Ведь так оно и есть: для настоящего поэта вся суета и хлопоты от первого рассветного часа до последнего трепетного вечернего зарева суть лишь приготовление. Каждое слово - будто удочка, и все заброшены в разные стороны. И поэт сосредоточенно следит, где клюет, где есть признаки словесных косяков, однако же загребать сачком остерегается. Ворчливо, с хмурой какой-то настырностью примечает места грядущих уловов отрешенно завтракает, обедает и пьет кофе, ни на что не обращая внимания. Ведь слагать стихи - это искусство; искусство и страсть: из на первый взгляд мелкого, незначительного выуживать великое. Такого человека называют "пастырь поэтических часов", ибо он собирает словесные стада.
- Зачем мне куда-то ездить? - утешал себя отец, когда его приковали к сводкам из рыбного порта. - Стоит только заглянуть к Паутине - и сразу почувствуешь вкус широкого мира. С помощью незатейливых "и", "но", "кстати говоря" попадаешь в необычайное гиперпространство и вмиг переносишься из африканских селений в дзэн-буддистские сады Токио, из степей Патагонии - на лавовые поля Глухомани. Потому что у Паутины они лишь совершают промежуточную посадку. И вспыльчивый Сван с кротким его обликом, и Свейдн, который за неимением новых газет достает с полки Британскую энциклопедию, открывает на первом попавшемся слове и вокруг него - а capella - выстраивает анализ, и слушатели верят, что все это взято из самых свежих телеграфных новостей; здесь рядом и Новичок - наш летучий репортер, герой, покоритель Глухомани, здесь и царица Африки, в плиссированной юбочке, причесанная на прямой пробор, с улыбкой вспоминает, как в Бейруте заглянула с БТРа в разбомбленную гостиницу, а там сидит и играет на рояле какой-то мужчина.
- Ты все же преувеличиваешь, папа.
- Да, сынок, преувеличиваю.
~~~
- Почему ты окрестил меня Пьетюром?
- Ну, взял да и окрестил. - Отец оторвался от монтажного стола и посмотрел на меня.
- Я ведь крещеный?
После долгого затишья на религиозном фронте школу захлестнула волна конфирмационного энтузиазма. Многие из ребят постарше ходили на занятия к пастору, и я выяснил, что удостоиться такой милости может только крещеный.
Отец не отвечал, но я не унимался:
- Так крещеный или нет?
- Кто бы знал, - вздохнул он, делая поползновение вернуться к работе.
Однако ж я распалялся все сильнее:
- Как можно этого не знать?
- Если выслушаешь меня, наверно, поймешь. - Отец крутанулся на стуле, сложил руки на коленях. - Я сам не понимаю и даже спрашивал у пастора Торлациуса. Когда трезвый, он твердит, что ты некрещеный. А выпивши утверждает обратное. Ты - самая настоящая богословская проблема. В один прекрасный день нас с тобой пригласили на свадьбу…
- Это было после смерти мамы?
- Почти все было после смерти Лауры. Почти все. Дело в том, что…
Он неопределенным жестом обвел комнату, себя, мир, который, по-моему, выглядел вполне благоустроенно. Достал носовой платок, высморкался. А потом в синих сумерках нашей комнаты начал слагать историю.
С годами как-то само собой получается, что водишь знакомство и с епископами, и с выпивохами. И вот однажды в проливной дождь эти два человеческих типа соединились в лице Гирдира Стефаунссона. Епископ Гирдир - ты уж будь добр, запомни это имя - сочетал браком (пообещав не вовлекать в это дело Бога) двух убежденных атеистов, Рагнхильд и Паудля Каурасон. Епископ Гирдир - человек добрый, великодушный, щедрый, все его любили, а потому Свана Якобсдоухтир, которая оказалась за столом его соседкой, была необычайно польщена. Меня усадили по другую руку от нее, а ты в коляске стоял наискосок у нее за спиной. Свадьбу играли в палатке, и от дождя земля внутри превратилась в грязное месиво, что заставило невесту и кой-кого из наиболее эмансипированных ее подружек разуться, снять платья и сидеть за столом в очаровательном неглиже. Иные гости тотчас сделали отсюда вывод, что присутствуют если и не на историческом, то безусловно примечательном бракосочетании.
Свана, человек надежный, всегда готовый услужить ближнему, взяла на себя обязанности виночерпия при епископе Гирдире, а потому вновь и вновь говорила с лукавой улыбкой:
- Позвольте наполнить ваш бокал, епископ!
Епископ Гирдир с большим удовольствием смотрит, как она тянется за бутылкой, поэтому он кивает, благодарит и пьет, чтобы снова увидеть движение гибких рук.
- Сказать по правде, я впервые сижу рядом с епископом, - признается Свана, раскрасневшаяся от спиртного.
- Да и я тоже впервые… я хочу сказать, впервые сижу рядом с…
- Секретаршей. Маленькой захмелевшей секретаршей, - улыбается она. И неожиданно добавляет: - Похоже, вы мне льстите, епископ.
- Зови меня Гирдир, маленький захмелевший Гирдир, - говорит епископ.
Вот за такой приятной беседой шел обед, и в конце концов Гирдир здорово опьянел. Как и большинство гостей. Во главе стола сидела новобрачная и по щедрости натуры кормила тебя грудью, а епископ, не сводя тяжелого взгляда с живительных сосудов, осушил очередную рюмку, чего ему делать не стоило. Окошко реальности с громким стуком захлопнулось, время сжалось до четырех-пяти узнаваемых мгновений, и, когда новобрачная Рагнхильд вдруг встала и устремилась в уборную, она передала тебя, Пьетюр, ближайшему соседу, а тот в свою очередь передал тебя дальше, словно ты был горячим блюдом, предложенным по третьему разу и никому уже не нужным. Таким манером ты очутился у епископа. Надо, пожалуй, сказать, что и я к тому времени был не слишком трезв. Но когда младенец попадает в руки епископа, тот знает, что делать. В простоте душевной я было подумал, что он держит тебя на руках исключительно от добросердечия, мне в голову не приходило, что в этот самый миг ему на глаза попалась хрустальная чаша с еще не выпитой жидкостью. Ассоциации не заставили себя ждать, и он жестом призвал застолье к молчанию.
- Пошли слово Твое и Дух Твой, дабы тот, кто крещается ныне этой водою, был очищен от скверны греха. Давайте же в христианской любви принесем это дитя к Спасителю нашему, Иисусу Христу, и помолимся от всего сердца, чтобы Он принял его и даровал ему милость Свою и благословение. Нарекаю тебя… Нарекаю тебя…
Гирдир умоляюще обвел взглядом собравшихся, а те, растроганные до слез - и от спиртного, и от этого возвышенного обряда, - закричали:
- Это же Халлдоуров Пьетюр!..
И епископ Гирдир, возвысив голос, произнес:
- Нарекаю тебя Пьетюром Халлдоурссоном, - обмакнул пальцы в хрустальную чашу и пуншем начертал крест у тебя на лбу. Тут я вроде как протрезвел. А может, и нет. Словом, я встал и выхватил тебя у епископа.
- Черт побери, Гирдир, что ты тут выдумал? Это же киднеппинг! Похищение ребенка! Отменяй свое крещение, а не то…
Прости, сынок, что я так поступил… Нет, все-таки надо тебе рассказать. Тот поступок тяготил меня, рассказать о нем - огромное облегчение: со злости я пихнул епископа, он рухнул как подкошенный и, падая, опрокинул хрустальную чашу, содержимое которой вылилось ему на лицо. Он лежал в грязи, а я - тебя я отдал Сване - стоял на коленях подле него и кричал: "Отменяй! Отменяй!" - но Гирдир отключился, а Свана, мало сведущая в богословии, потрепала меня по щеке и сказала:
- Это ведь была шутка.
Тут я вовсе впал в отчаяние, так как подумал, что крестить в шутку нельзя, особенно если ты епископ.
- Он ведь может стать таким, мой сынишка! - кричал я.
Гирдир очухался, сел в грязи, утер лицо.
- Кем это "стать"? - спросил он.
- Как кем? Христианином.
- Кто?
- Мой сын, вот кто.
- Твой сын? А разве это опасно?
- Конечно, ведь тогда мы попадем в совсем другую ситуацию! - кричал я, потому что очень боялся, как бы тебя в самом прямом смысле не поместили куда-нибудь в другую ситуацию. - Это было крещение или нет? Ты помнишь? - Я хорошенько встряхнул Гирдира.
- Да помню, помню, не помню только, что это было.
- Господи, Гирдир, я должен знать. Если сам священник не помнит, что сделал, вряд ли это можно считать крещением. Ну, говори!
Тут Свана Якобсдоухтир, вечно прекрасная Свана, подошла к нам и поднесла к губам Гирдира рюмку вина. Засим у него в мозгах, похоже, установилось равновесие, он покачал головой, шарики-ролики стали на свои места, началось что-то вроде мыслительной деятельности.
- Н-да, не так-то все просто. Если в этом… в этом акте… участвовала… вода, тогда, значит, крещение было. Я так думаю.
- Это был пунш.
- С водкой, - вставил кто-то.
- А по-моему, с ромом, - сказал кто-то еще.
- Кто готовил это зелье? - гаркнул я.
- Она ушла домой, - услужливо сообщили мне. - Но бутылки где-то здесь.
Гирдира поставили на ноги, попробовали счистить грязь с пиджака. За занавеской обнаружилась целая батарея бутылок: вино, водка, ром, минеральная вода, кока-кола, - поди найди. Епископ тяжело вздохнул:
- Боже мой, Боже мой… Шведский богослов Аулен был совершенно прав: таинства как благостыня оказываются сопряжены с очевидными рисками, которые связаны с внехристианскими аспектами самой идеи таинства. Вера не соотносит Господню милость с какими-либо особенными условиями. Когда спрашивают, суть ли таинства символы или реальные божественные деяния, - то с точки зрения веры сама постановка вопроса вводит в заблуждение. Здесь перед нами как, так и, а равно и.
- Если ты еще раз скажешь как-так-и, Гирдир, я за себя не ручаюсь, чертов ты епископ. Либералы окаянные. - Я взмахнул бутылкой тоника перед его усталой физиономией. - Это что - чистая вода или нет?
Но ответа я не услышал.