодушевила его. На лице его тотчас появилось хитрое и насмешливое выражение, как всякий раз, когда он собирался соврать. Трехдневное молчание истомило его, и он решил теперь наверстать упущенное.
- А ты знаешь, как бежит олень? Кто может похвалиться, что скакал на олене? - гордо промолвил он и поглядел в зеркало на свой шрам. - Интересно, останется ли отметина?
- Если останется, так будет служить тебе наглядным доказательством, когда ты будешь рассказывать об этом случае, - сказал я.
- Ха-ха-ха, - засмеялся капитан каким-то колыхающимся раскатистым смехом, оторвался от зеркала и сел на стул. Это было признаком хорошего настроения и означало, что он собирается рассказывать истории. - Ты не слыхал о Панчо Вилье?
- Да, слышал кое-что об этом человеке.
- Во время его революции меня чуть не убили. Один мексиканец выстрелил в меня. Пуля пролетела около самой щеки… Я прибыл на корабле для того, чтобы вывезти американских подданных. В Сайта-Крусе был аптекарь-американец и целая дюжина торговцев. Корабль стал в гавани на якорь, взял американцев на борт, и дело было сделано, но мне захотелось сойти на берег, посмотреть, что представляют собой эти революции. В то время мексиканцы чуть не каждый год устраивали по маленькой революции, вместо того чтоб устроить сразу одну настоящую.
Я оделся по-мексикански, нахлобучил сомбреро и сошел на берег. По набережной расхаживал сам Панчо Вилья.
- Буэнос диас, сеньор,- поклонился я ему и объяснил, чего хочу.
- Я готов сделать для вас все, - ответил он и сообщил мне пароль, который давал возможность ходить где угодно.
На всех улицах меня встречали патрули. Они наводили на меня ружья, но как только я произносил пароль, тотчас отдавали мне честь. Так прошел я насквозь весь город и очутился за ним, в большом деревянном здании, где при иезуитах находился монастырь, а теперь был постоялый двор. В нижнем этаже были корчма и зал для танцев.
Я пил херес, танцевал, погулял на славу, а потом, уже довольно поздно, занял комнату и лег спать.
Вскоре после полуночи послышался стук в дверь.
- Кто там? - спросил я.
Сиплый пьяный голос заревел:
- Выходи, американский пес!
- Сеньор, - ответил я, - вы, видимо, пьяны, прошу не беспокоить меня. Я пожалуюсь самому Панчо Вилье.
- Карамба! - вскричал мексиканец. - Как ты смеешь упоминать это имя? Панчо Вилья, мой лучший друг, борется против американских псов, таких, как ты! Сейчас же выходи, а не то я сам войду и сверну тебе шею.
- Убирайся, - ответил я. - Завтра я скажу, чтоб тебя повесили!
Ударом ноги мексиканец вышиб дверь. Не успел я вскочить с постели, как револьвер его озарил комнату красным светом. Бах! Бах! Бах! Пули, пролетев над моей головой, попали в дощатую перегородку. За нею подняли крики какие-то женщины…
Я спокойно встал, взял тяжелую керосиновую лампу и хватил ею мексиканца по башке. Он повалился замертво, а я оделся и убежал на корабль…
Ранним утром, когда я еще спал в капитанской каюте, от берега отошла лодка. В ней сидел сам владелец постоялого двора - дон Педро - с пятью дочерьми. Девушки гребли и пели. Одна из них играла на гитаре. В лодке была корзина с закусками, с бутылками хереса и других вин.
Матросы, обрадованные, помогли гостям подняться на корабль. Мы устроили настоящее пиршество. Дон Педро сказал мне:
- Капитан Негро, я сожалею о случившемся. Забудьте об этом, и милости просим опять ко мне в корчму, в виде ответа на наш визит.
На другой день я взял с собой двух своих помощников и отправился на постоялый двор. Входим в корчму. Помощники мои, молодые парни, пошли танцевать с девушками, а я остался в корчме - выпить чего-нибудь у стойки. Возле меня облокотился на прилавок громадный мексиканец с забинтованной головой, черный, как цыган, удалой на вид, с бакенбардами и с двумя револьверами у пояса. Грудь его была перетянута патронташем. Otf держался очень гордо. Я учтиво спросил его:
- Вы, по-видимому, с фронта, сеньор?
Он поглядел на меня сверху вниз.
- Да, сеньор. Я только что оттуда.
- Наверно, были в очень опасном месте? - продолжал я.
- Да, в самом опасном секторе. Там, где падало больше всего гранат.
- И вас ранило?
- Да-а, снарядом прямо в голову. Ужасный снаряд! - сказал он и с гордым видом направился в зал для танцев.
Тогда одна из дочерей корчмаря - донна Мария - шепнула мне на ухо:
- Не говорите с ним. Он может узнать вас по голосу. Его зовут Мигуэль Хуан Альфонсо. Он - тот самый, кого вы ночью ударили лампой.
Черный капитан засмеялся своим веселым, колышущимся смехом. Он уже вскочил со стула и, рассказывая мне эту историю, жестикулировал и руками и ногами.
- Вообще мексиканцы эти - страшные чудаки, - уверенно заявил он и тотчас приступил к другой истории - о каком-то полицейском сержанте, помешавшем славному празднеству на одном ранчо. Празднество это было устроено в честь капитана владелицей ранчо донной Жуаной дель Томас. Она была самая красивая женщина в Мексике и влюбилась в Черного капитана, а сержант ревновал и нарушил празднество. Но случилось так, что у него заболел зуб. Тогда капитан Негро предложил вырвать ему этот зуб. Сержант согласился.
- Откройте рот и закройте глаза, - скомандовал капитан.
Полицейский открыл рот и зажмурился. Капитан вынул револьвер, прицелился в больной зуб и спустил курок. Зуб выскочил изо рта, и сержат избавился от боли.
После этого капитан рассказал еще более невероятную историю об одной корове в штате Канзас, которая наелась абрикосов и разорвалась, как бомба. От сотрясения разбились все стекла в соседних фермах на две мили кругом…
Капитан был в прекрасном расположении духа. В такие минуты он сам смеялся над своими выдумками.
- Довольно! - воскликнул я, видя, что он собирается сочинить какую-то новую историю, и вышел во двор.
Капитан остался в комнате один, и, - Ха-а-ха-а-ха-ха! - доносился оттуда его веселый смех.