Согласно моей предпринимательской библии - книге Джона Блэра "Сотрудник", - мы живем в той системе мира, какая у нас есть: если верим в механическую вселенную, то и живем механически. Если же осознаем, что мы - часть открытой Вселенной и беспрестанно, по отдельности и сообща, создаем свою реальность, то и жизнь наша носит более творческий характер. А если - опять-таки согласно Джону Блэру - мы считаем себя обособленными развалинами средь моря равнодушия, то жизнь у нас совершенно не такая, как в том случае, когда мы ощущаем Вселенную как неразрывную цельность.
Неделями, месяцами я - в Париже - старался пробудить свою предпринимательскую энергию, вправду напрягался изо всех сил и несколько раз едва все это не бросил, чтобы полностью отдаться эротике. Однако (говорят, это весьма известный феномен) чтобы по-настоящему отчетливо рассмотреть звезду, нужно глянуть в сторону, и, должно быть, именно это произошло со мной в тот день, когда мадам Бланшо выхватила у меня пакет с серебристыми, длинненькими морскими ангелами.
Мысль моя скользнула к абсолютным их антиподам, к самым уродливым чудищам, каких умудрился сотворить Бог, до того уродливым, что Он решил упрятать их глубоко-глубоко в океанском мраке. Я имею в виду долгохвоста, или, по-научному, макруруса.
Для несведущих повторю еще раз: долгохвост, или макрурус. Наши траулеры достают его с морского дна, когда ловят креветок. Макрурус - серая слизистая масса дряблой плоти и большие тусклые глаза. Годится разве что как приманка для омаров, обыкновенно его попросту спихивают с причала обратно в море, сколько раз я отворачивался и смотрел в сторону, когда мы с отцом гуляли по набережной, шагая мимо рыбацких лодок.
Но в тот миг, когда я увидел, как пальцы мадам Бланшо впились в мой пакет с рыбой, меня охватила уверенность, что я сумею спасти экономику родной страны, и я глубоко вздохнул. Уверенность - странная штука. Она заполоняет все телесные фибры, заряжает тело новой энергией и делает все вокруг четким, необычайно ярко прорисовывая контуры предметов. Тело жаждет деятельности, буквально рвется из кожи вон, сомнениям больше нет места, чувства воскрешают всё, что так долго держали в забвении. Новые идеи могут быть хрупки, но тело от них горит огнем. Лучи света льются из каждой по́ры, даже слова, которые произносишь, и те содержат унцию-другую золота.
И это открылось, стало явным, когда через несколько дней в самолете, летящем над Атлантикой, я нечаянно задел женщину, сидевшую в соседнем кресле, и, должно быть, частичка такого золота упала ей на запястье. Она почувствовала, как пушок на ее руке вспыхнул огнем, - потому-то первую ночь на родине я провел в гостинице "Сага" с этой филиппинской принцессой, которую ее отец отправил в кругосветное путешествие посмотреть на мир, и она, сама о том не подозревая, первой отведает филе макруруса с артишоками в плавленом эмментальском сыре и придет в такое восхищение, что ныне Исландия ежегодно экспортирует несколько тысяч тонн этого деликатеса для верхушки далеких нищих Филиппин.
На рассвете я покинул принцессу и, подняв воротник куртки, зашагал к рыбному рынку. Шагал под ликующим золотым дождем, творением Генделя и обыкновенной воды, слушал биение пульса траулеров, все более спокойное по мере приближения к берегу. И вот покой, безмолвие. А затем движение, скрип лебедок, голоса, громкий стук деревянных ящиков по камню, глухой рык тормозящих грузовиков. Я стоял возле подъемного крана, вдыхая запах даров моря, и видел кучу макрурусов и прочей бросовой рыбы, расползающуюся по каменным плитам набережной.
Но смотрел я на эту слизь, на эти огромные лопнувшие глаза с алчностью. А когда нагнулся поднять несколько экземпляров, невольно улыбнулся - силе собственной уверенности. В гостиницу я пришел с полным пластиковым пакетом.
Почему же я не пошел домой, на Скальдастигюр?
Почему, подняв воротник, крался по улицам, чтобы никто меня не узнал и не донес отцу? Разумеется, я думал: придет и его время. В Исландии инкогнито не останешься. Только бы распробовать эту рыбу, сделать ее моей концепцией, дать ей имя по моему усмотрению, а тогда… Размышляя об этом, я как наяву увидел перед собою отца, чуть сгорбленного, склоненного над книгой, а когда нагнулся вперед в кокпите своей фантазии, то обнаружил, что читает он "Песнь песней", строку "как половинки гранатового яблока - ланиты твои", - и все стало ясно.
Остаток пути до гостиницы "Сага" я бежал бегом. Распахнул дверь кухни.
Сэмюндюр сидел на табуретке и, прихлебывая кофе, читал "Моргюнбладид". Я шмякнул прозрачный пакет прямо на спортивные страницы.
- Для трапезы любви приготовишь этого глубоководного урода. Я считаю тебя лучшим в Исландии поваром, и, возможно, в твоих руках судьба всей страны.
- Ты никак решил с помощью этой дряни разделаться с деловой партнершей? Макрурус! Долгохвост! - Сэмюндюр фыркнул и отвернулся.
- Отныне имя макрурусу будет - гренадье, гранатовая рыба. Отныне и на все времена. И ты очень пожалеешь, если не постараешься приложить тут все свое кулинарное умение. Вдобавок это блюдо нужно подать самой прекрасной женщине на свете.
- Таких тут хватает, - заметил Сэмюндюр.
- Тем не менее, - отрезал я.
Мы только-только сели за накрытый стол, а мне уже не терпелось увидеть, как язычок, с которым я так близко познакомился ночью, встретится с нежным белым филе макруруса; может быть, думал я, после этой встречи наш галопирующий бюджетный дефицит обернется своей противоположностью?
Теперь мне предстоит изложить отрывки нашей беседы, совершившей поистине революционный переворот в экономике, - изложить по-английски, так как в переводе пропадает вся мягкость ее интонации.
- Ah, Pétur, what a lovely fish.
- Yes, isn’t it?
- What is the name of the fish we are eating?
Прошу вас, читатели, произнести эти слова с филиппинским акцентом.
- Oh, it is a special Icelandic fish.
- I understand, but what is the name?
Трудно врать такому красивому голосу, длинным пальчикам и прелестному язычку, но все-таки возможно.
- The name is grenadier.
Тут я сделал паузу, сообразив, что мы упорно съезжаем в аудиовизуальную сферу, что после слова "grenadier" должны бы вступить скрипки, могучей волной, куда более шумной, чем тихий плеск Тьёрднина. И вот вилка опускается, подцепляет еще кусочек филе и торжественно несет к полуприкрытым векам, к влажным губкам.
Ах, эти движения дальневосточных губ!
- It melts on my tongue. I wish we had a fish like that at home.
Я положил ладонь на ее запястье, думая о том, что стоило бы запечатлеть на пленке пушок на ее коже и изящный ротик - я бы не возражал, будь в Исландии побольше таких.
- Your wish might be fullfilled, - ответил я, однако в исландский траулер не превратился.
- These fishes make me long for you even more, they taste like… oh no, I can’t pronounce words like that in a restaurant like this.
- So let's go to the place where we can pronounce it.
Предложение Исландской авиакомпании провести на пути в Америку трое суток в Рейкьявике - именно то, что надо. Большего для филиппинских принцесс сделать невозможно, да и филиппинские принцессы наверняка не способны долго ублаготворять исландских экспортеров рыбы. Поэтому наша разлука была не слишком печальна. Но с тех пор семь мишленовских ресторанов оспаривают честь наречения имени бывшему чудищу морских глубин.
~~~
Отца отпустили из лечебницы на побывку.
Правительственный обед, состоявшийся у нас на кухне, прошел успешно. Хоть начался не очень-то весело. Когда я подошел к крыльцу, отец стоял в дверях, полуодетый, волосы всклокочены, засаленные подтяжки поверх нижней рубахи, серой, в пятнах.
- Ага, - сказал он, не двигаясь с места. - Вот и ты.
- Да, пап. Хотел сделать тебе сюрприз.
- Ага. Ну и как она?
- Кто?
- Азиатка. В "Саге".
- Ты был там?
- Нет.
- Но кто-то тебе сообщил?
- Да.
- Тогда прости. Я думал, совершенно чужой человек…
- Ты мог бы позвонить.
Наконец он посторонился и впустил меня в переднюю, я разулся, повесил куртку на крючок, поставил на пол свою маленькую сумку.
- Я приехал по работе. На несколько дней. Все решилось впопыхах.
- И что ты хочешь этим сказать? Что я бы путался под ногами? Не потерпел бы твоих эротических эскапад? Уж к чему я терпим, так это к эротике.
- Знаю, еще как знаю. У тебя даже есть тенденция флиртовать с моими женщинами, когда я привожу их домой.
- Ну, знаешь! Таких обвинений я не принимаю.
- Да уж, по твоей милости я чувствовал себя полным ничтожеством, ты перехватывал инициативу и…