- Слушай, ты можешь меня выслушать? - спросил я.
- Да, и постараюсь помочь, - сказал он и снова посерьезнел.
Я рассказал ему о том, что у меня, кажется, нервное переутомление, о том, что я подолгу не могу уснуть, и главное - о повторяющихся снах, точнее - об одном сне. Саша попросил его пересказать; и пока я рассказывал, он изумленно, не опуская глаз, смотрел на меня. Я почувствовал, что начинаю злиться; я пришел к нему, чтобы поговорить как с другом, а не для того, чтобы выступать в роли подопытной морской свинки.
- И что это были за имена? - спросил он; но спросил так, как будто не задавал вопрос, а просто ждал подтверждения.
- Ну просто имена. Абсолютно бессмысленные сочетания звуков.
- Тогда почему ты решил, что это имена?
На этот вопрос у меня не было ответа, да и, кроме того, мне казалось, что он не относится к делу. Впрочем, в них было нечто, что наводило на мысль о том, что это именно имена; но я совершенно не понимал, что конкретно. К тому же в его вопросах не было ни тени понимания или участия; это были вопросы математика, обнаружившего забавный логический парадокс. Я разозлился еще больше и уже был готов признать, что счел их именами по ошибке, когда сообразил, в чем дело. Все эти слова имели один и тот же суффикс, который на иврите может быть только у имени: "Рафаэль", "Габриэль", "Узиэль" и тому подобное.
- Ты можешь вспомнить хоть одно из этих имен? - спросил Саша.
- Нет, - твердо сказал я, собираясь сменить тему.
- Но все они кончались на "эль"?
- Да, я же тебе сказал.
- Сериэль, Баракель, Эзекеэль?
- Да, как-то так, - сказал я изумленно, на секунду забывая о подступающем раздражении, - какая-то такая тарабарщина. Ты их классно придумываешь; из тебя получился бы отменный филолог.
- Самсовель, Аракиэль, Кокабель, Армарос…
- Минус один. Я же тебе сказал, все кончались на "эль", так что Армарос отменяется.
- А может ты просто не услышал? Армарос, Шемхазай. Хотя что я говорю, какой Шемхазай.
"Вот и расплата за глупость", - подумал я и добавил уже вслух:
- У тебя очень хорошо получается.
Я неожиданно понял, что давно уже так не злился. Но Саша все не мог успокоиться; сделав особенно серьезное лицо, он спросил меня, не было ли в этом списке того имени, которым меня назвали у его тети.
- Которым назвали тебя, - поправил его я, так же, как поправлял его и раньше, когда речь заходила об этом странном имени. - Нет. Никакого Азаэля там не было.
- Это очень странно, - сказал он, - этого не может быть.
Я вдруг понял, что он имеет в виду. Я знал, что помимо математики он много занимался психологией, но не подозревал, что его познания остались на уровне фрейдизма из популярных брошюр.
- Не надо искать в моих снах детское воспоминание, ставшее, как это называется, "структурной основой сна". Как видишь, я тоже умею изъясняться на этом тарабарском жаргоне.
Он снова изумленно посмотрел на меня, и в его глазах появилось нечто, похожее на раскаяние. Может быть, даже горечь.
- Но ведь ты пришел узнать у меня, что этот сон значит, - сказал он.
- Нет. Я всего лишь пришел к другу. Возможно, бывшему. Но уж никак не к психоаналитику.
Это была чистая правда. К психоаналитику я бы не пошел ни при каких обстоятельствах. В отношении психоанализа у меня, как и у любого интеллигентного человека, не было сомнений; эта нелепая лженаука, обращенная к самым примитивным инстинктам западного обывателя и дающая единое чудодейственное объяснение для всех проявлений человеческой жизни, меня никогда не занимала.
- Но ведь ты же пришел узнать, что значит этот сон.
- Хватит, - ответил я и встал.
- Подожди, - сказал Саша, берясь за заварочный чайник, - я только начну, и ты сам все вспомнишь. Ты не можешь этого не знать.
Ага, "подсознательное". Похоже, меня скоро просветят про "Эдипов комплекс". Это было уж слишком, и я почувствовал, что мое бешенство готово вырваться наружу.
- Я не был влюблен в свою мать и не собирался убить своего отца, - сказал я, с трудом сохраняя видимость спокойствия; Саша с ужасом посмотрел на меня, - и кроме того, у меня не так уж и много времени. Не забывай, что у меня жена и ребенок, и они меня ждут.
- Но… - начал он, похоже испытывая запоздалый приступ раскаянья.
- Нет, - ответил я, - на сегодня вполне достаточно.
Мы наспех попрощались, и я вышел. Он попытался меня удержать; разумеется, безуспешно. Горы окатили меня ночным холодом, легким дыханием, прозрачностью темноты. "Как хорошо, что мне еще нужно заехать в супер", - подумал я; и впервые в жизни я почувствовал, что буду рад стройным и спокойным рядам полок супермаркета. Я позвонил Анюте по мобильнику: "Привет, котенкин, я уже в супере и через полчаса буду дома". С неожиданным упоением я складывал продукты в тележку, выбирая те, которые Ане нравились; как бы впервые рассматривал этикетки. "Я больше никогда не буду морской свинкой", - сказал я себе и неожиданно почувствовал себя героем романа Диккенса. Меня ждал мой дом, ласковый голос жены и тепло прогретых комнат; я знал, что хаос отступил.
4
Когда я вернулся домой, Аня уже дремала; я положил продукты в холодильник, заглянул в комнату к Иланке, наспех согрел себе ужин и тоже лег спать. Во сне она была почти красивой, несмотря на рождение ребенка; и я вспомнил Аню тех времен, когда мы с ней познакомились. Она была такой юной, светлой и искренней, хотя и немного нервной; мы ездили с ней в Италию, нас окружали прекрасные итальянские палаццо, и солнце отражалось на ее коже. Все было совсем как в фильмах; она почти не изменилась с тех пор: лицо на подушке, тонкая кисть руки. Я посмотрел на нее с нежностью и быстро уснул; но когда я встал утром, оказалось, что Анюта уже на ногах; ее разбудила Иланка, проснувшаяся раньше времени. "Между прочим, ты тоже мог бы и услышать, как плачет твой ребенок", - сказала Аня; на что я ответил нечто вроде того, что я и так занимаюсь ею каждое утро, когда встаю; она молча посмотрела на меня и вышла из комнаты. После вчерашнего в голове было шумно, как после попойки. Иланка снова заплакала, и я пошел ее успокаивать, что, впрочем, мне не всегда удавалось; еще до Иланкиного рождения Аня прочитала, что первые несколько месяцев ребенка нужно постоянно держать на руках с целью развития интеракции между ним и матерью, и, как мне кажется, излишне буквальное исполнение этой рекомендации привело к тому, что Иланка часто плакала. Возможно, что мне следовало как-то этому противостоять, но в свое время я пытался бороться с ежедневным изучением неизбежных признаков беременности по интернету, и ничего хорошего из этого не получилось - мы все равно прошли их все, но с изрядным количеством скандалов. Впрочем, на этот раз Иланка затихла, и я услышал, что Аня меня зовет; с достаточно скверными, хотя и необъяснимыми предчувствиями я пошел на кухню.
- Значит, в пекарню ты не зашел, - сказала она, глядя на меня холодно и насмешливо.
- Было уже поздно, - ответил я, - и она была закрыта.
- Она была закрыта в Писгат Зееве, - уточнила Аня, - а я просила тебя зайти туда, когда ты еще был на работе; так что не надо.
- После работы я забыл, - сказал я, - но я же купил кекс в супере.
Это было крайне неудачное возражение, и Аня взорвалась окончательно.
- Вот с "забыл" и надо было начинать, а кекс из супера ни один нормальный человек, если он, конечно, не американец, есть не станет; ты бы еще биг-мак принес.
- Ну не знаю, - пробормотал я, - эти кексы все покупают.
- Все и в спущенных штанах ходят, - ответила она и продолжила рыться в холодильнике.
Я был, конечно, ослом, что забыл про пекарню; надо будет сегодня купить что-нибудь из того, что она любит.
- А это что еще? - сказала она, доставая коробку сока. - Я же тебе говорила, что, они изменили технологию и это пить нельзя; ты что не мог купить ту упаковку, которую я тебе показывала?
- По-моему, ты мне ничего не говорила, - сказал я неуверенно, и она снова с насмешкой посмотрела на меня:
- А ты вообще-то хоть что-нибудь слышишь? Да и вообще, твоя способность покупать дорогие и несъедобные вещи поразительна.
Я решил не отвечать, но потом, решив, что было бы хорошо свести все к шутке, сказал:
- Короче, мои приобретения тебе не понравились.
Это снова было ошибкой.
- Ты купил еду для себя, - сказала Аня, с откровенным раздражением выбрасывая что-то из моих покупок прямо в ведро, - а нам с Иланкой есть нечего.
Но, в принципе, она была добрым и отходчивым человеком, хотя часто и излишне прямолинейным, и ее раздражение быстро прошло.
- Ладно, давай чек, - сказала она, - пойду запишу твои ценные расходы; если бы я их не контролировала, мы бы вообще разорились.
Она аккуратно записала мой неудачный ночной поход в супермаркет в расходную книгу и пошла досыпать. Я выпил чаю, оделся и тихо вышел.