- Это видно по дрозофилам и сердечным приступам. Действуют общие силы.
- Я так устарел, что даже пищу жевать не приходится.
- Здесь тебе нельзя.
- Мне тут нравится.
- Нет, не нравится.
- Мне нравится ездить спиной. - Цзинь заговорил голосом диктора новостей. - Он умер так же, как и жил. Задом наперед. Подробности - после игры.
Ему было хорошо. Столько силы в себе он не ощущал уже много дней, а то и недель, а то и дольше. Зажегся красный. На другой стороне авеню он увидел Джейн Мелмен, своего начальника финансовой службы, в шортиках для бега и топе - она рысила по-росомашьи. Остановилась у оговоренного места посадки - рядом с бронзовой статуей человека, голосующего такси. Затем, прищурившись, посмотрела в направлении Эрика - старалась определить, его это лимузин или чей-то чужой. Эрик знал, что она ему скажет - первую реплику, дословно, - и с нетерпением на нее рассчитывал. Уже слышал гнусавый воздушный поток ее говора. Ему нравилось знать, что грядет. Так подтверждается наличие некоего наследственного сценария, доступного тем, кто способен его дешифровать.
Цзинь выскочил в дверь, не успела машина пересечь Парк-авеню. На разделительной полосе стояла женщина в сером спандексе, держала на весу дохлую крысу. Похоже, какой-то перформанс. Зажегся зеленый, и загудели клаксоны. На зданиях повсюду в этом районе названия финансовых учреждений были выгравированы на бронзовых стелах, высечены в мраморе, процарапаны сусальным золотом по граненому стеклу.
Мелмен бежала на месте. Когда машина остановилась на углу, она выступила из-под тени стеклянной башни за спиной и ввалилась в заднюю дверцу - сплошь локти и блестящие колени, веб-телефон в кобуре на поясе. Она запыхалась и вспотела после пробежки, рухнула на откидное сиденье с каким-то мрачным облегчением - с таким сбрасывают балласт в туалете.
- Все эти лимузины, господи, один от другого не отличишь.
Он сощурился и кивнул.
- Мы прямо как детки перед выпускным, - сказала она. - Или какая-нибудь тупая свадьба где-нибудь. В чем шарм одинакового?
Он глянул в окно, отвечая тихо - тема была ему настолько безынтересна, что замечание пришлось адресовать стали и стеклу снаружи, равнодушной улице.
- В том, что я влиятельный человек, который предпочитает не метить территорию отдельными струйками мочи, - может, так? Мне следует за что-то извиняться?
- Я хочу домой, целоваться взасос с Максимой.
Машина не двигалась. Сверху обрушивался грохот, от которого прохожие, идя мимо, прикрывались: гортанные раскаты гранитной башни имени огромной инвестиционной фирмы, ее возводили на южной стороне улицы.
- Вам, кстати, известно, что сегодня за день.
- Известно.
- Сегодня у меня выходной, черт побери.
- Я это знаю.
- Мне отчаянно нужен этот лишний день.
- Я знаю.
- Ничего вы не знаете. Вы не можете знать, каково это. Я мать-одиночка в бедственном положении.
- У нас ситуация.
- Я мать и бегаю в парке, как вдруг у меня в пупке взрывается телефон. Думаю, что это ребенкина нянька - она никогда не звонит, пока температура не поднимется до ста пяти. А у нас, оказывается, ситуация. Еще какая ситуация. Иену сносит так, что нас может раздавить через несколько часов.
- Выпей воды. Посиди на банкетке.
- Мне нравится лицом к лицу. И мне совсем не обязательно смотреть на все эти экраны, - сказала она. - Я и так знаю, что происходит.
- Иена упадет.
- Точно.
- Потребительские расходы снижаются, - сказал он.
- Точно. А кроме того, Банк Японии оставил процентные ставки без изменений.
- Это сегодня случилось?
- Это случилось ночью. В Токио. Я позвонила своему источнику в Никкей.
- На бегу.
- Пока рвала когти по Мэдисон-авеню, чтобы успеть сюда.
- Иена не может подняться выше.
- Это правда. Точно, - сказала она. - Но она только что поднялась.
Эрик посмотрел на нее, розовую, взмокшую. Машина слабо продвинулась вперед, и в нем шевельнулась меланхолия - казалось, ей пришлось преодолеть глубочайшие долы пространства, чтобы дотянуться до него, застрявшего посреди города. Он выглянул в окно - причудливый композит, эти люди на улице машут проезжающим такси, перебегают на красный свет, все вместе едины и цельны, стоят в очередях к банкоматам у банка "Чейз".
Она сообщила Эрику, что он выглядит кисло.
Автобусы рокотали по улице двойками, кашляя и задыхаясь, попарно или строем в затылок, короткими очередями выпускали людей на тротуар, живая добыча, ничего нового, там же и строители обедали, усевшись под банковские стены, вытянув ноги, ржавые башмаки, оценивающие взгляды - все нацелены на поток людей, марш мимо, приглядываются ко внешности, к шагу и стилю, к женщинам в деловых юбках, они чуть ли не бегут, к женщинах с головными гарнитурами и в сандалиях, к женщинам в мешковатых шортах, к туристкам, к иным обалделым и лоснящимся, с ногтями из кино про вампиров, длинными, к клыкастым и наштукатуренным, эти рабочие настороже, подмечают любую причудь, тех, у кого прически, одежда или походка могут быть насмешкой над тем, что эти рабочие делают, на высоте сорока этажей, либо зануд с мобильниками, которые раздражают их вообще.
Такие сцены его обычно возбуждали - великое алчное течение, в котором каждый анекдотический миг лепится физической волей города, лихорадкой человеческих я, притязаниями промышленности, коммерции и толпы.
Он услышал собственный голос из некой точки недалекого пространства.
- Я вчера ночью не спал, - сказал он.
Машина пересекла Мэдисон и остановилась перед Торговой библиотекой, как и планировалось. В обе стороны по улице тянулись едальни. Он подумал обо всех, кто ест, о жизнях, что истощаются за обедом. Что стоит за этой мыслью? Подумал об уборщиках, сметающих крошки со столов. Официанты и уборщики не мрут. Не являются только едоки - один за другим, с течением времени, берут и не приходят за своим супом с пачкой крекеров в придачу.
К машине подошел мужчина в костюме и галстуке, в руках - небольшой ранец. Эрик отвернулся. Из разума слилось все, за исключением чего-то связанного с пафосом самого слова "ранец". Ведь может рассудок вдруг отупеть - тактическая уловка уклонения или подавления, реакция на вдруг нависшую угрозу, прилично одетый человек с бомбой в чемоданчике, что даже в самой изобретательной мысли не найдется утешения, не останется времени на прилив ощущений, на естественный бросок, которым может сопровождаться опасность.
Когда мужчина постучал в окно, Эрик на него не взглянул.
Тут же на месте оказался Торваль - взгляд тугой, рука под пиджаком, с флангов заходят два помощника, мужчина и женщина, поразительно жизнеподобны, вынырнув из визуальной статики обеденного роя на улице.
Торваль навис над человеком.
И спросил:
- Вы, блядь, кто?
- Прошу прощения.
- Время ограничено.
- Доктор Инграм.
Торваль уже заломил мужчине руку назад. Прижал к борту автомобиля. Эрик подался ближе к окну и опустил его. В воздухе мешались запахи еды - кориандр, луковый суп, чад жарящихся пирожков с говядиной. Помощники встали вольным оцеплением, оба лицами прочь от места действия.
Из японского ресторана "Ёдо" вышли две женщины - и тотчас нырнули обратно.
Эрик посмотрел на мужчину. Хорошо бы Торваль его застрелил - ну или хотя бы приставил ему пистолет к голове.
Он сказал:
- Вы кто, блядь, такой?
- Доктор Инграм.
- Где доктор Невиус?
- Неожиданно вызвали. По личным делам.
- Говорите медленно и членораздельно.
- Его неожиданно вызвали. Я не знаю. Какой-то семейный кризис. Я его коллега.
Эрик задумался.
- Я вам когда-то уши промывал.
Эрик взглянул на Торваля и кратко кивнул.
Потом закрыл окно.
Он сидел по пояс голый. Инграм раскрыл свой ранец на комплекте недвусмысленных инструментов. Приложил стетоскоп к груди Эрика. Тот сообразил, еще как сообразил, почему на нем нет майки. Ее он оставил на полу спальни у Диди Фэнчер.
Пока врач слушал, как открываются и закрываются его сердечные клапаны, Эрик смотрел мимо Инграма. Машина рывками постепенно пробиралась на запад. Он не знал, почему до сих пор используют стетоскопы. Забытые инструменты древности, такие же причудливые, как и пиявки.
Джейн Мелмен сказала:
- Вы это вот что.
- Вот это. Каждый день.
- Неважно.
- Где бы ни был. Именно. Неважно.
Она чуть закинула голову и сунула бутылку родниковой воды куда-то в середину лица.