Пришли посетители - Фредди и другие парни. Когда я вернулась на свое место, Франц изучал отметку воды и записывал свои наблюдения. Он спросил, можно ли тут где-нибудь устроиться не слишком дорого. Я ответила, что у нас наверху есть две комнаты, правда маленькие, и спросила, сколько дней он собирается тут прожить.
- Заранее ничего не могу сказать, - ответил Франц, и видно было, что он очень доволен собой. - Понимаешь, я не люблю ничего решать заранее - например, приезжаю куда-нибудь, плачу вперед, а потом вдруг снимаюсь с места и уезжаю. По-моему, только так и следует путешествовать; во всяком случае, я всегда мечтал путешествовать именно так. Понимаешь? Можно угостить тебя коктейлем "Island"?
Он выпил один за другим несколько коктейлей и пришел в сильное возбуждение. Когда он заговорил о Лахаине, я поняла, что ром ему пить нельзя. Старый трактир китобоев - это такое чудо, а их старые корабли - чудо вдвойне. Все настоящее, как описано в книгах, которые он читал еще мальчишкой. Подумать только, и все это сохранилось до сих пор! Я спросила его, не ездил ли он на "сахарном поезде". Оказалось, нет, не было желания.
- Это почему же?
- Да он какой-то ненастоящий, - отвечает Франц. - Битком набит туристами, маршрут короткий, только туда и обратно, игрушка из Диснейленда, к Гавайским островам этот поезд не имеет никакого отношения.
- Диснейленд? - говорю я и начинаю сердиться. - В свое время это был замечательный "сахарный поезд", по обе стороны от дороги лежали бескрайние плантации, а какое было движение, сколько сахарного тростника везли на берег! Но теперь с сахарным тростником покончено, и с кофе тоже, теперь всем заправляют американцы. И с орехами тоже покончено.
- При чем тут орехи? - спрашивает он, и я объясняю, что американцам невыгодно заниматься орехами, они едят орехи только в шоколаде, а такие конфеты производятся на материке, возить же орехи туда и обратно слишком дорого, вот мы и покончили с орехами. У нас покончено со всем, кроме туризма.
Франц страшно рассердился, он долго стоял, погрузившись в задумчивость. Потом спросил, уж не американцы ли так испортили и загадили окрестности Лахаины.
- Я там не бывала, - ответила я. - Ты имеешь в виду обычный мусор, что валяется на земле?
Нет, не обычный, все обстоит гораздо хуже. Он гулял но берегу, сидел под пальмами и смотрел на прибой, а потом прошел немного подальше и угодил прямо на вонючую свалку.
- Понимаешь, на свалку! - воскликнул Франц. Ты себе даже не представляешь, что там творится! Разбитые машины! Колючая проволока, старые железные кровати, ряды хижин с выбитыми окнами, на которых висят рваные занавески, крыши провалились…
Он чуть не плакал. И хотел знать, может, и в этом повинны американцы. Я поняла, что надо немного успокоить его, парни уже стали поглядывать в нашу сторону, поэтому я сказала:
- Ну чего ты расстраиваешься? Все очень просто: люди уезжают на материк, и никому не хочется следить за домом уехавшего соседа. А у государства и без того хватает забот. Туристы же загорают себе на песочке и никогда не ходят далеко. А на экскурсии их возят.
- Не понимаю, - сказал он. - Можно угостить тебя еще одним коктейлем?
- Нет, - ответила я. - На сегодня с коктейлями покончено.
Он совсем растерялся.
- Что-то тут не так, - сказал он. - Почему вы теперь не поете? Почему никто не играет на гитаре, сидя у своих домиков? Не танцует когда взбредет в голову? Нет, что-то тут не так.
Он окончательно мне надоел.
- У нас все о'кей. А почему, собственно, у нас должно быть так, как ты говоришь? Ты ошибся столетием. Мы теперь стали одним из американских штатов, и никто не обязан играть, петь и плясать, разве что на эстраде. Теперь все думают только о налогах да процентах, и никто, кроме туристов, не выставляет себя напоказ.
- Я тебе не верю, - сказал Франц и прибавил через мгновение: - Ты не настоящая полинезийка. Ты недобрая. Я добрее, чем ты.
Фредди с парнями ухмылялись в другом конце зала, они слушали наш разговор. Я начала мыть бокалы. Франц вдруг совсем раскис, и я уже пожалела, что обещала ему номер. Нет, с туристами миндальничать не следует.
- Я приехал слишком поздно! - вдруг зарыдал он. - Это ужасно! Я опоздал!
- Не огорчайся, - говорю я, - мы еще не скоро закроемся.
Фредди гнусно лыбится, показывает на него парням и подмигивает мне.
- Франц, - говорю я, - ступай-ка спать.
Но он не обращает внимания на мои слова и пытается объяснить, что я его не так поняла, а потом вдруг заявляет, что идет купаться.
- Купаться? - удивляюсь я, и все парни прислушиваются к нашему разговору. - Ишь ты! У нас тут водятся акулы. Акулы, понимаешь? Ты что, не видел того американского фильма, в котором акула жрет невинных туристов одного за другим?
Франц опустил голову и поглядел на меня поверх очков, он рассердился, но сам не мог понять почему. Наконец он произнес с некоторым усилием:
- Я не американец.
Мне эта забава уже наскучила, я дала ему ключ и велела идти спать.
- Комната номер три. Как поднимешься, сразу направо.
И он ушел, взяв свой рюкзак. Фредди подошел к бару, ткнул пальцем в блюдо с гниющими орхидеями, поднял брови и сказал:
Wow, oh wow! Это еще что за суп?
- А ты разве не знаешь? - удивилась я. - Уж тебе бы следовало знать это кушанье. Любимый туристский десерт а-ля Вайкики.
- Ты насмешишь! - Фредди расхохотался до слез. Закрыв бар, я вышла на улицу и посмотрела на окно Франца: свет был погашен.
В ту же ночь начался дождь. Я зашла к бабушке и на всякий случай включила отопление. Под утро я услышала внизу в баре грохот и как сумасшедшая вскочила с постели: это Франц, вернувшись откуда-то, уронил со стойки медную вазу. Он был совершенно мокрый и совершенно трезвый и без конца просил прощения, что разбудил меня.
- Не беспокойся, - сказала я. - Очень кстати, у меня много дел.
- Ради бога, прости меня, - говорит Франц. - Какой ужас! Какой ужас, я ничего не помню, что было вчера! Со мной это впервые. Что я говорил? Я не нахамил тебе?
И все в таком роде. Он попросил меня не зажигать верхний свет, потому что очень красиво, когда за окном льет дождь. Дождь был настоящий, он бушевал, как водопад. Я бросила на порог тряпку и шваброй убрала немного воды. Франц весь дрожал.
- Кто бы подумал, что во время тропического ливня может быть так холодно, - сказал он.
Я отправила его наверх переодеться, а тем временем приготовила ему кофе. И занялась своими делами. Вскоре я заметила, что он сидит и пишет что-то в своей тетрадке. Я спросила, не писатель ли он часом или что-нибудь в этом роде.
- Нет, - ответил он, - просто я записываю впечатления, чтобы чего-нибудь не забыть. Потом расскажу своим детям, и вообще.
- А у тебя есть дети?
- Нет, - ответил он, - но когда-нибудь, наверно, будут. Вот послушай: ночью в декабре перед самым рассветом начались долгие зимние дожди, они обрушились на море и на Хило.
Он замолчал и поглядел на меня.
- Точно, - сказала я. - Дожди начались сегодня ночью. Тебе не повезло.
- Хило, - продолжал он. - Этот город строила тоска по родине. Тут есть японские домики и дома совсем как в Аризоне, на настоящем Диком Западе. И непривычно широкие улицы, их ширина навевает грусть. Почему у вас всюду так много электрических проводов? Все просто опутано ими.
Я объяснила ему, что провода необходимы для ангелов, ангелам нужен электрический ток. Разве он не обратил внимания на наши рождественские украшения?
- Конечно обратил, - сказал Франц. - Ангелы и жестяные гибискусы, очень интересно. А почему макушки рождественских елок вы украшаете ананасами?
- Запиши, - сказала я. - Запиши так: макушки своих рождественских елок они всегда украшают ананасами.
- Я тебя чем-нибудь обидел? - испугался Франц.
- Все в порядке, - сказала я. - Пей кофе, пока горячий.
Смешно, но я по-своему привязалась к нему, не сразу, а постепенно. Мне всегда нравились люди, которые проявляют искренний интерес - правда, не так навязчиво.
Он сидел и писал в своей тетради. Время от времени я подходила к нему и говорила, на что следует обратить внимание, например на наш новый торговый центр с образцовым самообслуживанием. Бабушка проснулась в одиннадцать и вышла в бар, чтобы выпить горячего молока. Она всегда садится в дальнем конце зала, я нарочно убрала там часть столиков, чтобы ей было просторнее: бабушка - самая толстая женщина из всех, каких я видела, а у нас на островах толстые не редкость. Франц от удивления широко раскрыл глаза: темно-коричневая кожа, длинное ярко-желтое одеяние, седые волосы - бабушка являла собой неповторимое зрелище.
Я подошла к столику Франца, чтобы подбодрить его.
- Вот тебе настоящая полинезийка. Ей девяносто семь лет. Это моя бабушка, вернее, прабабушка, она жила в одной из тех хижин, про которые ты говорил.
Франц вспыхнул, но я успокоила его, сказав, что бабушка не понимает по-английски.
- Хочешь поговорить с ней?
- Нет, нет, - прошептал Франц. - Большое спасибо, но лучше не надо.
Я видела, что он немного боится бабушки. Она постучала палкой об пол, и я принесла ей еще одну чашку молока.
- Кто это? - спросила бабушка.
- Турист. Он поселился у нас в третьем номере.
Бабушка некоторое время смотрела на Франца, потом сказала, что он чересчур худой, что она хочет угостить его обедом и что я должна показать ему Сад принцессы.