Я уже знал, как искать эту запись. На следующее утро я открыл именной указатель к дневникам Ишервуда и нашел строчку "Аморим, Энрике. Парагвайский поэт". На него была одна ссылка. На странице 372 было написано следующее: "…снова думаю об этом расск. рдств. Аморима, о Карт.; я должен о нем написать". По крайней мере, часть проблемы разрешилась. Рассказ, о котором писал Ишервуд, был не обязательно о Картафиле, но был как-то с ним связан; скорее всего, мысли о рассказе навели Ишервуда на мысли о Картафиле. Вполне возможно, что он там только упоминался. Так что не было ничего удивительного в том, что рассказа о Картафиле я не нашел. Помимо этого, было ясно, что сокращение "рдств" автор статьи об Ишервуде не понял, и это стало причиной того, что он предпочел эту запись не цитировать. На расшифровку "рдств" ушло еще несколько минут; но на самом деле это могло значить только одно "родственника". Имя родственника Энрике Аморима мне было известно. Еще через полчаса передо мной лежала книга с рассказом, который я искал. "В Лондоне, - писал автор, - в июне месяце 1929 года антиквар Жозеф Картафил из Смирны предложил княгине Люсенж шесть томов "Иллиады" Попа (1715–1720) форматом в малую четверть". В дальнейшем повествовании антиквар Картафил не участвовал; но в комментариях к академическому изданию того же автора сообщалось, что "Жозеф Картафил - это одно из имен Исаака Лакедема". Имя Лакедем автор примечаний оставил без комментариев.
4
Я пробыл в Англии чуть больше месяца и вернулся в самом конце октября. Из пустыни дул пронзительный холодный ветер; он нес горькую пыль, обрывки бумаги и газет, смятые рекламные листки, с цоканьем катил по мокрым малиновым плиткам тротуара пустые пластмассовые бутылки. Было холодно, и мне смертельно хотелось спать. Но на следующее утро распогодилось, к десяти стало даже жарко, и я решил поехать в Эмек Рефаим. Я сказал Ире, что нашел в Англии очень странные сведения о Лакедеме и хотел бы его об этом расспросить. Я был заранее уверен, что упоминание про Лакедема вызовет всплеск раздражения и несимпатии, помня, как недовольно и разочарованно Ира смотрела на меня, поджимая свои элегантно накрашенные губы, а Лакедем выстукивал неизвестную мне мелодию костяшками пальцев на крышке стола. Мокрый след от бутылки на старом лаке отражал матовую желтизну света лампы. Лакедем кашлял, квохтая и прижимая ладонь к губам, молчал и скрипел качающимся креслом.
Но осенняя скука сделала свое дело, и неожиданно Ира попросила меня взять ее с собой; от удивления я не нашел причины отказаться. Машину, с которой без меня что-то произошло, еще только предстояло забрать из гаража, и мы поехали на автобусе. Был последний осенний хамсин, как обычно, пыльный и удушливый; небо, раскаленное до белизны; тяжелый уличный грохот, низко стелющийся и накатывающий волнами. Без меня произошло много нового. Ира прочитала Кибирова, а в Москве тем временем уже читали Пелевина. Машин сосед продолжил расширение своей квартиры и ликвидировал каменную сушилку для белья на кухонном балконе. Он снес один из ее бортов, продлил нижнее перекрытие до второго борта, на котором установил огромное окно с двойными стеклами, а затем снес стену на кухню, увеличив, таким образом, последнюю за счет кухонного балкона и прилегающей к ней сушилки.
- Как Лондон? - спросила Ира наконец.
- Ничего, как обычно.
- Хотела бы я посмотреть, как одеваются англичане осенью. В Израиле вообще забываешь, как выглядит элегантно одетый человек.
Я промолчал.
- Я знаю, что ты про это думаешь, - продолжила Ира, - но я не понимаю, как можно не соглашаться, что израильтяне не умеют одеваться. Главный наряд - фасон мешок, футболка на выпуск. А прически? Такое ощущение, что полстраны вышло из зоны. Наши эмигранты - это единственные, кто чувствует, что такое элегантность.
- Ты знаешь, - сказал я, подумав, - в Лондоне нынешние русские туристы тоже отличаются элегантностью.
- Ты мог бы испытывать свое остроумие на ком-нибудь другом. По крайней мере, в нынешней России происходит либерализация сознания.
"Ого", - подумал я, и мы вышли из автобуса.
Как это ни странно, дверь в лавку Лакедема была закрыта. Я постучал еще раз, но снова безрезультатно. Ира попыталась заглянуть сквозь узкое окно "кабинета", но, кроме освещенного солнцем края стола, о чьей природе мы догадались по очертаниям, было невозможно ничего разобрать. Становилось все жарче; прозрачная тень крыши расчерчивала узкую улицу на две неравные полосы - выбеленную светом полуденного солнца и черненую его тенью. Мне пришло в голову, что стоит поискать Лакедема в том кафе, где я когда-то с ним познакомился. Мы завернули за угол и спустились вниз по сбитым каменным ступенькам. Но в кафе было пусто. Ковер в витрине напротив исчез; за столиком, где я иногда пил кофе, дремал арабчонок, положив голову на гигантскую махровую тряпку, которой он обычно протирал столы. Я поискал взглядом хозяина кафе, но потом передумал; к тому же навстречу нам шел один мой приятель.
- Какие люди, - закричал он еще издалека, - какими судьбами?
- Ищем одного антиквара, - сказала Ира, - хотим тут всякие мелочи прикупить.
- И что он?
- Обещал быть и куда-то делся.
- Круто стоит, если может клиентами разбрасываться. Хотя у меня был один знакомый, еще по совку, он тоже на антиквариате неслабо поднялся.
Мы еще немного поговорили и вернулись назад. Подойдя снова к дому Лакедема, я решил воспользоваться однажды испробованным методом и постучал в окно справа от входа. Через несколько минут мы услышали смутное шевеление, шарканье и, наконец, скрежет засова. Лицо старика, который нам открыл, было мне знакомо, хотя и не связывалось ни с каким именем. "Меня зовут Иоси, - сказал старик, - я его сосед". Он молча задвинул засов, провел нас в кабинет. Дверь в темный внутренний холл была снова открыта; Иоси пропустил нас вперед. На этот раз в холле горел тусклый свет. Напротив двери в комнату с книгами и гипсами, которую я когда-то принял за спальню, была еще одна дверь. Иоси указал на нее, и мы вошли. У противоположной стены комнаты стояла кровать, на которой лежал Лакедем.
- А, это вы, красотка, - сказал он, чуть приподнявшись и повернувшись к Ире, - а я думал, вы больше, не придете.
Но похоже, что затраченные им усилия оказались чрезмерными; Лакедем закашлялся, задрожал и снова прижался к подушке.
- Вам вредно говорить, - сказала Ира.
Лакедем улыбнулся, обнажив неожиданно желтые, волчьи зубы. Комната, в которой он лежал, была почти пуста. Кровать, стул у кровати, беленные известкой стены, белые каменные дуги под потолком. Окно было прикрыто деревянными крашеными ставнями с узкими прорезями. Ни книг, ни картин, ни одной из тех вещей, которые, как мне казалось, окружали Лакедема, здесь не было. Он знаком попросил Иру и Иоси уйти; я придвинул стул поближе к изголовью и сел.
- Вот и все, - сказал Лакедем.
Я промолчал, понимая, что он прав.
- Ну как Альбион?
- Холодно уже, - сказал я, подумав.
Мы замолчали.
- Ладно, - сказал Лакедем, - если не возражаете, передам ему от вас привет.
- У вас был врач? - спросил я.
- Вы еще предложите вызвать "скорую". Простите; правда, простите. Не волнуйтесь, был; все хорошо.
- Хотите, я вам почитаю?
- Нет. Лучше налейте себе вина, оно в шкафу в кабинете.
Я вышел из комнаты, прикрыл дверь, открыл шкаф, достал высокий матовый стакан, налил немного вина. Ставни в "кабинете" были открыты, и на пол падала узкая белая полоса солнечного света. Я вернулся к Лакедему.
Он снова приподнялся над подушкой.
- Вы ведь ждете, - сказал он, - что я вам что-то расскажу; что-то, чего вы не знаете; что-то, что я хочу оставить после себя.
- Я не уверен, - сказал я, - что именно этого жду. Хотя может быть и жду. Не знаю, правда не знаю.
- Ну хорошо, - ответил Лакедем, - я много страдал. Но это не имеет значения.
- Я не знаю.
Он замолчал; потом снова улыбнулся.
- А если ничего нет; нет ничего помимо того, в котором нет нас. Нет никакого здесь по ту сторону здесь.
- Нет вообще?
- Нет здесь.
Я рассмеялся.
- Приоткройте, пожалуйста, ставни.
Я встал и открыл ставни на ширину ладони. Мы снова замолчали. Я видел, что ему становится все хуже.
- А теперь идите, - сказал Лакедем, - я не хочу, чтобы вы видели, как я умираю.
Я встал. Но, прочитав мои мысли, Лакедем жестом остановил меня.
- Я хочу умереть в этой комнате, - сказал он, - и вы должны пообещать мне, что пока я жив, вы больше не придете.
Я пообещал.