Уит в это время стоял над развалинами торта и беседовал с Кэлом Сондерсом. Я подумал: возможно, мама и Уит действительно сблизились, как родные брат и сестра, и их отношения - совершенно платонические, разумеется, - основаны на взаимной любви и каждый из них интуитивно чувствует настроение другого, его голод или скуку, как некоторые люди предчувствуют скорую грозу. В нашем доме не прекращалась жизнь, и они оказывали друг другу мелкие услуги. Уит поддерживал машину в рабочем состоянии, боролся с насекомыми и чинил все, что требовалось. Маме был совершенно необходим человек, для которого она будет готовить. Но и Уит в неменьшей степени нуждался в поручениях: на холодильнике должен был висеть список домашних дел. Таким образом, у них сам собой возник договор о взаимопомощи.
- Да я ведь просто так спросил, - пробормотал я.
Мама обернулась и посмотрела на пустую сцену.
Тем же вечером мы с Тоби и Терезой сидели в амбаре и по очереди отхлебывали из бутылки кока-колы, в которую залили виски "Джек Дэниэлс". Мимо открытой двери прошел Арлен. Вид у него был подавленный, а глаза блуждали, как у сумасшедшего. Поговорил ли он все-таки с моим отцом? Или он сейчас спит наяву и пробирается сквозь лес секвой в Аризоне? Арлен посмотрел в нашу сторону невидящими, как у сильно похмельного человека, глазами и направился дальше. Похоже, мертвые и похищенные преступниками шли за ним по пятам.
- Он теперь ни на что не годен, - тихо сказала Тереза.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я.
Она сделала глоток из бутылки и протянула ее Тоби, который сидел с закрытыми глазами.
- Я тела совсем не чувствую, - сказал Тоби.
Тереза пропустила эту реплику мимо ушей и стала объяснять мне:
- Арлен звонит в полицию и говорит, что обнаружил что-то важное, труп например. Они начинают бегать, выписывают ордера, приезжают, куда он сказал, и находят какую-нибудь ерунду. Старую дверь или детский велосипед.
- Ясновидящие постепенно сами уничтожают свой дар, - сказал Тоби.
- А мне предложили работу, - сменил я тему.
Тереза и Тоби поглядели на меня.
- Слушай, я не ясновидящий, но я попробую угадать, - сказал Тоби. - Тебе, наверное, предложили место в ЦРУ. Они хотят, чтобы ты запоминал слово в слово какие-нибудь важные инструкции и передавал их агентам на местах. А может, это Пентагон? Военные найдут кучу вариантов, как тебя использовать.
- Мне предложили место в библиотеке в моем родном городе. Работа временная, только на лето, но, если я решу не поступать в этом году в университет, они наверняка позволят мне остаться.
Повисла долгая пауза. Потом Тоби сказал:
- Не делай этого.
- А чем плоха работа в библиотеке? - спросил я.
Тереза угрюмо пожала плечами и стала смотреть в поле через открытую дверь амбара.
- Не надо тебе там работать! - В голосе Тоби слышалось искреннее негодование. - Отправляйся лучше на Аляску и устройся на рыболовецкое судно. Или стань следопытом в Адирондакских горах. Но ради бога, не становись ты библиотекарем, прошу тебя. Прошу как слепой человек.
- Вам обоим легко говорить, - сказал я. - У вас впереди настоящая жизнь.
- Я вообще молчу, - отозвалась Тереза.
- Вот и молчи. Я не хочу говорить на эту тему, - заявил я, отбирая у нее бутылку с виски.
Немного погодя мы с Терезой вышли погулять. Было полнолуние, и при свете луны дом казался очень одиноким. Отделенный от соседей пастбищами, соевыми и кукурузными полями, нелепый в своей викторианской пышности, с высокими окнами и точеными деталями, он странно смотрелся рядом с деревянными фермерскими домиками, выкрашенными желтой и зеленой краской. Я вспомнил то счастливое время, когда отец и Уит только привезли меня сюда. В первый день моего пребывания здесь дом показался мне похожим на старинный фрегат, а его остроконечная башенка - на заостренный нос корабля. Теперь я думал о многих минутах, прожитых тут, которые мне хотелось бы вернуть. Мы с Терезой взялись за руки и пересекли поляну с пустой сценой. Уже целый месяц я не видел города, построенного Роджером, и мне снова захотелось взглянуть на все эти колонны и фасады. Мы направились к мастерской, но Тереза вдруг остановилась и сказала, посмотрев на небо:
- Я ни одной звезды не знаю. Панкреатические соки знаю, а звезды - нет.
- Ну, смотри. Вот это Полярная звезда, - начал я, указывая на Большую Медведицу. - А вон там, пониже, Сатурн.
млечный путь движется со скоростью один миллион четыреста тысяч миль в час относительно реликтового электромагнитного излучения
Мы остановились перед входом в мастерскую. Я пошарил под крыльцом, вытащил фонарик, и мы зашли внутрь. В нос ударил запах стружек, клея, металлических обрезков. Наверняка Роджеру нравился этот запах, он успокаивал его и навевал сон. В большой комнате я включил специальную лампу для подсветки модели, и город засиял. Теперь это была настоящая инсталляция, хоть сейчас в музей. Мы осмотрели ее в молчании: остроконечные крыши, уличные фонари, спускающиеся каскадами сады, водонапорные башни. Новых домов Роджер не построил, но добавил много деталей, говоривших о присутствии человека: пожарные гидранты, автобусные остановки, скамейки. Были там и люди, сделанные из кусочков дерева и свинца. Они толпились на улицах, переходили дорогу в опасной близости от машин, рассматривали витрины, ели мороженое и хот-доги. Посреди стадиона стоял, подняв руку в бейсбольной рукавице, один-единственный игрок "Нью-Йорк янкиз".
Я взял в руки этого бейсболиста и разглядел его поближе. Черты его лица получились очень схематичными, и ответить наверняка, кого Роджер имел в виду, было невозможно. Чернильное пятнышко вместо рта, глаза-точки: это было даже не лицо, а обозначение лица. Я принялся ставить его в разные места в городе: на водонапорную башню, рядом с большой прачечной, на крышу высотки ближе к центру. Похоже, Роджер хотел изобразить город во время обеденного перерыва: люди заходили в деликатесные магазины, поедали на ходу хот-доги; мужчины в костюмах шли через парк; торговец толкал тележку мимо стеклянных дверей универмага. Потом я поместил бейсболиста в парк, рядом с бегунами и людьми, выгуливающими собак. Он стоял на небольшом холмике, высоко подняв свою рукавицу, словно ловил мяч, летевший к нему со стадиона над всеми крышами, куполами и башенками. Голова высоко поднята, тело замерло в неустойчивом равновесии: настоящая аллегория ожидания.
- Ну что, будем прощаться? - спросила Тереза.
Я взглянул на нее. По выражению ее лица и глаз никак нельзя было догадаться, что эта девушка обладает удивительным даром. Я погасил свет и поцеловал ее. Мы медленно переместились к многостворчатому окну. Моя рука скользнула в ее джинсы. Они оказались очень тугими, и к тому же Тереза сразу прижалась бедрами к стене, не пуская меня дальше. Мы постояли так минуту, глядя в поле, где паслись лошади с соседних ферм. Они опускали к траве свои длинные гибкие шеи, их палевые бока блестели. Счастье, казалось, было совсем рядом.
- Давай сделаем это, - тихо сказал я. - А то будем жалеть, что не сделали.
- Здесь и сейчас? - спросила она.
- Да, здесь и сейчас.
Кажется, было слышно, как двигается моя рука в ее джинсах. Я расстегнул молнию и опустил джинсы ей до колен. Тереза резко выдохнула, и на холодном стекле образовалось и почти сразу исчезло туманное пятно. Стоя сзади, я видел впадинку у нее на пояснице. Она положила руку на стекло, так что лошади оказались между большим и указательным пальцем. Я подумал, что вряд ли можно найти лучшее место для расставания со своей невинностью, чем здесь, между этим волшебным городом и пасущимися в ночном лошадьми. Но лошади вдруг подняли головы, чего-то испугавшись, а потом сорвались с места. Они кружили по полю, словно убегая от кого-то невидимого. Момент был потерян. Тереза задержала мою руку и произнесла:
- Не надо.
- Я очень хочу тебя, - сказал я и поцеловал ее сзади в шею.
- Я тоже, но…
- Что?
- Не здесь, - ответила она и замолчала.
Я чувствовал, как поднимается и опускается при дыхании ее живот. Она повернулась и посмотрела в сторону от меня.
- Извини, - сказал я.
- Ничего. Мы скоро это сделаем. Будем приезжать друг к другу в гости и делать это в кроватях, в которых спали с детства.
Она старалась утешить меня, но голос ее дрожал.
самая высокая нота, которую способен взять человеческий голос, - отрывистое "ми" четвертой октавы
Я чувствовал себя униженным, но тем не менее нежно поцеловал ее в щеку, ощутив при этом соленый вкус ее слез, и вытер ей лицо. Мы постояли, обнявшись, над городом Роджера. Я не хотел ничего говорить и еще меньше хотел видеть выцветшую ленту своего голоса.