– Нет, что вы. Был. Он жил в башне, недалеко от Марисхе. Но он был так неосторожен, что рискнул показывать свое изобретение всем подряд, и его прибрали.
Темнолицый вздохнул. Прибрать человека – раз плюнуть. А через несколько лет с такой летающей лодки можно разбрасывать яд, или погрузить в нее десятка два человек с ружьями, которые выжигают с воздуха лес, и никто не сможет ничего сделать – ни маги, ни люди.
– Вы узнали, почему эта нелепая штука недоступна для магии?
– Пока нет – развел руками хозяин. – Если бы знали, сами были бы очень довольны. Но ни один маг ее убить не может. Сбить ее в воздухе – отличная идея, проткнуть пузырь – тем более, но пока что их удается убить только на земле. Как только эта дрянь взлетает, вокруг нее возникает какое-то искажение. Снаряды летят мимо, ружья бессильны… Если пузырь поднялся, его не достать. Такое впечатление, что они живые.
Фигурка выплыла из рук темнолицего и повисла в воздухе. Он зачарованно наблюдал за ней. Живая картина медленно разворачивалась вокруг: лодка плыла над бобовым полем, и вокруг нее полыхали молнии, и темная туча висела над ней, но лодка оставалась цела. Медленно вращались плавники. В борт ударил камень: она покачнулась.
Войско вышло на поле, топча посевы. Арбалетчики дали залп, но стрелы по неизвестной причине не попадали в цель: горящая стрела из лука отклонялась или не долетала: камень не мог ударить с нужной силой.
Лодка поднялась чуть повыше, и огненный снаряд не причинил ей вреда.
Картина изменилась: лодка качалась у причальной мачты, и к ней по лесенке карабкались люди. Кто-то проткнул пузырь и поднес факел: полыхнул взрыв.
– Чем они наполняют свои пузыри?
– Водородом. Этот газ так называется, потому что, если он загорится, образуется вода. Взорвать его легче легкого. Еще во времена Войны люди знали, что некий газ получается, если травить металл кислотой. Только они называли это "неведомым воздухом". Приручить обычный воздух нельзя. Пузырьки этого газа легче самого воздуха, и никто не может им дышать. Надувать шары, несущие небесные лодки, можно было бы и горячим воздухом. Но газ, полученный с помощью молний, выходит обильнее, его можно хранить под давлением, он гораздо легче, лучше… и это соответствует духовной вертикали! Понимаете, дорогой собрат? Чем святее, тем лучше.
– Нда… – покачал собеседник головой. – Печальное зрелище. Им нужно не только убить нас, им нужно еще и оказаться при этом святее всего святого. Если бы можно было хотя бы сделать им ловушку из ветра, если бы можно было забросать их камнями… Но стоит им подняться чуть повыше, и они неуязвимы. Неужели с этой грубой, примитивной машины они способны охотиться на магов, как на крыс? Вы тоже пострадали…
– Не в этом суть – нахмурился хозяин. – С ветром у нас плохо получается. Помните трактат о ремесле? Никто из людей не способен летать, ни колдовским способом, ни обычным. Это не заложено в человеческой природе.
– Почему?
– Да что с вами, уважаемый? Ваша страна слишком полагается на силу лесов, могучих корней, силу земли, которая вас носит, силу зверей. Потому и магов у вас немного – лес вас слишком балует. Вы способны запутать эту нелепую конструкцию в лианах или загнать в крону банххи. Но никто и никогда на наших равнинах не мог удержать ветер. Если только спросить у драгоценных наших собратьев, живущих у моря. И то им приходится заклинать и удерживать воду, а не воздух. Все, кроме воздуха, понимаете? А создать в воздухе такой разряд, чтобы убить летающую лодку, способен только тэи. Покажите мне сейчас хоть одного. Одного живого тэи. Одного тэи, не погибшего во время облавы. Пусть он будет на нашей стороне.
– Н-да…
И только тут они замолчали.
15
Поэт Четвертый, неожиданно воскресший посреди шумного города, в этот раз чувствовал себя не так уж плохо.
Город был маленький, но разделенный на четыре части, и одной стороной выходил к морю.
Одна часть была шумной, там, где круглые окна глядели в море, портовый квартал уходил вниз и корабли растворялись в синих полосах тумана, вторая – каменной, где почти не росли цветы, но люди жили за высокими стенами и укачивали детей, сидя на пороге, третья – обычная, разноцветная, как многие города; там кричали о новостях, продавали и покупали – а в той, зеленой, где редкие особняки благородных господ прятались в пышных садах, стоял ничей, полуразрушенный дом, и поэт поселился там, где никто не знал его. Собственно, и он никого не знал.
Он это помнил точно, хотя не мог сказать, умирал он здесь или просто – жил.
В прежние два года поэт любил бывать там, где можно было нарваться на нож, потому что жить в десятый и двадцатый раз было невыносимо, но теперь все больше и больше времени требовалось для того, чтобы вспомнить, кто он и откуда он взялся. Если бы удалось прожить хотя бы год или полтора, чтобы память не казалась сказкой и не таяла в тумане…
Местность за пределами города была ему незнакома. Казалось, что кто-то, воскрешая, успел мазнуть по холсту, одним пятном создав облик – маленький человек, мощеная улица, дома из разноцветного тесаного камня, буйство зелени, горы… Художник был очень талантлив, но не успел сделать больше одного мазка. Города, в которых он оживал, казались ему точками на карте. Остальное было белым пятном.
Поэт задавался вопросом, почему он не оживает в пустых городах, в лесах Зеленого пояса, в середине пустыни. Очевидно, в этом была виновата сила, воскрешавшая его. Сила притягивала его к похожим людям, как тот-камень притягивает железо. Он отвечал этой силе, стоя на краю смерти, и все больше слов просилось наружу. Чаще всего они вспыхивали, как маяк, в последний миг, когда он уже был мертв, но продолжал тянуться к свету, и, воскресая, он продолжал разговор с самим собой.
Иногда его убивали за то, что он начинал выкрикивать бессвязные слова, стоя посередине площади.
Опять нужно было добывать еду, ночами было холодно, ходить от дома к дому ему наскучило еще в прошлый раз, до смерти, и он воровал ночью в соседских садах, не боясь сторожей.
В одном таком саду он и попался, и ему бы, конечно же, досталось, но наученный горьким опытом поэт может очень быстро бежать. Он и бежал, бежал со всех ног, нырял между изгородей, как ящерица, а когда пришел в себя, оказался у ворот какого-то дома.
Погоня – два человека, даже смешно – еще рыскала по садам. Но и два человека могут убить, если разозлятся, и поэт толкнул калитку, ведущую во двор. Она отворилась.
Во дворе было тихо-тихо. Окна дома не светились. Где-то слышался тихий, почти неразличимый для человеческого уха звон. Обвивая стену и мерцая среди пышно разросшегося плюща, в темноте вились сольи. Преследователи прошли мимо, ругаясь. Он слышал их голоса за высоким забором.
Поэт посидел некоторое время, наслаждаясь тишиной, и потихоньку начал засыпать. Настала пора уходить.
Он уже почти дошел до калитки, дотронулся до защелки и замер, услышав голос.
– Эй, кто тут! Воры?
Голос принадлежал, по-видимому, еще не старику, но человеку, пожившему в свое удовольствие. В нем было пьяное довольство, но была и некая привычка командовать – наверное, поэтому поэт опустил руку, отошел от калитки и вышел на свет.
– Воры! – честно объявил он. – Стреляйте.
– Не буду стрелять – отозвался тот же голос. – И слуг не позову. Их здесь нет. Входите, будьте гостем. Мне что-то скучновато.
Поэт подумал-подумал, подошел к веранде и открыл дверь.
Перед ним открылась странная картина.
В полумраке, озаряемой масляной лампой, вились мошки. Отблески света озаряли дощатый стол, застеленный куцей скатертью, и роскошную занавесь, которой место было скорее где-нибудь в доме кичливого вельможи. Из темноты выплывал, как нос корабля, угол тяжелой рамы. На столе, застеленном тряпкой, стояло зеркало, похожее на те, с которыми еще недавно забавлялись молодые колдуны.
Время от времени раздавался тихий звон. Это ветер раскачивал гроздь мелких колокольцев, висящих у окна.
За столом сидел хозяин дома, наливая себе что-то темное из большого стеклянного кувшина.
Он был, по-видимому, невысокий, но очень худой и с очень прямой осанкой. Будто проглотил жердь от ограды, непочтительно подумал поэт и улыбнулся.
Картину дополняли две валяющиеся подушки, которым полагалось быть на сломанных сиденьях, а сам хозяин сидел на высоком стуле с отвалившейся спинкой.
– Берите себе что-нибудь и устраивайтесь поудобнее, – скомандовал хозяин дома. – У меня в рукаве нет трубки. Нечасто доводится пить с незнакомцами, особенно такими благовоспитанными, как вы.
– А если я вас убью? – спросил поэт, не трогаясь с места.
– Мне будет не жалко – махнул рукой хозяин. – Здесь так скучно ночами, что самому хочется повеситься. Но я отчаянно ленив.
– Хорошо – согласился поэт. – Но предупреждаю, я не из благородных.
– Клевать! – сосед размашисто повел кружкой. – При моем грузе родословной меня хватит на двоих.
Они сидели за столом и пили из огромных кружек – не молодое вино, как он сначала подумал, а прозаический виноградный сок. После погони очень хотелось пить. Слава умению тех, кто растит и такой виноград, а не только деревья, наполненные убийственной влагой.
О лампу бились какие-то странные насекомые, которых поэт не помнил. Может быть, и не знал.
– У меня временный перерыв в возлияниях – объяснял сосед поэту, размахивая кружкой, будто пил настойку в подвале какого-то столичного заведения. – Приходится принимать, так сказать, пустую пилюлю – делать вид, что пью, хотя и не пью. Хотя, возможно, этот сок забродит у меня в желудке в силу старой привычки. Понимаете?