- Просто идите по дорожке, не споткнитесь о желоб… И помните, дамы: вы великолепны!
Он целует нас в щеки, потом Ванесса берет меня за руку.
Звучит струнный квартет. Мы вместе, Ванесса и я, ступаем на белую дорожку и решительно подныриваем под занавеску - туда, откуда мы будем идти по проходу кегельбана к месту, где нас будут встречать гости.
Только их не четверо. А почти восемьдесят человек. Насколько я вижу, все, кому мы сегодня звонили, все, кому советовали не ехать по такой ненастной погоде, - все приехали сюда, к нам.
Это первое, что я замечаю. И второе, эта дорожка в кегельбане компании "Эй-эм-си лейн-энд-геймз" - единственное место, которое удалось найти Джоэлу за такое короткое время, - совсем не похожа на дорожку в кегельбане. Желоба по обе стороны дорожки, по которой мы идем, украшены виноградной лозой с вплетенными в нее лилиями. Со стен и потолка свисают волшебные фонари. Желоб автоматического возврата шаров задрапирован белым шелком, на нем портреты моего отца и родителей Ванессы. Автоматы для игры в пинбол, накрытые бархатом, ломятся от закусок и блюд со свежими креветками. На столе для воздушного хоккея возвышается фонтан из шампанского.
- Сама квинтэссенция свадьбы лесбиянок, - говорит мне Ванесса. - Кто еще станет сочетаться браком в помещении, полном шаров?
Мы продолжаем смеяться и тогда, когда достигаем конца импровизированного прохода. Там нас ждет Мэгги Макгилан в пурпурной шали, расшитой по краям бисером.
- Добро пожаловать, - говорит она, - в снежную бурю две тысячи одиннадцатого года и на свадьбу Ванессы и Зои. Я воздержусь от шуток насчет того, что такая погода к счастью, вместо этого я скажу: они пришли сюда, чтобы связать себя обязательствами друг перед другом, и не только на сегодня, но и на завтра, и на все последующие дни. Мы радуемся с ними… и за них.
Слова Мэгги не могут передать того, что я вижу, когда смотрю на свою маму, на лица друзей и даже на лицо парикмахерши Ванессы. Потом Ванесса откашливается и начинает читать стихи Руми:
В тот момент, когда я задумался о любви,
Я начал искать тебя, не понимая, насколько слепо это было.
Любовники не встречаются где-то,
Они все время находятся друг в друге.
Она замолкает, и я слышу всхлипывание мамы. Я вытаскиваю из памяти ленту слов, которые выучила специально для Ванессы, стихотворение Э. Э. Каммингса, где каждый звук - музыка.
Я несу твое сердце в себе,
Твое сердце в моем.
Никогда не расстанусь я с ним,
И куда ни пойду,
Ты со мной, дорогая.
Все дела и поступки мои
Разделю я с тобой, моя радость.
И судьбы не боюсь,
Ибо ты мне судьба и звезда.
Мне не нужен весь мир,
Ты - мой мир, моя истина и красота.
Вот кольца, и мы вместе плачем и смеемся.
- Ванесса и Зои, - говорит Мэгги, - пусть минуют вас ссоры, пусть все у вас будет хорошо. Поскольку вы уже пообещали на этой церемонии перед родными и друзьями быть вместе до конца жизни, я могу лишь добавить то, что уже тысячи раз говорила раньше, на тысяче свадеб…
Мы с Ванессой усмехаемся. Мы долго гадали, как закончится церемония. Нельзя же просто сказать: "Я объявляю вас мужем и женой". По той же причине "Объявляю вас сожительницами" звучит несколько несерьезно для настоящей свадьбы.
Мэгги Макгилан улыбается нам.
- Зои! Ванесса! - провозглашает она. - Теперь можете поцеловать невесту.
На случай, если вы не до конца уверены, что гостиница "Хайлэнд-инн" дружелюбно настроена к лесбиянкам, хотя вы и позвонили им (877-ЛЕС-БИ-ИНН), на вершине горы найдется ряд удобных, глубоких дачных кресел с широкими подлокотниками всех цветов радуги. От меня не ускользнула парадоксальность того, что этот маленький уголок рая с широкими взглядами расположен в Вифлееме, штат Нью-Гэмпшир, и, вполне возможно, тихий город-тезка у подножия Белых гор станет колыбелью для нового образа мысли.
После свадебной церемонии - это, наверное, единственная в мире церемония, где сочетались торт с шоколадной помадкой, ликер "Гран Марнье" и игра в полночь в темноте в боулинг, - мы с Ванессой переждали бурю, чтобы выехать к месту, где намеревались провести медовый месяц. Мы хотели покататься на лыжах, поездить по древним городкам, но почти сутки нашего медового месяца проводим в номере - и не просто бездельничаем, хотя случаются и такие восхитительные отступления. Мы сидим перед камином, пьем шампанское, которое презентовал нам хозяин гостиницы, и беседуем. Мне кажется невероятным, что мы до сих пор не устали от своих историй, но каждая новая перетекает в следующую. Я открываю Ванессе секреты, которыми никогда не делилась с мамой: как выглядел отец в день своей смерти; как я украла его дезодорант из ванной и спрятала в своем ящике с бельем, где хранила несколько лет на случай, если мне понадобится вспомнить его запах, чтобы успокоиться. Я рассказываю ей, как пять лет назад нашла в сливном бачке бутылку с джином и выбросила ее, но так и не призналась Максу в своей находке, словно если умалчивать о проблеме, то она перестанет существовать.
Я пою ей алфавит в обратном порядке.
В ответ Ванесса рассказывает мне о своем первом годе работы школьным психологом, о шестикласснице, которая призналась, что ее насилует собственный отец, и которую этот же отец в конечном счете забрал из школы и вывез за пределы штата, - Ванесса периодически залезает в поисковую систему, чтобы выяснить, жива ли эта девочка. Она признается, что, после того как похоронила мать, в ее сердце еще долго оставался горький осадок оттого, что она ненавидела эту женщину, которая так и не приняла Ванессу такой, как она есть.
Она признается, что единственный раз в жизни, еще в колледже, попробовала "травку", - закончилось тем, что она съела целую пиццу с пепперони и буханку хлеба.
Она рассказывает мне, что раньше ее мучили кошмары: она умирает в одиночестве на полу в гостиной, и проходит несколько недель, прежде чем кто-то из соседей замечает, что она уже давно не выходит из дому.
Рассказывает, что ее первым домашним любимцем был хомяк, который убежал среди ночи, спрятался за батареей, и больше его никто не видел.
Временами, когда мы беседуем, я кладу ей голову на плечо. Иногда она меня обнимает. Часто мы сидим на разных концах дивана, но наши ноги переплетены. Когда Ванесса впервые дала мне рекламный проспект этой гостиницы, я не стала его читать: зачем нам прятаться среди других ищущих уединения лесбийских пар во время медового месяца? Почему бы просто не поехать в Нью-Йорк, Поконос, Париж, как остальные молодожены?
- Можно и туда, только там у нас все будет не как у остальных молодоженов, - возразила Ванесса.
И вот мы здесь. Здесь никто не таращится, если мы держимся за руки или заказываем номер с огромной кроватью. Мы выезжаем за пределы своей гостиницы - на обед в гостиницу "Маунт-Вашингтон", в кинотеатр, - и каждый раз, когда мы покидаем территорию своей гостиницы, я отмечаю, что мы автоматически не приближаемся друг к другу ближе чем на шаг. Тем не менее как только мы приезжаем назад - опять прилипаем друг к другу.
- Это как разделять учащихся по категориям, - объясняет Ванесса, пока мы сидим в столовой гостиницы за завтраком, наблюдая за белкой, которая скачет по заледенелой каменной стене. - Меня чуть не выгнали из магистратуры, когда я написала работу, где доказывала, что следует разделять учеников в соответствии с их способностями. И знаешь что? Спроси любого ребенка, которому с трудом дается математика, хочет ли он учиться в классе, где учатся дети с разным уровнем знаний, и он скажет, что будет чувствовать себя идиотом. Спроси математического гения, хочет ли он учиться в таком классе, и он скажет, что устал выполнять за всех работу во время групповых заданий. Иногда лучше объединять подобное с подобным.
Я смотрю на нее.
- Осторожнее, Несс. Если бы сейчас тебя услышали из АЗПГЛ, то лишили бы твоего розового статуса.
Она смеется.
- Я не ратую за лагеря для интернированных геев. Просто, когда растешь католиком, если отпускаешь шутку о папе римском или обсуждаешь крестный ход, приятно, когда в ответ не встречаешь непонимающий взгляд. Есть определенные преимущества в том, чтобы быть среди своих.
- Вот правда и вылезает наружу, - говорю я. - Не знала, что у креста есть ходы.
- Верни назад кольцо, - шутит она.
Наш разговор прерывает визг малыша, который вбегает в столовую и чуть не сбивает официантку. Его мамочки спешат за ним.
- Трэвис!
Мальчик смеется, оглядывается через плечо и ныряет под наш стол, такой себе человеческий детеныш.
- Простите! - извиняется одна из женщин.
Она вытягивает его из-под стола, прижимается лицом к его животику, а потом закидывает ребенка себе за спину.
Ее подруга смотрит на нас и улыбается.
- Мы не можем найти у него выключатель.
Семья удаляется к стойке выдачи, а я не свожу глаз с мальчика, Трэвиса, и представляю, как в этом возрасте выглядел бы мой сын. Пахнул бы он какао и мятой, был бы его смех похож на каскад пузырей? Интересно, боялся бы он чудовищ, которые живут под матрасом? Смогла бы я своей колыбельной успокоить его ночью, чтобы он смог заснуть?
- Может быть, - говорит Ванесса, - и мы когда-то будем так ходить.
Меня охватывает беспросветное отчаяние.
- Ты же говорила, что для тебя дети не имеют значения. У тебя есть твои ученики. Ты же знаешь, я детей иметь не могу. - Я с трудом выговариваю эти слова.