- Не понимаю, чему ты удивляешься? - Леонид Савёлович хотел побрызгать лицо "Шипром", но потом решил сначала принять ванну. Разглядывая в зеркале "под мухой" марширующего за спиной отца, с нескрываемой язвительностью сказал: - Помнится, не далее, как вчера, ты с жаром доказывал, что поворот Сталина от концепции интернациональной мировой революции к идее национально-государственной, к госпатриотизму породил множество недовольных, несогласных и даже заговорщиков. Тебе назвать их имена?
- Имена? - старик крутнулся на месте и, задыхаясь, выпалил: - Кто знает подлинные имена этих евреев? - и, отбросив газету, стал загибать пальцы на руках. Губы его тряслись, как у плачущего ребёнка: - Енукидзе, Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Эйхе, Тухачевский, Гамарник, Пятницкий, Ягода - все вдохновенные поборники пожара мировой перманентной революции.
- Постой, постой, - резко повернулся лицом к отцу Леонид Савёлович, - Чего ты несёшь? Это жертвы сталинских репрессий.
Старик ехидно ухмыльнулся:
- Вспомни ещё, что все они были старыми большевиками. Как сейчас пишут: "ленинской гвардией". Гвардейцы, которые надух не переносили русские национальные святыни. А главный гвардеец Троцкий ещё в двадцать седьмом году вынашивал государственный переворот.
Леонид Савёлович почувствовал предательский холодок между лопаток. Он выключил бритву, и внимательно разглядывая отца, спросил надтреснутым, словно першило в горле, полушепотом:
- Откуда у тебя такие факты?
- В лагере я прослушал курсы сразу нескольких университетов.
- Тогда объясни, как ты сам оказался за колючей проволокой?
- Лес рубят, щепки летят, - автоматически ответил Савёл Фотиевич, но как-то разом сник, потупил помутневший взор, сосредоточенно разглядывая носки надраенных сапог.
- Щепки? Выходит, мы с мамой для тебя - щепки?
Старик смутился ещё больше:
- Извини, я не то имел в виду. Извини, извини ради Бога, я лучше пойду к себе.
- И Бога вспомнил! - Леонид Савёлович уже не мог остановиться в своём раздражении. - Кто записал нас в списки классовых врагов? Кому нам в ножки кланяться, что в живых оставили? Кому нужны были репрессии и такие жертвы?
Лицо и шея Савёла Фотиевича залила краснота. Казалось, покраснели даже белки глаз и синий шрам на щеке. Наклонив вперёд большую лысую голову и тщательно подбирая слова, он медленно, но внятно произнёс:
- Я понимаю, что ты сочтёшь меня умалишенным, но тем не менее всё же скажу: без репрессий наша страна возможно не дожила бы даже до сорок первого года. К тому же, ни Сталин, ни советская власть не виноваты в классовой жестокости. В человеке всегда уживалось ожидание светлой жизни для всех с равнодушием к участи и страданиям конкретных сограждан.
- Во как! Разом уравнял Сталина и советскую власть. Лучше бы уж пенял на жидо-масонский заговор. Эту сказку для простачков сегодня охотно тиражируют.
- Дубина ты, сын! Не своим умом живёшь, а с оглядкой на жену! - свирепо выпалил старик, подхватил с пола растрёпанную газету и стремглав выскочил из комнаты.
"Грета здесь причём?" - не успел спросить Леонид Савёлович.
* * *
Грета стала его головной болью. Их познакомила, а точнее сказать, свела жена Судакова - Любовь Степановна, мягкая, добродушная женщина, которая главную добродетель в жизни видела только в семье, почитая остальные хлопоты людей не стоящими внимания.
Было время, когда Трофимову изрядно поднадоело холостяцкое житьё. Оставшийся по наследству дом-развалюху он за копейки продал цыганам и переселился в заводское общежитие. Как начальнику сборочного цеха ему выделили отдельную комнатушку без удобств. Но занятый с утра до ночи на производстве Трофимов приходил в общежитие только отсыпаться. Питался в столовой, а во время авралов, когда горел план, всухомятку. Бутерброды и бутылка с молоком или кефиром, конечно, утоляли голод, но молодой, здоровый организм требовал более сытной пищи. Тарелка обыкновенных домашних русских щей и кусок жареного мяса с картошкой стали хорошей приманкой для холостяка. Не признаваясь себе, он стал чаще бывать на званых обедах у Судаковых.
Иван Петрович Судаков принадлежал к той породе русских мужиков, которые по натуре сызмальства были прижимистыми, но отчаянно хотели казаться щедрыми и широкими душой. Поэтому гостей в его доме потчевали на славу, но не званных среди них не было. Трофимов приглянулся Судакову давно. Сдержанный на язык молодой инженер отличался огромной работоспособностью и не просто знанием дела, а не в пример другим, желанием его совершенства. Правда, Ивана Петровича больше бы устраивали технические новшества, нежели организационные, требующие не только улучшения условий труда рабочих, но и условий материального вознаграждения за лучшую работу.
В глазах же Трофимова красный директор представлялся новым, выведенным именно социалистическим способом производства, видом собственника, который, не обладая ровным счётом ничем, фактически владел и правил всем заводом.
Однажды в лёгком подпитии, которое на глазок определялось несколькими рюмками водки и полубутылкой коньяку, Иван Петрович разоткровенничался:
- Думаешь, кто хозяин в стране? Руководящая и направляющая? - Судаков вытер губы и без того заляпанным жиром галстуком, снял его и бросил под стол. - Директорский и генеральский корпуса - вот, брат, реальная сила.
- Скажите! - подначил его Трофимов, сначала не очень заинтересованный в разговоре.
- А ты сам смекай, - Судаков даже подмигнул своему инженеру. - У них планов громадьё, а у меня реальные деньги. Они указания дают, где какие плакаты развесить, а я для рабочих посёлок строю. Они в собственных речах захлёбываются, а я школы, детсады, ясли содержу. Дороги асфальтирую, парки и скверы благоустраиваю. У меня лучшая в городе поликлиника. Собственную больницу скоро открою. Они думают, что мной руководят, я соглашаюсь, а делаю по- своему.
- Ой, ли? - Трофимов вспомнил, как убеждал Судакова встать на сторону единомышленников Косыгина.
"Умеет, толстопузый, держать нос по ветру!" - без тени разочарования констатировал для себя главный инженер.
- Ты не ойкай, рабочих спроси, кого они больше уважают: меня или парторга? - Иван Петрович нагнулся над столом, насколько ему позволял огромный живот, приставил ладонь рупором к сальным губам и насмешливо зашептал: - Наш парторг, как Молотов, за идею и жену продаст. - И вдруг громко икнул. - Господи, прости, никак икается мужику.
- Разве Молотов жив?
- Конечно, жив! - аж подпрыгнул на стуле Судаков. - Пять лет назад, кажись, аккурат на первое мая у него жена померла. А он, старикашка, ещё хоть куда!
- Для меня это имя в глубине истории.
- Рановато, ты, братец, недавних принципалов хоронишь. Впрочем, вы - интеллигенты - никогда не понимали и не любили их. Хотя в одно место лизнуть не гнушались!
- Я себя к интеллигенции не отношу, - непроизвольно сознался Трофимов.
- И правильно делаешь, - засмеялся, затряс жирным телом Судаков. - Ленин называл русскую интеллигенцию не иначе, как говном!
- Чушь! Не мог такого Ленин сказать, потому что сам был интеллигентом, - искренне возмутился Леонид Савёлович, даже красными пятнами покрылся: хамоватого панибратства с вождями он не признавал.
- Ишь, как ловко! Поди разберись, кого ты защищаешь: Ленина или интеллигенцию? А я тебе пуще скажу, недавно вычитал у Аксакова: русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии только вовне. Вечный озлобленный бунт! Борьба со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя!
"Ну, уж нет! - подумал Трофимов. - Аксакова, пан директор, ты сроду не читал. Как, впрочем, и других классиков. Да и зачем? Их книги тебе удачно заменяет энциклопедия афоризмов, которая всегда под рукой. Пересказывая мысли великих, сам мнишь себя ровней".
Но вслух сказал:
- Завидую, Иван Петрович, вашей начитанности. Когда только время находите!
- Меньше спать надо, - хмыкнул Судаков и снова подмигнул Трофимову: - Но спать лучше вдвоём. - И ничуть не смущаясь, добавил: - Женить тебя пора.
Очередное воскресное застолье проходило на казённой даче Судаковых. Кроме знакомых по работе - вечно всем недовольного заводского парторга Сапогова, профсоюзного подпевалы Шашкина и военпреда полковника Волкова - за столом на просторной террасе сидели начальник райотдела милиции, городской прокурор и ещё несколько тучных мужчин в белых сорочках при галстуках. Их расфуфыренные жёны осматривали сад.
Угощали раковым - из толчёных волжских раков - супом и шашлыками из осетрины. А перед ними, к водочке, мужской половине предлагался огромный лещ жареный с грибами и пироги с кашей и с налимьим плёсом.
- По мне, так слаще кулебяка с визигой в икре судачьей, - кичился кулинарными изысками хозяин дачи. - А налимью печёнку предпочитаю в стерляжьей ухе.
- Ну, не скажите! - лениво втягивались в спор занятые угощением визитёры. - Какого у нас на именины подают к обеду гуся с красношинкованной капустой и соленьями!
- А я предпочитаю утку с мёдом, - облизывая пальцы, ошеломил всех чудным рецептом Сапогов. - Хороша с фруктовым салатом.
Все сразу загалдели, стали расспрашивать подробности приготовления, но только не Судаков.
- Твои вкусы известны, - бесцеремонно перебил он партийного гурмана. - Тебе, что мясо, что факты, подавай только жареными. - И первым громко засмеялся.
Любовь Степановна принесла большой кувшин клубничного морса и, расточая слащавую улыбку, незаметно поманила за собой Трофимова.