Арлен налил немного молока в алюминиевую кастрюлю, поставил ее на плитку и принялся помешивать деревянной ложкой.
- Люблю принять стаканчик коровьей лактации, - сказал он.
- Я спрашиваю: ты расслышал, что говорил мой отец?
- Скорее нет. Там было слишком шумно, в этом туннеле. А йогурта ты не хочешь? Я только что притащил из магазина. "Ацидофилин". Ну и словечко! Как тебе это слово, Натан? Я слышал, что ты как-то по-особенному воспринимаешь слова.
- Они застревают у меня в голове.
Он еще немного помешал молоко, потом добавил в него виски. Перелив получившийся коктейль в чашку, Арлен сел под висевшей на стене пробковой доской. К ней были прикреплены булавками самые разные вещи: фотографии детей, кусочки одежды и белья, пластилиновые фигурки.
Я тоже сел на стул и сказал:
- Ну так как же, Арлен? Больше ты ничего не слы… - Мой голос осекся.
- А у тебя сохранилось что-нибудь из его вещей? - спросил он.
Я показал на часы у себя на запястье.
- Дай-ка мне!
Я расстегнул ремешок и протянул ему часы. Арлен, даже не взглянув, сунул их в карман халата и подул на молоко.
- Ну нет, так не пойдет, - сказал я. - Верни обратно.
- Это еще почему? - Арлен нахмурился, видимо, он был возмущен вопиющим нарушением заведенного порядка. - Обычно мне оставляют вещи!
- Я не могу их тебе оставить.
- Но мне надо положить их под подушку, чтобы что-то узнать. Мысли людей переходят в их вещи. Ты удивишься, когда я тебе расскажу…
- Нет, я буду их носить. А не мог бы ты просто посмотреть на них прямо сейчас и сказать…
Он сунул руку в карман и стал вытаскивать оттуда всякую всячину: йо-йо, набор ключей от машины, большой обрезок ногтя и, наконец, мои часы. Он поднес их к носу и закрыл глаза.
- Нет, ничего не могу сказать, - покачал головой Арлен. - Могу сказать только, что он пользовался косметикой "Олд спайс". Вот и все откровение.
- Неужели совсем ничего?
- Ну, во время медитации я видел еще руку, которая писала письмо. Скажи, он тебе присылал какие-нибудь письма, пока был жив?
- Нет.
Арлен еще раз внимательно рассмотрел ремешок от часов и вытащил из переплетения кожаных нитей волосок.
- Твой или его? - спросил он.
- А зачем тебе?
- Если есть хоть какой-то кусочек плоти, всегда легче. Человеческое тело - это голограмма, вся программа поведения данного субъекта содержится в свернутом виде в одной его клетке. Мне совершенно не важно, что мне дадут: мизинец или кусочек ватки, опущенный в мочу. Обрезок ногтя, ресничка, миллиграмм слюны - все пойдет.
- И как ты будешь его изучать, этот волосок?
- Этого не объяснить. Вся беда в том, что я в последнее время теряю дар. Полиция Небраски прислала мне бритву, принадлежавшую убитому, волосы из его бакенбард и даже пятно крови, но черт меня возьми, если я что-то вижу!
В голосе его слышалось отчаяние.
- Но может быть, тебе стоит разработать какую-то систему?
- Систему, говоришь? Систематично только то, что люди умирают - своей смертью или с чьей-то помощью. Систематически передаются сигналы "SOS" - я их иногда слышу, иногда нет. Мне систематически надоедают своими разговорами мертвецы. Скучнее этой публики нет никого на свете. Я, знаешь ли, иногда захожу в аптеку и внимательно рассматриваю там все подряд: капли от насморка, противоотечные препараты, средства от прыщей, мозолей и геморроя, ингаляторы, заменители слезной жидкости, яды. И вот что я думаю: мы просто берем наши тела напрокат у смерти. Знаешь, что для меня в жизни главное, Натан?
- Нет.
- Полножирный йогурт и односолодовый виски.
- Понятно, - сказал я.
Мне захотелось уйти.
Арлен странно тряхнул головой и вытер белым платком молоко с верхней губы.
- Ладно. Вот что я тебе скажу: я прикреплю этот волосок к своей доске. Если он вдруг заговорит со мной, я дам тебе знать.
Он понюхал напоследок ремешок от часов и протянул их мне.
- Да, теряю дар, - повторил он. - В последний раз я капитально лажанулся. В канаве, где я увидел труп женщины, оказался холодильник. Ты бы удивился, если бы я смог тебе передать, насколько похожи гниющий мозг и сыр с плесенью.
- Мне пора, - сказал я, вставая.
- И запомни главное про мертвецов: к нам обращаются только те из них, кто не нашел покоя. Остальные молчат как рыбы.
- Спасибо, буду знать, - сказал я и вышел в коридор.
34
Тем же вечером позвонила мама. Она сообщила, что пришли уведомления от приемных комиссий университетов, в которые я посылал заявления. Я попросил ее распечатать конверты и зачитать мне результаты. Оказалось, что меня готовы принять только в университет штата Висконсин в Мэдисоне. От нашего дома до него было не больше восьмидесяти миль.
- Это моя альма-матер, - сказала мама. - Тебе там понравится.
Но по ее голосу было заметно, что она тоже удивлена и расстроена тем, что меня больше никуда не взяли. Я почувствовал очень знакомую боль в животе.
Все последние дни пребывания в институте меня не покидало плохое настроение. Общался я в основном с Терезой и Тоби.
С Терезой мы попытались возродить наши ритуалы в амбаре - с мерцанием сигарет, клубами синеватого дыма и с привкусом джина. Но мы смущались даже от поцелуев. Наши разговоры то и дело прерывались длинными паузами, и это нервировало нас обоих. Скорое расставание было неизбежно.
- Мы не подходим друг другу, - сказала мне в одну из таких ночей Тереза.
Ее пальцы пожелтели от никотина, а я давно не мыл голову.
- А кто тебе подходит?
- Никто из тех, кого я знаю. Мои родители дошли до того, что конспектируют свои споры в блокнотах, а потом отрывают страницы и сортируют их по темам.
- Что, правда?
- Ну почти правда.
- А мой дедушка, случалось, швырял в моего отца половником за обедом, - сказал я.
- Отличная у вас была семейка, - заметила Тереза, выпуская в мою сторону целое облако дыма.
- Не понимаю, почему он в меня ничего не швырнул, - продолжал я. - Я был настоящий идиот.
- Натан, ну, пожалуйста, не надо. Мне тоже есть в чем себя обвинить. Я как-то не сказала отцу, что у него смещение позвонка, а он страшно мучился, не мог спать. Ну и кто я после этого?
- Девушка, которой надоело каждый день видеть болезни, - ответил я.
- Я попрошу высечь это на моем могильном камне, - улыбнулась Тереза. Она взяла мою руку и положила себе на бедро. - Хотела бы я, чтобы ты поехал со мной.
Она покидала институт через несколько недель: ей предложили работу в Коннектикуте.
- Мне бы тоже хотелось, - ответил я, хотя и понимал, что в этой ее новой жизни для меня места не найдется. К тому же я вообще не знал, что буду делать дальше: возможно, не поеду и в Мэдисон осенью. Я просто ждал, что произойдет. - Давай полежим здесь немного, - попросил я. - Молча, ничего говорить не будем.
- Да, без слов лучше, - кивнула Тереза.
Она докурила сигарету, и мы легли рядом на соломенную подстилку.
Тоби получил какой-то музыкальный грант от фирмы "Сони" и потому собирался остаться в институте еще на три месяца. Осенью он должен был начать ходить в Джуллиардскую музыкальную школу.
Однажды ночью, уже после полуночи, мы выехали с ним покататься на "олдсмобиле". Я выбирал деревенские и объездные дороги, по которым ездят только айовские фермеры, но при этом держал скорость не меньше восьмидесяти миль в час. По радио звучала классическая музыка, и Тоби все время кивал и раскачивался, как пятидесятник. Я же ехал, вытянув руку в открытое окно, пробуя на ощупь холодный ночной воздух.
В мое отсутствие у Тоби был короткий роман с Сьюзан, художницей из штата Мэн.
- Ее же не обвинят в совращении малолетнего, если мне больше шестнадцати? - спрашивал он.
- Ты в нее вошел?
Я втайне надеялся, что у них ничего не вышло. Меня тяготила моя собственная затянувшаяся девственность.
- Не могу сказать точно, - ответил Тоби.
Я не знал, что ему на это сказать. Фары нашей машины периодически высвечивали прятавшиеся в лесу деревянные домишки.
- Мне кажется, мужчина это обычно знает, - сказал я.
- У слепых все не так просто, - ответил он. - Секс, он такой… расплывчатый.
Пошел дождь. Мы попали на дорогу, на которой шел ремонт, и вскоре колеса "олдсмобиля" стали глиссировать на мокрой поверхности. Я снизил скорость. Тоби вдруг вытянул руку и положил ее на руль.
- Можно, я буду рулить, а ты поправляй меня, если я начну съезжать с дороги, - попросил он.
Чуть раньше мы с ним выпили по банке пива, но пьяными ни он, ни я не были. Я снял руки с руля, но держал их всего в дюйме от него, чтобы успеть в любой момент перехватить управление. Дорога перешла в размытую грунтовку, мы двигались на скорости шестьдесят миль в час.
- Слушай, по-моему, руль плохо закреплен, - сказал он.
- Держи его крепко, но не вцепляйся. По звуку колес станет слышно, что мы съехали с дороги.
- Ну да. Только тогда будет поздно.
Я чуть отпустил педаль газа. Тоби сразу это понял и сказал:
- Пожалуйста, двигайся на прежней скорости. Это так здорово!