Но одного они никак не могли постичь - как это Кама, которая была просто маленькой девочкой, сама со всем справлялась в таком огромнейшем городе, как Нью-Йорк. Конечно, я же и заронил в них сомнение, расписав, как выглядит Нью-Йорк с высоты птичьего полета. (Тони никогда не был дальше Монтерея, а Вэл лишь однажды побывала в Сан-Франциско.)
- А много людей в Нью-Йорке, папочка? - не уставал спрашивать Тони.
На что я не уставал отвечать:
- Миллионов десять, наверно.
- Это очень много, да? - делал он предположение.
- Еще бы! Ужасно много! Тебе до стольких не сосчитать.
- Спорим, там сто миллионов людей, в Нью-Йорке? Тыща миллионов миллионов!
- Точно, Тони. Ты выиграл.
Тут вмешивается Вэл:
- А вот и не выиграл. Нету там ста миллионов людей, в Нью-Йорке, правда, папочка?
- Ну конечно, правда!
И, чтобы положить конец спору…
- Послушайте, никто точно не знает, сколько народу живет в Нью-Йорке. Можете мне поверить. Так на чем мы все-таки остановились?
Раздавался чей-нибудь голосок:
- Она завтракает в постели, ты что, забыл?
- Ага, она как раз позвонила коридорному, чтобы сказать, чего ей хочется на завтрак. А ему еще надо подняться на лифте, да, пап?
Я, конечно, наделил Каму самыми изящными, утонченными манерами. Будь она в реальной жизни такой, какою я ее описал, отец отрекся бы от нее. Но для Вэла и Тони она была само изящество. Та еще штучка, если вы понимаете, что я имею в виду.
- А как это, папочка, она всегда говорит, когда мальчик стучится в дверь?
- Entrez, s'il vous plait!
- Это французский, да, пап?
- Верно, это французский. Ведь Кама умела говорить на нескольких языках, ты разве не знал?
- На каких?
- Испанском, итальянском, польском, арабском…
- Это не язык!
- Что - не язык?
- Арабски.
- Ладно, парень, а что же это по-твоему?
- Птичка… или что-нибудь еще.
- Никакая не птичка, правда, папочка? - пищит Вэл.
- Это язык, арабский, - сказал я, - но на нем никто не говорит, кроме арабов.
(Ничего нет лучше, чем кормить детишек точными сведениями прямо с колыбели.)
- Вообще-то нам не очень интересно, как она говорила, - заявляет Вэл. - Рассказывай дальше! Что она делала после завтрака?
Хороший ход. Я сам не представлял, что Кама собирается делать после завтрака. Нужно было что-то придумать, и побыстрей.
Пожалуй, подойдет поездка на автобусе. По Пятой авеню до зоопарка в Бронксе. На зоопарк должно уйти вечера три…
Рассказ о том, как Кама приняла душ и оделась, звонком вызвала горничную, чтобы та причесала ее и так далее, потом позвонила управляющему, чтобы справиться, какой автобус идет к зоопарку, и, самое важное, дождалась, пока лифт поднимется на ее пятьдесят девятый этаж, занял уйму времени и потребовал от меня немалой изобретательности. Когда Кама наконец вышла из отеля, одетая, как старлетка, и готовая к осмотру достопримечательностей, я уже начал выдыхаться. У меня было одно желание - быстрей доставить ее к зоопарку, но не тут-то было, им непременно хотелось знать, что из увиденного понравилось Каме больше всего (она сидела на втором этаже), пока автобус медленно двигался по Пятой авеню.
Я старался изо всех сил, описывая ненавистные мне улицы и виды. Но начал я не с Пятьдесят девятой улицы, а с Флэтайрон-билдинг на углу Двадцать третьей и Бродвея. Чтобы быть совсем уж точным, я начал с офиса "Вестерн Юнион", моей последней штаб-квартиры. Должен признаться, на них не произвели особого впечатления мои слова о том, что в тот день, когда я навсегда покинул контору, для меня началась новая жизнь и я шел по Бродвею, чувствуя себя как раб, обретший свободу. Им хотелось видеть магазины и магазинчики, вывески, толпы народа; им хотелось знать все о киосках на Таймс-сквер, торгующих фруктовым соком, в которых за монетку в десять центов можно получить высокий стакан вкуснейшего ледяного сока всевозможнейших фруктов. (В Калифорнии, земле молока и меда, орехов и фруктов, нет подобных киосков.)
Между тем Кама, сидя рядом со словоохотливой старушкой с пакетом земляных орехов, возбужденно смотрит по сторонам. Старушка обращает ее внимание на самые интересные места, мимо которых они проезжают, а Кама помогает ей опустошать пакет. "Береги кошелек, - говорит пожилая дама. - В Нью-Йорке полно воров".
- Ты тоже, давно еще, был вором, да, пап? - говорит Тони.
Делаю вид, что не слышу, но от него так просто не отделаешься.
- Нет, ты был в тюрьме и сбежал, проделал дыру в стене, - говорит Вэл. - Это было в Африке, когда ты был в Иностранном легионе, правда же?
- Ну конечно, Вэл.
- Но все-таки ты был вором, ведь был же, пап?
- Как тебе сказать, и был и не был. Я был конокрадом. А это немножко другое дело. Я никогда не крал денег у детей.
- Ага, вот видишь, Вэл!
К счастью, мы проезжали как раз мимо Рокфеллеровского центра. Я показал им на каток, где было много народу.
- Почему в Калифорнии вода никогда не замерзает? - спросил Тони.
- Потому что здесь никогда не бывает достаточно холодно. - Это был легкий вопрос.
Центральный парк потряс их. Такой огромный, такой красивый. Я ничего не сказал им о полицейских, которые шарят по ночам в кустах в поисках любовников, страждущих уединения. Вместо этого я рассказал, как ежедневно по утрам катался на лошади, прежде чем отправляться на работу.
- Ты обещал нам лошадку, помнишь?
- Да! Когда ты ее купишь?
Проезжая мимо старого особняка на правой стороне улицы, я вспомнил о тех днях, когда, курьером "Айзек Уолкер и сыновья", разносил костюмы и бывал в этом неприветливом месте. Вспомнил и о старом Хендриксе, жившем одиноко и окруженном лишь свитой ливрейных лакеев. И до чего ж старый мошенник был брюзглив, даже когда не досаждала больная печень! Я вспомнил и о семействе Рузвельтов, о том, как они: папаша Эмлин и трое его сыновей, все банкиры, шагали в ряд каждое утро, зимой и летом, в дождь и ведро, по Пятой авеню, направляясь к Уолл-стрит, а вечером после "работы" обратно. В руках - трости, но без пальто, без перчаток. Прекрасно, когда можешь позволить себе каждый день вот так совершать променад. Мои "променады" по Пятой авеню были совершенно другого рода. Я скорей шнырял туда и обратно, чем "дышал воздухом". И конечно, не помахивал при этом тросточкой.
В тот вечер я прервал свой рассказ у входа в зоопарк. Начиная очередную главу, я забыл, что оставил Каму в тот момент, когда она искала слонов. По рассеянности я направил ее в Баттери, к Аквариуму. (Во времена моей работы на "Атлас-Портленд семент компани" Аквариум был мне постоянным прибежищем. Поскольку поесть было не на что, я проводил время ланча в наблюдении за жизнью морских обитателей.) Так вот, только я подвел детей к каракатицам, как Вэл вдруг вспомнила, что Кама была в зоопарке. Пришлось возвращаться в зоопарк, где мы бродили не каких-нибудь три или четыре вечера, а почти семь. По правде сказать, я уж думал, мы никогда не освободимся от волшебного притяжения зверинца.
Так это и продолжалось, от приключения к приключению, включая путешествие на пароме к Статен-Айленду (обиталищу проклятых) и другое путешествие - на Бедлоу-Айленд, где мы поднялись на смотровую площадку по лестнице внутри статуи Свободы. (Соответственно, следовало отступление на тему маленькой статуи Свободы на мосту де Гренель в Париже.) Вечер за вечером катались мы по Нью-Йорку, кружили и возвращались, и время от времени ездили на Кони-Айленд или Рокавей-Бич. Иногда там было лето, иногда зима; они, похоже, не замечали внезапных смен сезонов.
Изредка их интересовало, откуда Кама берет все те деньги, что тратит каждый день. Я объяснял (со знанием дела), что ее отец был богачом и передал некую сумму хозяину отеля, с тем чтобы тот снабжал Каму деньгами, когда увидит, что они ей нужны.
- Но не больше двух долларов за раз, - добавил я.
Тони:
- Это куча денег, да, пап?
- Да, для маленькой девочки это большие деньги. Но, с другой стороны, Нью-Йорк очень дорогой город. - Я не осмеливался сказать им, что некоторые маленькие девочки, бывает, покупают на деньги своих богатых родителей.
- А ты всегда даешь нам только четвертак, - печально сказала Вэл.
- Это потому, что мы живем не в городе, - парировал я. - На что бы ты здесь потратила деньги?