В автобусе я придумала для себя легенду и рассказывала ее всем, кто мной интересовался. Во время очередной остановки в Огайо я решила, что покину автобус в Кембридже, штат Массачусетс. Это было достаточно близко к Род-Айленду и звучало гораздо скромнее, чем Бостон. А кроме всего прочего, мне нравилось само это название, вызывавшее ассоциации с английскими джемперами, черными мантиями выпускников и другими приятными вещами. Я решала, что задержусь здесь, чтобы заработать денег и поступить в школу дизайна. То, что судьба создала на моем пути очередное препятствие, вовсе не означало, что я должна отречься от своей мечты. Я уснула, и мне приснилась Пресвятая Дева. Я спрашивала себя, что заставило ее поверить явившемуся к ней Святому Духу. Проснувшись, я услышала звуки скрипки, показавшиеся мне голосом ангела.
***
Я позвонила отцу из автомата в подземном переходе автобусной станции на Брэттл-сквер. Я позвонила за счет абонента. Слушая гудки в трубке, я смотрела на лысую старуху с вязанием в руках, расположившуюся на приземистой скамье неподалеку, и виолончелистку, которая вплела блестки в свои многочисленные тугие косички. Затем я попыталась прочитать граффити на дальней стене перехода, но тут отец снял трубку.
- Слушай, - сказала я, не дав ему и рта раскрыть, - я никогда не вернусь домой.
Я ожидала, что он начнет возражать или признается, как в отчаянии целых два дня обшаривал улицы Чикаго. Но отец лишь негромко присвистнул.
- Никогда не говори никогда, девочка, - ответил он. - Когда-нибудь эти слова к тебе вернутся.
Я стиснула трубку так, что пальцы побелели. Отец был единственным человеком, кому я была нужна, и, похоже, мое исчезновение его совсем не обеспокоило. Что с того, что я не оправдала его надежд? Неужели это заставило его забыть восемнадцать последних лет? Я ни за что не осмелилась бы уйти из дома, если бы в глубине души не была уверена в том, что он всегда будет меня ждать, а значит, истинное одиночество мне не грозит.
По моей спине пробежала дрожь. Что, если я и в нем ошиблась? Я молчала, не зная, что сказать.
- Может, ты все же скажешь, куда уехала? - спокойно продолжал отец. - Я знаю, что ты добралась до автостанции, но подробности твоих дальнейших странствий скрыты в тумане неизвестности.
- Как ты это узнал? - ахнула я.
Отец засмеялся, и этот звук окутал меня мягким и уютным покрывалом. Мне всегда казалось, что его смех относится к числу моих самых первых воспоминаний.
- Я тебя люблю, - ответил он. - Или ты во мне сомневалась?
- Я в Массачусетсе, - произнесла я, почувствовав себя значительно лучше. - Но больше я тебе ничего не скажу. - Виолончелистка взяла смычок и провела им по животу своего инструмента. - Насчет колледжа я пока ничего не знаю, - добавила я.
Отец вздохнул.
- Незачем было сбегать, - пробормотал он. - Ты могла обратиться ко мне. Всегда можно…
В этот момент мимо прогудел автобус, заглушив остаток фразы. Я не услышала последних слов отца, и это меня вполне устраивало. Это позволяло не признаваться себе в том, что я не хочу слышать, что говорит мне отец.
- Пейдж? - окликнул он.
Видимо, я пропустила какой-то вопрос.
- Папа, - сказала я, - ты обращался в полицию? Кто-нибудь знает?
- Никто ничего не знает, - ответил отец. - Я подумывал об этом, но мне казалось, что ты вот-вот откроешь дверь и войдешь в дом. Я надеялся на это. - Его голос звучал глухо и тускло. - Я не мог поверить в то, что ты действительно ушла.
- Ты тут ни при чем, - взмолилась я. - Ты должен знать, что дело не в тебе.
- Во мне, Пейдж. Иначе тебе незачем было бы уходить.
Я хотела сказать ему: "Нет, это неправда. Это не может быть правдой, потому что все эти годы ты твердил мне, что я не виновата в том, что она ушла. Это не может быть правдой, потому что мне было очень трудно с тобой расстаться". Но слова застряли у меня в горле. Я не смогла произнести ни слова, потому что по моим щекам потекли слезы. Я вытерла нос рукавом.
- Может быть, я когда-нибудь приеду, - выдавила я из себя.
Отец постучал пальцем по трубке. Он часто так делал, когда я была совсем маленькой, а он отправлялся торговать своими изобретениями. Телефонные провода доносили до меня этот тихий стук. "Ты слышала? - шептал он. - Это звук поцелуя, проникающего прямо в твое сердце".
Автобус из неведомых краев приближался ко мне из темного туннеля станции.
- Я чуть с ума не сошел от беспокойства, - признался отец.
Я наблюдала за тем, как колеса автобуса закрывают от меня ребристое кирпичное здание терминала. Я вспоминала хитроумные штучки, которые папа делал для того, чтобы меня позабавить. Вода из крана сбегала по водостоку и приводила в движение вентилятор, струя воздуха от которого воздействовала на лопасти моторчика, соединенные со шкивом, открывавшим коробку хлопьев и отмерявшим мой завтрак. Отец умел обратить себе на пользу любые неприятности или проблемы.
- Не волнуйся обо мне, - уверенно заявила я. - В конце концов, я твоя дочь.
- Ага, - протянул отец, - но, похоже, от матери ты тоже кое-что унаследовала.
***
После того как я проработала в "Мерси" две недели, Лайонел стал доверять мне ключи, и я часто закрывала закусочную на ночь. А когда наплыв посетителей ослабевал или пропадал вовсе, как, например, около трех часов дня, он усаживал меня за стойку и просил написать чей-нибудь портрет. Конечно же, я первым делом нарисовала тех, кто работал в мою смену, - Марвелу, Дорис и Лероя, после чего перешла к президенту, мэру и Мэрилин Монро. На некоторых портретах появились сюжеты, объяснить которые я была не в состоянии. К примеру, в глазах Марвелы отражался мужчина с потемневшим от страсти лицом, которого поглощало бушующее море. В изгибе шеи Дорис я нарисовала сотни кошек, причем каждая следующая все больше походила на человека, а у последней было лицо самой Дорис. Пышные очертания персиковых рук Мэрилин Монро, как ни странно, заключали в себе не ее многочисленных любовников, а холмы, покрытые колосящимися пшеничными полями и грустные глаза бигля. Посетители закусочной далеко не всегда замечали эти странные изображения - они были очень маленькими и ненавязчивыми. Но я продолжала рисовать, и, когда я заканчивала очередной портрет, Лайонел вывешивал его на стену над кассовым аппаратом. К тому времени, как рисунки заняли полстены, я наконец-то почувствовала себя своей.
Все это время я ночевала на диване в гостиной Дорис, которую разжалобила моя история о домогательствах отчима. Поэтому, как только мне исполнилось восемнадцать, я забрала все деньги, которые удалось скопить, присматривая за соседскими детишками, и сбежала. Мне нравилась эта история, потому что она была почти правдой, - во всяком случае, в той ее части, которая касалась восемнадцатилетия и побега. К тому же она внушала окружающим сочувствие, что в моей нынешней ситуации было совсем не лишним.
Именно Дорис пришла в голову идея организовать нечто вроде фирменного блюда. Если клиент платил два доллара сверх заявленной цены на индюшиные рулетики, то в придачу получал бесплатный портрет.
- Она классно рисует, - прокомментировала Дорис, наблюдая, как я покрываю лист бумаги извилистыми линиями прически Барбры Стрейзанд. - Все эти Джо Шмо сразу почувствуют себя знаменитостями.
Мне было немного не по себе. Я чувствовала себя цирковой диковиной, но отклик на объявление, которое мы вложили в меню, оказался на удивление бурным. Чаевых мне теперь доставалось намного больше, чем когда я просто обслуживала столики. Большинство завсегдатаев я нарисовала в первый же день. Сделать эти портреты бесплатными придумал Лайонел. Он же распорядился вывесить их на стену рядом с моими предыдущими работами. Если честно, то я могла бы изобразить большинство этих людей и по памяти. Я уже давно исподтишка за ними наблюдала, пытаясь угадать, чем они живут, а в свободное время дополняя недостающие детали собственным воображением.
Взять, к примеру, Розу, блондинку, каждую пятницу делавшую прическу в парикмахерской неподалеку, а после этого заглядывавшую на ланч в наш ресторан. Она носила дорогие льняные костюмы, классические туфли и обручальное кольцо с бриллиантом. У нее было портмоне от Гуччи, и деньги она складывала в строгом порядке - долларовые бумажки, пятерки, десятки и двадцатки. Однажды она привела с собой лысеющего мужчину, который весь обед крепко держал ее за руку и говорил по-итальянски. Я решила, что это ее любовник, потому что все остальное в ее жизни было уж чересчур безупречным.
Марко был слепым студентом. Он учился в школе управления имени Кеннеди и даже в самые жаркие июльские дни ходил в длинном черном пальто. На его бритой голове всегда красовалась бандана. Он любил с нами играть. "Какого это цвета? - спрашивал он. - Дайте подсказку". И я произносила что-нибудь вроде "Мак-Карти". Он смеялся и отвечал: "Красный". Он приходил поздно вечером и курил сигарету за сигаретой, пока под потолком не повисало серое облако, образуя искусственное небо.