В ответ я играю барабанный бой - восемь нот на хай-хете: и раз, и два, и три, и четыре. Люси соблюдает свой ритм и левой рукой делает то же, что и я.
- Не останавливайся! - командую я. - Это базовый фоновый ритм.
Среди этой какофонии я беру две деревянные лопатки и отбиваю соло на барабанах.
Теперь на нас смотрит уже вся столовая. Некоторые даже получают удовольствие от импровизированного рэпа.
Люси ничего не замечает. Она полностью погрузилась в ритм, который вибрирует в ее руках и позвоночнике. Я запеваю "Любовь - это поле боя" - слова беззащитны, как рвущиеся на ветру флаги. Люси не сводит с меня глаз. Я пою целый куплет, на втором она начинает мне подпевать:
- Никаких обещаний. Никаких просьб…
Она веселится как ненормальная, а я думаю, что это достижение непременно войдет в анналы музыкальной терапии. Но тут в столовую входит директор в сопровождении работницы столовой и Ванессы.
Должна сказать, что моя вторая половинка выглядит не особенно счастливой.
Я замолкаю и прекращаю бить по кастрюлям и сковородкам.
- Зои, - говорит Ванесса, - что, черт возьми, ты делаешь?
- Свою работу.
Я беру Люси за руку и вытаскиваю из-за стола. Она чуть не умирает от страха, что ее застали на горячем. Я вручаю директору лопаточку, которой стучала, и, не говоря ни слова, прохожу мимо него. Когда мы с Люси оказываемся лицом к лицу с полной учеников столовой, я поднимаю наши сцепленные руки, как обычно это делают рок-группы.
- Спасибо средней школе Уилмингтона! - кричу я. - Пока!
Без лишних слов - и с прожигающими мою спину взглядами директора и Ванессы - мы с Люси под шквал аплодисментов покидаем столовую.
- Зои… - говорит она.
Я тащу ее за собой по незнакомым школьным коридорам, стремясь оказаться как можно дальше от административного крыла.
- Зои…
- Меня уволят, - бормочу я.
- Зои, - снова зовет Люси, - остановитесь!
Я со вздохом поворачиваюсь, чтобы извиниться.
- Мне не следовало вот так выставлять тебя на всеобщее обозрение.
И тут я вижу, что ее щеки горят не от стыда, а от удовольствия. Глаза блестят, а улыбается она так, что нельзя не улыбнуться в ответ.
- Зои, - выдыхает она, - а мы можем повторить это еще раз?
Несмотря на предупреждение Ванды, мне все равно немного не по себе, когда я открываю дверь палаты мистера Докера в "Тенистых аллеях" и вижу его сморщенного и бледного в кровати. Раньше, даже когда он находился в одном из своих спокойных, недвижимых состояний, его можно было пересадить в кресло-качалку или в общую комнату, но, по словам Ванды, вот уже две недели он не встает с кровати. И ничего не говорит.
- Доброе утро, мистер Докер! - приветствую я, расчехляя гитару. - Помните меня? Я Зои. Пришла, чтобы немного с вами помузицировать.
Я наблюдала подобное и раньше у некоторых своих пациентов, особенно находящихся в хосписе. В конце человеческой жизни есть пропасть; многие из нас заглядывают через край, крепко уцепившись за что-нибудь руками. Именно поэтому, когда человек решает разомкнуть руки, - это так заметно. Тело становится почти прозрачным. Глаза смотрят на что-то, чего остальным видеть не дано.
Я начинаю теребить струны и напевать импровизированную колыбельную. Сегодня цель - не вовлечь мистера Докера в процесс. Сегодня музыкальной терапии отводится роль Крысолова, который отвел бы старика в то место, где он может закрыть глаза и оставить нас.
Я молча играю для мистера Докера и ловлю себя на том, что плачу. Старик был капризным, злым ублюдком, но все же… Я кладу гитару и беру его за руку. Она напоминает горсть костей. Его слезящиеся голубые глаза неотрывно смотрят на пустой черный экран выключенного телевизора.
- А я замуж вышла, - хвастаюсь я, хотя уверена, что он меня не слышит.
Мистер Докер даже пальцем не шелохнет.
- Удивительно, верно, как мы оказываемся там, где и подумать не могли? Держу пари, когда вы сидели в своем огромном угловом кабинете, вам и в голову не приходило, что однажды вы окажетесь здесь, в палате, окна которой выходят на стоянку. Вы и представить себе не могли, когда отдавали окружающим приказы, что однажды вас некому будет слушаться. Я знаю, каково это, мистер Докер. - Я опускаю на него глаза, но он продолжает таращиться в никуда. - Однажды вы влюбились. Я знаю, что влюбились, потому что у вас есть дочь. Поэтому вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что у влюбленного человека выбора нет. Тебя просто притягивает к этому человеку магнитом, и не важно, сулит это тебе счастье или разобьет сердце.
Когда я была замужем за Максом, я ошибочно принимала роль "спасательного троса" за влюбленность. Я была человеком, который мог его спасти; я была тем, кто мог заставить его бросить пить. Но существует огромная разница между спасанием утопающего и обретением человека, с которым становишься одним целым.
Я не говорю этого вслух, но точно знаю, что Ванесса никогда меня не обидит: она больше печется о моем благополучии, чем о собственном. Она скорее разобьет свое сердце, чем позволит хоть тончайшей трещинке появиться на моем.
На этот раз, опустив глаза, я вижу, что мистер Докер смотрит на меня.
- У нас будет ребенок, - сообщаю я ему.
Улыбка рождается где-то глубоко внутри и раздувает пламя возможности.
Когда я произношу это вслух - мечта становится реальностью.
Мы с Ванессой стоим у окошка регистратуры в клинике репродукции человека.
- Бакстер, - представляюсь я. - Нам назначена встреча, чтобы обсудить подсадку замороженного эмбриона.
Сестра находит в компьютере мою фамилию.
- Да, есть. Вы пришли с мужем?
Я чувствую, что краснею.
- Я повторно вышла замуж. Когда я звонила, мне сказали, что я должна прийти со своей второй половиной.
Сестра смотрит на меня, потом на Ванессу. Если она и удивлена, то виду не подает.
- Подождите здесь, - просит она.
Ванесса, как только она уходит, смотрит на меня.
- В чем проблема?
- Не знаю. Надеюсь, с эмбрионами все в порядке…
- Ты читала статью о том, как одной семье подсадили не их эмбрионы? - спрашивает Ванесса. - Представляешь, что творится!
Я бросаю на нее укоризненный взгляд.
- Зои!
При звуке своего имени я поворачиваюсь и вижу направляющуюся ко мне доктора Анну Фуршетт, директора клиники.
- Пройдите, пожалуйста, в мой кабинет.
Мы идем за ней по коридору в обитый деревом роскошный кабинет - наверное, я была здесь раньше, но не помню. Чаще всего я посещала процедурные.
- Возникли какие-то проблемы, доктор Фуршетт? Эмбрионы погибли?
Директриса - эффектная женщина с копной рано поседевших волос, с крепким рукопожатием и настолько медленной речью, что растягивает мое имя на три или даже четыре слога.
- Боюсь, возникло недоразумение, - отвечает она. - Ваш бывший муж не подписал отказ от эмбрионов. Как только подпишет, мы можем назначить дату операции.
- Но Максу они не нужны! Он развелся со мной из-за того, что больше не хотел быть отцом.
- В таком случае это всего лишь простая формальность, - с улыбкой отвечает доктор Фуршетт. - Этот организационный вопрос нужно решить прежде, чем мы сможем назначить вам встречу с социальным работником.
- Социальным работником? - удивляется Ванесса.
- Так мы обычно поступаем с однополыми парами, чтобы решить некоторые вопросы, о которых вы, возможно, даже не подозреваете. Если ваша сожительница, Зои, родит ребенка, как только он родится, вам придется его официально усыновлять.
- Но мы в браке…
- Только не по законам штата Род-Айленд. - Директриса качает головой. - Но беспокоиться не о чем. Нужно только запустить механизм.
Меня охватывает знакомая волна разочарования: вновь дорога к материнству полна преград.
- Хорошо, - вмешивается Ванесса. - Что Макс должен подписать? Есть какая-нибудь форма?
Доктор Фуршетт протягивает ей лист бумаги.
- Пусть пришлет нам по почте. Как только мы получим официальный отказ, мы вам позвоним. - Она улыбается нам. - И я от всей души рада за вас, Зои. Поздравляю вас обеих.
Мы с Ванессой молчим, пока покидаем стены клиники и спускаемся в пустом лифте.
- Ты должна с ним поговорить, - произносит она.
- И что сказать? "Привет, мы с Ванессой поженились и хотим, чтобы ты стал нашим донором спермы"?
- Все совершенно не так, - замечает Ванесса. - Эмбрионы уже существуют. Какие у него на них планы?
Двери разъезжаются на первом этаже. Там ждет женщина с ребенком в коляске. На малыше белый свитер с капюшоном, на котором торчат маленькие медвежьи ушки.
- Попробую, - обещаю я.
Макса я застаю в доме одного из его клиентов: он выгребает из клумб мульчу и ветки, чтобы подготовиться к весенней посадке. Снег растаял так же быстро, как и выпал, уже пахнет весной. Макс в рубашке с галстуком, но все равно вспотел.
- Красивое место, - говорю я, оглядывая земли этого Макмэншна.
Макс поворачивается на звук моего голоса.
- Зои? Что ты здесь делаешь?
- Лидди сказала, где я могу тебя найти, - отвечаю я. - У тебя есть свободная минутка?
Он опирается на грабли, вытирает пот со лба и кивает.
- Конечно. Не хочешь присесть?
Он указывает на каменную лавочку в центре дремлющего сада. Я ощущаю холод гранита даже через джинсы.
- И какие они? - спрашиваю я. - Я имею в виду, когда цветут?
- О, на самом деле довольно необычные. Тигровые лилии. Они расцветут к концу апреля, если их не съедят жуки.
- Я рада, что ты продолжаешь заниматься ландшафтами. Я боялась, ты бросишь работу.