Я чувствую, как за моей спиной кипит возмущением Ванесса, ожидая, пока я их познакомлю. Но слова застревают у меня в горле.
Макс протягивает руку, Ванесса ее пожимает. "Черт!" - ругаюсь я. Мужчина, которого я когда-то любила, и женщина, без которой я жить не могу. Я знаю, чего она хочет, чего ждет. Это было бы самое веское доказательство из всех приведенных мною, когда я пыталась убедить Ванессу, что не собираюсь ее в скором времени бросить. Единственное, что я должна сделать сейчас, - это сказать Максу, что мы с Ванессой пара.
Тогда почему я не могу этого произнести?
Ванесса пристально смотрит на меня и сжимает губы.
- Пойду возьму зелени, - говорит она, и с ее уходом я чувствую, как внутри меня что-то лопается. Словно чересчур натянутая струна.
Появляется друг Макса в таком же черном костюме, кадык его дергается, словно пузырек воздуха в строительном уровне. Я бормочу приветствие и стараюсь через его плечо заглянуть в отдел корнеплодов, где спиной ко мне стоит Ванесса. Потом я слышу, как Макс приглашает меня в церковь.
"Держи карман шире", - про себя думаю я и представляю, как появлюсь перед гомофобами под ручку с Ванессой. Наверное, нас линчуют. Я что-то бормочу в ответ, а ноги сами несут меня к Ванессе.
- Ты злишься, - говорю я.
Ванесса берет манго.
- Не злюсь. Просто расстроилась. - Она смотрит на меня. - Почему ты ему ничего не сказала?
- А зачем ему говорить? Это никого, кроме нас с тобой, не касается. Я только что встретила друга Макса и не услышала, чтобы он кричал: "Да, кстати, у меня традиционная ориентация".
Она кладет манго на место.
- Я меньше всего на свете хочу размахивать транспарантами или участвовать в гей-парадах, - говорит Ванесса. - Я понимаю, как непросто сказать человеку, которого когда-то любил, что полюбил другого. Но если не произнести это вслух, то люди заполняют молчание своими собственными дурацкими предположениями. Тебе не кажется, что если бы Макс знал, что у тебя отношения с женщиной, он бы дважды подумал, прежде чем устраивать пикеты против геев? Потому что внезапно геи становятся не какой-то безликой массой, Зои, а реальным, знакомым ему человеком. - Она отводит взгляд. - А как мне быть? Когда я вижу, как ты изо всех сил пытаешься не назвать меня своей подружкой, то поневоле думаю: "Что бы ты там ни говорила, все ложь". И что ты все еще ищешь запасной выход.
- Я не поэтому…
- Тогда почему? Ты меня стыдишься? - спрашивает Ванесса. - Или стыдишься себя?
Я стою перед картонными коробочками с клубникой. Однажды у меня была пациентка, которая, до того как попала в дом престарелых с раком яичников, занималась ботаникой. Она больше не могла есть твердую пищу, но призналась мне, что больше всего соскучилась по клубнике. Это единственная ягода на земле, у которой зернышки расположены с наружной стороны, поэтому ее, строго говоря, и ягодой назвать нельзя. Клубника - растение из семейства розовых, а по виду сразу не скажешь.
- Жди меня на улице, - говорю я Ванессе.
Когда я догоняю Макса у грузовичка, опять льет дождь.
- Женщина, с которой я была в магазине, - говорю я, - Ванесса… Я живу с ней.
Макс смотрит на меня как на сумасшедшую. Зачем я выбежала под дождь, чтобы сообщить ему об этом? Потом он начинает спрашивать о моей работе, и я понимаю, что Ванесса права: он меня неправильно понял, потому что я не сказала ему простую правду.
- Ты не понял. Я живу с Ванессой, - повторяю я. - Мы вместе.
Сразу ясно, когда наступает озарение и он понимает, о чем я говорю. И не потому, что с его глаз спадает невидимая пелена, а потому что внутри меня что-то лопается - я чувствую себя свободно и легко. Не знаю, почему я считала, что мне важно одобрение Макса. Возможно, я не та женщина, о которой он думал, что знает ее, но это же я могу сказать и о нем.
Еще не осознав, что сделала, я уже направляюсь к Ванессе, которая ждет меня с тележкой под навесом магазина. Я ловлю себя на том, что бегу.
- Что ты ему сказала? - спрашивает Ванесса.
- Что-то типа того, что хочу навсегда остаться с тобой. Только "навсегда" - это не слишком долго, - отвечаю я. - Возможно, я выразилась немного другими словами.
Глядя на ее лицо, я испытываю то же чувство, которое обычно посещает меня, когда после долгих месяцев зимы я вижу первый шафран. Наконец-то!
Съежившись из-за дождя, мы спешим к машине Ванессы, чтобы выгрузить продукты. Пока она ставит сумки в багажник, я смотрю на проходящих мимо детей. Им лет по десять-одиннадцать: мальчик с первым пушком на щеках и девочка, выдувающая из жевательной резинки пузыри. Они идут в обнимку, засунув руки друг другу в задние карманы джинсов.
Они слишком юные, чтобы смотреть порнографию, не говоря о том, чтобы встречаться, но никто не пялится на них, когда они проходят мимо.
- Эй! - окликаю я Ванессу.
Она поворачивается, продолжая держать пакет с продуктами. Я обхватываю ее лицо руками и целую - долго, медленно, с любовью. Надеюсь, что Макс смотрит. Надеюсь, что это видит весь мир.
Когда люди слышат крики, они чаще всего бегут в обратном направлении. Я же хватаю гитару и мчусь на крик.
- Привет, - врываюсь я в детскую палату. - Нужна помощь?
Медсестра, которая героически пытается вытащить у маленького мальчика из руки капельницу, с облегчением вздыхает.
- Зои, проходи, пожалуйста.
Мама мальчика, удерживая его, кивает мне.
- Он знает, что ставить капельницу больно, поэтому думает, что и вынимать иголку тоже больно.
Я смотрю ее сыну прямо в глаза.
- Привет, - говорю я. - Меня зовут Зои. А тебя?
Его нижняя губа подрагивает.
- К-карл.
- Карл, ты любишь петь?
Он решительно качает головой. Я окидываю взглядом палату и замечаю на прикроватной тумбочке несколько фигурок из "Могучих рейнджеров". Я беру гитару и начинаю наигрывать детскую песенку об автобусе "Колеса на автобусе", только меняю слова: вместо автобуса пою о могучих рейнджерах.
- Могучие рейнджеры… бух-бух-бух, - пою я. - Бух-бух-бух… бух-бух-бух. Могучие рейнджеры… бух-бух-бух… целый день.
Где-то на середине куплета он перестает вырываться и смотрит на меня.
- Они еще умеют прыгать, - говорит он.
Поэтому следующий куплет мы поем вместе. Целых десять минут он рассказывает мне все, что знает о могучих рейнджерах - о красном, розовом и черном. Потом поднимает взгляд на медсестру.
- Когда вы будете вытаскивать?
Она улыбается.
- А я уже вытащила.
Мама Карла с благодарностью смотрит на меня.
- Спасибо вам большое.
- Не за что, - отвечаю я. - Карл, спасибо, что спел со мной.
Не успеваю я выйти из палаты и свернуть за угол, как подбегает другая медсестра.
- А я тебя повсюду ищу. Мариса…
Ей нет нужды уточнять, в чем дело. Мариса - трехлетняя девочка, которая уже год периодически ложится в больницу с диагнозом "лейкемия". Ее отец - кантри-музыкант, исполняющий песни в стиле блюграсс, - в восторге от идеи о музыкальной терапии для дочери, потому что знает, как много музыка может дать человеку. Иногда я прихожу, когда малышка возбуждена и счастлива, и тогда мы поем ее любимые песни: "У старого Макдональда" и "Я маленький чайничек", "Джон Джейкоб Джинглхеймер Шмит" и "Мой Бонни лежит на другом берегу океана". Иногда я прихожу на сеансы химиотерапии и, когда Марисе кажется, что ее руки горят, придумываю песни о том, как она опускает пальчики в ледяную воду, о том, как строит эскимосскую юрту. Однако в последнее время Мариса настолько слаба, что пою только я или кто-то из родных, пока она спит затуманенным лекарствами сном.
- Врач говорит, что счет идет на минуты, - шепчет мне сестра.
Я тихонько открываю дверь палаты. Свет не горит, а сероватые ранние сумерки запутались в складках больничного одеяла, которым укрыта малышка. Она бледная и неподвижная, на ее лысой головке розовая вязаная шапочка, на ногтях блестит серебристый лак. Я приходила сюда на прошлой неделе, как раз когда старшая сестра Марисы красила ей ногти. Мы пели "Девочки любят веселиться", хотя Мариса все время спала. И понятия не имела, что кто-то заботится о том, чтобы она выглядела красавицей.
Ее мама тихонько плачет в объятиях мужа.
- Майкл, Луиза, - говорю я, - мне очень жаль…
Они молчат. Да и что тут ответишь? Болезнь может сплотить абсолютно посторонних людей.
Санитарка сидит у кровати и делает гипсовый слепок с ладошки Марисы, пока она еще жива, - эту услугу предлагают в детском отделении родителям всех умирающих пациентов.
Воздух кажется тяжелым, как будто мы дышим свинцом.
Я отступаю за спину Ани, сестры Марисы. Она смотрит на меня красными, опухшими глазами. Я пожимаю ее руку и начинаю импровизировать на гитаре мелодию, соответствующую общему настроению, - инструментальную джазовую фразу, грустную, в минорном тоне. Неожиданно Майкл поворачивается ко мне:
- Нам сейчас не до этой музыки.
Мои щеки вспыхивают.
- Простите… Я пойду.
Майкл качает головой.
- Нет, мы хотим, чтобы вы играли те песни, которые всегда ей пели. Те, которые она любит.
И я играю. Запеваю "У старого Макдональда", и постепенно ко мне присоединяется вся семья. Санитарка прижимает ладошку Марисы к гипсу, потом вытирает детскую ручку.
На приборах, к которым подсоединена Мариса, появляется прямая линия, а я продолжаю петь:
Мой Бонни лежит на другом берегу океана.
Мой Бонни лежит на другом берегу моря.
Я вижу, как Майкл опускается на колени у кровати дочери, как Луиза берет ее ладошку в свои, а Ани обнимает сестричку за талию. Оригами скорби.