- Отблагодарить от души не хотят.
- Э, ты кого крохоборами называешь? Э, ты, шалава!
- А чё у вас так несправедливо: если женщина этим занимается, то сразу - шлюха, а если мужчина к ней идёт, то это нормально, да? - энергично запротестовала Аида, подлив себе ещё водки.
- Ну, мы же мужчины, э! Сама понимать должна.
- Я просто спрашиваю.
- Просто кошки не… - хохотнул Гасан и ввернул матерное слово.
Все заржали снова.
- Э, Аида, а чего ты делать умеешь?
- А чё ты скажешь.
- Ва-я, да я тебе много чего скажу, - и Гаджи ухмыльнулся сально.
- А ты, Хадижка, тоже опытная, да? - спросил Магомед-Расул, подсев к ней ближе и положив руку на бедро.
Та, слегка набычившись, глянула на Аиду.
- Конечно, опытная, - ответила за неё та. - Отвечаю.
- За пачку чая! - передразнил захмелевший Гаджи.
Снова разлили и выпили. Пустая бутылка полетала под куст. Горцы чавкали сушёным мясом, яростно разгрызая его зубами и подолгу жуя жилистые волокна. Хрустели огурцами. Аида ела обильно и с жадностью, а Хадижка осторожно, словно боясь проглотить кость.
Горцы матерились, отпускали похабные шутки, сально щупали грязными, в чёрных разводах, пальцами женские тела, поблёскивая полудикими, разгорячёнными глазами.
- Э, Хадижка, а ты чего молчишь? Чё, нас не чувствуешь, да? - спрашивал Магомед-Расул, сопя в ухо младшей проститутке и продвигаясь рукой от её бедра к груди. - Подожди, сейчас конкретно почувствуешь…
- Ещё как почувствует, - подхватил Казимагомед, явно радуясь, что ему удалось ввернуть слово.
- Э, ты чего пьёшь так мало? - наседал на неё Халил.
- Да я вообще почти не пью. Не привыкла, - отговаривалась та.
Халил тут же плеснул водки в её чашку.
- Э, мозги не делай, - раздражённо бросил он. - Давай, пей всё до дна.
Та нехотя взяла её в руки, поглядела на сидящих вокруг неё охмелевших, распалённых от похоти мужчин, перевела взгляд на Аиду.
- Давай, Хадижка! - закричала та, хохотнув. - Покажи, что мы не хуже.
Горцы примолкли, уставившись на младшую девицу. Хадижка обвела диковатым, злым взглядом окружающих, решительно выдохнула, поднесла чашку к губам и, запрокинув голову, выпила ею всю целиком несколькими большими глотками.
Горцы заржали разом, и Аида загоготала вместе с ними, противно и грубо, по-мужски. Хадижка, быстро смахнув выступившие на глазах слёзы, дыхнула в рукав и поскорее сунула в рот кусок огурца. Мужчины кричали наперебой:
- Молодец, Хадижка!
- Вот это я понимаю!
- Пить - так пить!
Снова разлили водку, снова выпили. Халил вдруг отшвырнул в сторону недогрызенный кусок мяса, издал громкий рык и сгрёб в охапку младшую девицу. Остальные закричали, захохотали громко. Хадижка неловко попыталась отстраниться, инстинктивно отворачивая в сторону лицо. Но Халил, шумно дыша и скаля в пьяной гримасе кривые зубы, зарычал ещё громче:
- О-ба! Он-на! Куда, билад?! Куда!
- В-а-я-я, Халил! Ва-а-а-а! А-ба-бай! - ревели полупьяные горцы.
Халил повалил её на траву и грубой, колючей, словно орлиная лапа, ладонью с силой провёл по её ноге вверх от голени до бедра, задирая при этом балахон. Она не сопротивлялась. Лежала тихо, закрыв глаза и свернув голову набок.
Пьянка превратилась в оргию. Женщин отволокли в кусты, и лезли теперь туда все поочерёдно. Другие - уже пресыщенные, разморённые - сидели и лежали вокруг скатерти, непрестанно подкрепляясь водкой. Гасан превратился в ненасытного зверя. Он снова и снова продирался сквозь колючие узловатые ветки к распростёртым на земле потным голым женским телам. И даже выпитая им почти целая бутылка не могла свалить его с ног.
Солнце упало за гребень горы, и сумерки сгустились быстро. В воздухе посвежело.
На поляне копошились пьяные тела. Одни лежали на бурках, разостланных прямо на траве, другие сидели возле скатерти, на которой валялись погрызенные куски мяса и пустые бутылки. Из-за кустов всё ещё нёсся громкий рёв, пьяный грубый смех Аиды, грязная матерщина.
Гасан, отодвинувшись от исцарапанной в кровь Хадижки, приподнялся и, присев на корточки, почесал затылок. Внезапно он подумал о сыне, вспомнил, как они прощались сегодня утром, как он твёрдо обещал вернуться к ночи.
"Ведь Джабраил ещё никогда не пас один стадо так долго", - подумал Гасан. И в памяти вдруг всплыли недобро слова халиловского тоста.
"Пойдёшь на охоту - сын умрёт", - отдалось где-то внутри гулким эхом. И сразу сделалось неспокойно, засвербило, заскребло внутри. Горец хмельным, тяжёлым взглядом посмотрел в сторону деревьев, возле которых привязал коня.
- Чё стало? - спросила Хадижка, приподняв голову.
Гасан плюнул под ноги и повернулся к ней.
- Уже темно, - ответил он после паузы. - Назад пора ехать. Я не отсюда.
Хадижка, перевернувшись на живот и подперев голову ладонью, слегка усмехнулась. Блестящими глазами смотрела на Гасана прямо, и на её губах заиграла улыбка.
- Зачем тебе возвращаться, - протянула она. - Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки.
- Какие, на хрен, волки! Тупые вещи не говори, - Гасан раздражённо взмахнул рукой. - Там сын один со стадом остался.
Хадижка, слегка прищурившись, смотрела на него в упор.
- Я пошутила. Твой сын, наверное, не маленький. Справится и один.
Чабан помолчал. Внимательно посмотрел сначала на проститутку, потом - на две недопитые бутылки водки. Ехать назад ему и правда совсем не хотелось.
"Ведь ему уже двенадцать. А без меня ничего не может. Даже баранов пасти как следует не научился. Я в его возрасте уже один вовсю стадо гонял", - мысли в голове Гасана шевелились с натугой.
Он поднял глаза.
- А тебе что, остальных мало? - спросил он после недолгого молчания и кивнул на кусты, из которых доносились пьяный гогот, крики, визг, ругань.
- Они слишком грубые.
- А я что, нежный, что ли? - удивился Гасан.
- Ты добрее, - Хадижка вдруг схватила его за руку и потянула к себе. - Оставайся, да.
- Я добрее?! - удивился он ещё сильнее, подаваясь вперёд.
- Ну, ты хоть не издевался, как тот, который меня водку пить заставил. Целый стакан. Меня чуть не вырвало.
- А чё, тебе не понравилось.
- Я не люблю водку.
- Не любишь? А что любишь?
- Пиво ещё могу выпить, а водку терпеть не могу. Она слишком крепкая и горькая.
Гасан помолчал, посмотрел на неё задумчиво.
- Чего, у неё в доме живёшь? - и он указал рукой в сторону кустов.
- Нет, в Городе Ветров. А сюда так приехала, на пару дней.
- А там чем занимаешься?
- Работаю, - ответила она коротко, с безразличием.
Чабан скривился насмешливо.
- В сауне работаешь, да?
Хадижка глянула на него пристально:
- Да, в сауне. "Орфей" называется, - и усмехнулась вдруг нагло, распутно. - Так что будешь в городе - приходи, отдохнём.
Гасан ещё раз вспомнил про сына, представил, как тот сидит, сейчас, наверное, на земле, возле костра, вслушивается нетерпеливо в ночную тьму, ожидая услышать топот конских копыт, отцовский голос.
"Он же не один там, с Сидуком. Не должен овец растерять", - убеждал он себя.
Потом его взгляд упал на Хадижку, на её мягкое лицо, тонкие руки, худощавое, но стройное тело. И он ощерился вновь.
- Ну и как, любишь свою работу? - усмехнулся Гасан. - Любишь, а?
- Э, отстань, да! Хватит издеваться, - Хадижка обиженно мотнула головой.
- Я серьёзно спрашиваю.
- Да, люблю, - резко, с вызовом в голосе ответила она.
- В-а-я-я! Тогда работай, как следует. От души, - воскликнул он, снова опускаясь на бурку.
"Пусть остаётся на ночь один, давно пора привыкать. Утром приеду", - подумал он про сына.
Зябко кутаясь в старую отцовскую бурку, Джабраил сидел у дотлевавшего костра. Прогоревшие угли громко потрескивали в тишине, давая жаркий багровый отсвет. Временами из их кучи вырывались и тут же гасли язычки пламени. В тихом безветренном воздухе в чёрную высь тихо поднималась тонкая струйка дыма.
Давно наступила ночь, но Гасан всё не возвращался. До вечера Джабраил добросовестно пас стадо, гоняя его по склону. И чем ниже склонялось солнце, тем нетерпеливее посматривал он в сторону ущелья, по которому утром уехал отец. Прислушивался: не слыхать ли конского топота? Но слышал лишь блеяние овец да глухое ворчание Сидука.
Волкодав ещё днём начал вести себя странно. Он то и дело принимался настороженно нюхать воздух, замирал, приподнимая короткие обрубки ушей, рыча недобро. Он часто подбегал к краю густого кустарникового леса, ворчал, принюхивался, и шерсть на его загривке топорщилась, вставала дыбом. Сердито взлаивая, он принимался бегать вдоль зарослей. Останавливался, вглядываясь внимательно своими большими чёрными глазами в чащу, рычал, снова бегал, скаля белые сантиметровые клыки.
- Сидук! Сидук! - раздражённо кричал Джабраил и махал руками. - Ко мне.
Волкодав нехотя бежал обратно к хозяину. Садился напротив него, вываливал наружу горячий влажный язык и махал лохматым хвостом.
- Сидук! Сидук! - приговаривал мальчик, почёсывая носком ноги его бок.
Пёс повизгивал нетерпеливо и снова вскакивал на ноги.
"Волков чует, что ли?", - думал Джабраил, дивясь собаке. И вместе с быстро густеющими сумерками в его душу вползала глухая тревога.
Когда стало темнеть, он согнал овец в кучу и уселся на землю, с минуты на минуту ожидая возвращения отца. Время шло. Вечерняя заря погасла быстро, и горы погрузились во мрак.