Рядом с Лебедевым, слушая в пол-уха концерт, толпилась большая компания молодёжи. Они, разухабистые и хмельные, говорили громко, размахивая руками, матерясь.
- Приколись, Колян! - восклицал один, придурковато тараща глаза. - Такое, в натуре, происходит, блин. Та-а-акое, бли-и-и-ин! Я вообще офигеваю. Ва-а-а-ще, короче!
- Да ну его, на хрен! - и Колян махнул рукой в сторону сцены. - Задолбал уже.
- Да ничего не задолбал. Он воо-о-обще прико-о-ольный, - высокая вихлястая размалёванная девица, пьяно растягивая слова, ткнула рукой в сторону сцены.
- И песни у него клеевые, - подтвердила другая.
- Да ну, на хрен! Меня такое не прикалывает, - раздражённо повторил Колян. - Мне вообще вся эта ихняя политика по х…
- Да мне тоже по х..! Но скажи: классно ведь всё? Классно? - выпытывал придурковатый.
- Классно. Пошли за бухлом.
- Пошли.
Певец, тем временем, перестал петь и, пригладив разметавшиеся, повлажневшие волосы, обратился к толпе с речью. На его расстёгнутой, потной груди поблёскивал большой крест.
- Свободные граждане новой России! - громко закричал он в микрофон. - Поздравляю вас с падением коммунистического ига! 70 лет их поганая безбожная власть насиловала страну. Убивала людей. Рушила церкви. Изничтожала русский дух. Но теперь власть Люцифера, наконец, свергнута, и лысый из своего мавзолея полетит прямиком в ад! Поздравляю вас с этим историческим днём. Август 91-го принёс нам свободу! Настала эра новой, свободной России!
Толпа отвечала ему нарастающим рёвом. Сначала глухим, утробным. Рёвом сотен глоток, распалённых пивом и зрелищем. Потом истерично заверещали девицы, запрыгали на месте, высоко вытягивая вверх руки. Одна из них так сильно размахивала в воздухе своей снятой блузкой, что та, выскользнув у неё из рук, улетела к сцене. Парни, стоящие рядом, радостно осклабились и заржали.
- Долой палаческое КГБ! - орал певец, выкатив глаза и вцепившись обеими руками в микрофон. - Долой преступную КПСС! Ельцин! Свобода! Демократия!
- У-у-у-у-у-у-у-ууууууууу!!!! - бесновалась толпа, размахивая триколорами.
- Ельцин! Ельцин! - завопил кто-то, и клич был мгновенно подхвачен.
Певец прыгал на сцене и призывно размахивал руками, возбуждая толпу ещё больше. Потом выхватил у кого-то триколор и, подняв его высоко, выкрикивал что-то победное, ликующие.
- Сука! - глухо, сквозь зубы пробурчал Лебедев. - Сука! Урод!
Затем сделал шаг в сторону и поднял пустую бутылку из-под пива.
Он стоял недалеко от левого края сцены, и от певца его отделяло метров тридцать. Пьяная компания куда-то пропала, очевидно протиснулась ближе, вплотную. Рядом с ним никого не было.
Лебедев размахнулся и с силой швырнул бутылку, целясь в голову певца.
- С-сука! - выдохнул он ещё раз.
Та, пролетев рядом с головой певца и задев микрофон, разбилась о металлическую конструкцию, поддерживавшую навес. Гулко звенящие осколки тёмного стекла разлетелись по всей сцене, под ноги враз остолбеневшим музыкантам. Толпа на мгновение притихла, соображая, что же произошло.
- Блин, чё за мудизм, а?! - оторопело крикнул барабанщик со сцены, и, отбросив палочки, привстал над своей установкой. - Э, ты, козёл! - повторил он громче, со злобой вглядываясь в толпу.
В ней произошло замешательство. Раздался пьяный женский визг. Люди глухо галдели, толкались и крутили во все стороны головами. Слышался резкий свист и матерные ругательства.
Певец, подозрительно зыркая по сторонам, злобно кричал в микрофон:
- Слышь, ты, урод! А ну, выходи, гнида! Выходи сюда!
Никто не вышел. Лебедев, швырнув бутылку, стоял на месте неподвижно, дабы не привлекать к себе внимание. Прошла минута. В микрофон неслись истеричные вопли вперемешку с ругательствами. Народ волновался. Кажется, у сцены уже кого-то били. Слышались выкрики:
- Уроды!
- Козлы!
- Нажрались, суки!
- Мудачьё!
- Дебилы!
Лебедеву хотелось бежать со всех ног. Прочь от этого злобного гомона толпы! Поскорее спрятаться, скрыться в густых августовских сумерках, нырнуть в какой-нибудь проходной двор и там затаиться, затихнуть. По спине, по самым позвонкам, противно холодя тело, струился пот. Казалось, что вот сейчас кто-нибудь, перекосив лицо в злобной гримасе, гаркнет, ткнув в него пальцем: "Это он! Он бросил! Я видел!" И тотчас налетят со всех сторон бешеные, злые люди, и сдавят, сомнут его. И десятки рук скрюченными пальцами вопьются в тело, вырвут волосы, выбьют глаза, и, повалив, будут бешено топтать ногами, вбивая в асфальт
Прошло несколько минут. Люди по-прежнему волновались у сцены, но на него внимания не обращали. Тогда Лебедев медленно повернулся и не спеша, медленным деревянным шагом двинулся в сторону Адмиралтейства. Старался, как мог идти спокойно, не оглядываясь. Остановился возле ларька, спросил бутылку пива.
- Что там случилось? - спросил торговец, с интересом посматривая в сторону сцены.
- Да хрен его знает. Вроде, бутылку кто-то бросил, - ответил Лебедев быстро.
- А-а-а.
А певец всё ещё не мог успокоиться. До курсанта отчётливо долетали его крики:
- Ты, коммуняка поганый! Выходи сюда! Выходи, кому говорят! Чё, испугался, да? Испугался?
Науськанная и подогретая им толпа избила в кровь какого-то панка с комсомольским значком на косухе. Завидев значок, все решили, что бутылку бросил именно он.
- Получай, ублюдок! Вот тебе за 37-й! - кричали пьяные и жестоко пинали жалко скулящего на асфальте парня.
К месту избиения стала протискиваться безучастная ко всему до этого милиция.
Лебедев бродил по улицам почти час. В душе кипела злоба. На музыкантов, на пьяную толпу с триколорами, на самого себя, пережившего приступ сильного страха.
Злоба перемешалась с осознанием бессилия - чувства, ставшего главным во всей его последующей жизни. Он, советский курсант, уже почти офицер, был вынужден украдкой, словно уличный шпанёнок, бросать бутылку в какого-то волосатого урода с фальшивыми "георгиями" на груди, а потом с замирающим сердцем уносить ноги прочь, боясь расправы. Улепётывать от каких-то пьяных, ещё прыщавых и дурно вопящих парней, из которых и в армии-то никто, наверное, не служил.
Лебедев остановился посреди узкого, незнакомого переулка. С удивлением обнаружил, что его рука до сих пор сжимает давно допитую бутылку пива. И бешено, с громким матюгом хрястнул её о стену. Осколки разлетелись по всему тротуару. Он огляделся бесноватыми, пьяными глазами вокруг, ища, на ком бы ещё сорвать злость.
В переулок внезапно вывернул долговязый и длинноволосый парень в футболке с какими-то рок-уродами на груди. На плече его лежало деревянное древко, и развёрнутый трёхцветный флаг трепыхался за спиной. Наверное, он тоже шёл с Дворцовой площади, с концерта.
Когда парень приблизился, Лебедев быстро шагнул вперёд, преграждая ему дорогу. Пристально глянул в глаза, зло ухмыляясь. Положил руку на древко, сжав крепко в потной ладони. Длинноволосый оторопело остановился, вылупился испуганно.
- Куда идёшь, чмо волосатое?
- Туда, - парень неопределённо мотнул головой. У него в ушах поблёскивали серьги. - А что?
- Х… в очко! - выругался Лебедев. - С концерта идёшь, да?
- Ну, да. С концерта.
Парень, испуганно таращась на курсанта, попятился назад.
- А чё флаг этот ублюдский с собой таскаешь?
- Просто, - и инфантильное лицо волосатого с распухшими юношескими прыщами сделалось бледным, беспомощным.
- Просто? А на хрена ты туда ходил? Я тебе этот флаг сейчас в ж… засуну!
И Лебедев, с силой рванув левой рукой древко на себя, правой с размаха врезал ему в челюсть. Парень, нелепо дрыгнув ногами в воздухе, рухнул на асфальт. Флаг оказался в руках у курсанта.
Он переломил древко об колено и с ругательством отшвырнул прочь. Потом схватил парня за волосы, приподнял рывком вверх и резко, с силой ударил снова - коленом в лицо. А затем, распаляясь всё больше, пнул его, уже лежачего, со всей дури по рёбрам ногой. Раз, другой, третий.
- Получи, сука волосатая!
Лебедев бил сильно, с остервенением. Парень неуклюже перекатывался по асфальту и, закрывая руками голову, громко выл. Лебедев ударил его ногой ещё раз, а затем, ухватив за плечи, приподнял, и, с бешенством смотря в разбитое, густо перепачканное кровью, застывшее от ужаса лицо, сказал:
- Получил, гнида? Это тебе за тряпку трёхцветную. Ещё раз с такой увижу - убью! Понял?
- По… понял, - едва пролепетал волосатый, глядя на него неотрывно, точно загипнотизированный.
- А теперь вали отсюда! Вали!
Но уйти пришлось ему. Избитый парень даже не мог встать на ноги. Несмотря на угрозы и новые пинки, он одурело сидел на асфальте и затравленно таращился по сторонам, отирая длинную, кровавую слюну, струящуюся с разбитых губ. Вся его одежда была в грязи и крови, а на плече явственно отпечатался след курсантской подошвы.
- Вот тупорылый, блин! - смачно выругавшись напоследок, Лебедев развернулся и быстро пошёл прочь.
Пройдя разом несколько кварталов, остановился, чтобы перевести дух. Прислушался, огляделся. Вокруг шатались пьяные, да редкие парочки бесстыдно, взасос целовались возле горящих фонарей.
Он пошёл разыскивать работающий магазин. Нашёл, в конце концов, прослонявшись по улицам ещё с полчаса. Никак не мог решить, что же ему надо и потому долго топтался возле прилавков. Наконец, купил бутылку водки, хлеб и полпалки копчёной колбасы. Выходя, глянул в небольшое, засиженное мухами зеркало, висевшее на стене возле двери. Глянул довольно на своё отражение, усмехаясь в ответ самому себе - такому жестокому и подлому.