XIII
Было тихое, безветренное утро. По небу разливалась невозмутимая синева, а на снегу ослепительно играло солнце. Широкий склон был покрыт настом. Они шли по нему, точно истомленные призраки в царстве мертвых. Ничто не нарушало окружавшего их жесткого, застывшего покоя. Далекие пики Скалистых Гор, вздымавшиеся на расстоянии сотни миль, казалось, придвинулись до пяти миль.
- Что-то надвигается, - прошептала Лабискви. - Неужели ты не чувствуешь, - здесь, там, повсюду? Все так странно…
- Меня знобит. Но это не от холода, - ответил Смок. - И не от голода.
- Дрожь в голове и в сердце, правда? - возбужденно подхватила она. - У меня тоже.
- Нет, это не внутри, - ответил Смок. - Я чувствую, как меня обдает ледяным холодом, нервы мои стынут.
Через четверть часа они остановились передохнуть.
- Я больше не вижу вершин, - воскликнул Смок.
- Воздух становится густым и тяжелым, - сказала Лабискви. - Трудно дышать.
- Три солнца! - хрипло крикнул Мак-Кен, шатаясь и судорожно цепляясь за свою палку.
С каждой стороны солнца горело по ложному солнцу.
- Их пять, - сказала Лабискви.
И пока они смотрели, все новые и новые пылающие солнца возникали перед их глазами.
- Смотрите, на небе бесчисленные солнца! - в ужасе крикнул Мак-Кен.
И действительно, куда они ни обращали взор, повсюду на небосклоне сверкали и искрились все новые и новые солнца.
Вдруг Мак-Кен издал дикий вопль ужаса и боли.
- Меня укусило что-то! - крикнул он.
Потом вскрикнула Лабискви; Смок тоже почувствовал щекочущий укол в щеку, холодный и жгучий, как кислота. Это напомнило ему ощущение, которое испытываешь, когда купаешься в море и вдруг натыкаешься на жалящие ядовитые нити, выпускаемые моллюском "португальский броненосец". Оба ощущения были так схожи, что он невольно потер щеку, чтобы удалить ядовитое вещество, которого не было.
А потом раздался до странности глухой выстрел. У подножия горы стояли лыжники-индейцы и один за другим открывали огонь.
- Разойдитесь! - крикнул Смок. - И скорее наверх! Мы почти на самой вершине. Они на четверть мили ниже. Мы можем выиграть несколько миль - мы ведь будем идти под гору.
Испытывая неприятный зуд и жар на щеках от невидимых воздушных уколов, трое беглецов рассыпались по снежному склону и стали карабкаться наверх. Глухие раскаты выстрелов терзали их слух.
- Какое счастье, что у четырех из наших преследователей старые мушкеты и только у одного винчестер, - крикнул Лабискви Смок. - И к тому же эти солнца мешают им целиться.
- Теперь ты понимаешь, каков нрав у моего отца? - спросила она. - Он приказал им убить нас.
- Как ты странно говоришь, - сказал Смок. - Твой голос звучит откуда-то издалека.
- Закрой рот, - внезапно крикнула Лабискви, - и молчи! Я знаю, что это такое. Закрой рот рукавом!
Мак-Кен упал первым и с трудом встал на ноги. И прежде чем они добрались до вершины, все они падали по нескольку раз. Мышцы не повиновались - они сами не знали почему, и тела их как бы окоченели, а конечности налились свинцом. Взобравшись на хребет и оглянувшись, они увидели, что ползущие по склону индейцы спотыкаются и падают.
- Они никогда не поднимутся сюда, - сказала Лабискви. - Это белая смерть. Я знаю, хотя никогда не видала ее. Мне рассказывали о ней старики. Скоро опустится туман, не похожий ни на один туман, ни на один иней, ни на один ледяной пар. Немногие из видевших его оставались в живых.
Мак-Кен хрипел и задыхался.
- Закройте рот, - приказал Смок.
Беглое мерцание света, лившееся на них со всех сторон, заставило Смока посмотреть на ложные солнца. Они мерцали и туманились. Воздух был полон каких-то микроскопических искр. Жуткий туман затянул ближайшие пики; молодые индейцы, все еще пытавшиеся ползти наверх, были поглощены им. Мак-Кен сидел на корточках, поджав под себя лыжи и закрывая рот и глаза руками.
- Идем! Поднимайтесь! - приказал ему Смок.
- Не могу, - простонал Мак-Кен.
Его скорченное тело содрогалось. Смок медленно подошел к Мак-Кену, с трудом заставляя себя преодолевать сковывавшую его летаргию. Он заметил, что мысли его ясны. Только тело было парализовано.
- Оставь его, - пробормотала Лабискви.
Но Смок заставил ирландца встать на ноги и повернул его лицом к пологому откосу, по которому им предстояло спуститься. Потом он слегка подтолкнул Мак-Кена, и тот, тормозя и правя палкой, нырнул в мерцание алмазной пыли и исчез.
Смок посмотрел на Лабискви. Она улыбалась и напрягала все силы, чтобы не упасть.
Кивком он приказал ей начать спуск, но она подошла к нему, и на расстоянии футов десяти друг от друга они понеслись вниз - в жалящую гущу холодного огня.
Как Смок ни старался тормозить, его тяжелое тело быстро стремилось вперед, и он понесся под откос со страшной быстротой, обгоняя Лабискви. Только когда он достиг обледеневшего ровного плато, скорость эта начала уменьшаться. Наконец ему удалось задержаться, к нему присоединилась Лабискви, и они вместе двинулись дальше, все медленней и медленней, пока не остановились. Летаргия сковывала их все сильнее. Самые бешеные усилия воли не могли заставить их двигаться быстрее улитки. Они проползли мимо Мак-Кена, скрючившегося на своих лыжах. Смок палкой заставил его встать.
- Мы должны сделать привал, - с мучительным трудом прошептала Лабискви. - А то мы умрем. Мы должны укрыться - так говорили старики.
Не тратя времени на развязывание узлов, она перерезала ремни своих тюков. Смок сделал то же самое, и, в последний раз взглянув на огненный смертоносный туман и на ложные солнца, они закутались в свои спальные мешки и крепко прижались друг к другу.
Они почувствовали, что на них валится какое-то тело, потом услышали слабый стон и проклятия, прерванные страшным приступом кашля, и поняли, что это Мак-Кен. Ирландец прижался к ним, кутаясь в свои меха.
Они начали задыхаться. Сухой кашель, судорожный и беспрерывный, терзал им грудь. Смок заметил, что у него поднимается температура. С Лабискви происходило то же самое. Приступы кашля все учащались и усиливались, к вечеру они достигли предельной силы. Потом, мало-помалу, кашель утих, и они задремали, терзаемые последними его приступами, окончательно обессиленные.
Мак-Кен, однако, продолжал кашлять все сильнее и сильнее, и по его стонам и воплям они поняли, что он бредит. Один раз Смок сделал попытку откинуть меха. Но Лабискви крепко вцепилась в него.
- Нет! - взмолилась она. - Открыться сейчас - значит умереть. Прижмись лицом к моей парке, дыши как можно спокойней и не разговаривай.
Так они дремали, окутанные мраком, будя друг друга постепенно ослабевающим кашлем. После полуночи, так решил Смок, Мак-Кен закашлялся в последний раз.
Смок проснулся от прикосновения чьих-то губ к его губам. Он лежал в объятиях Лабискви; его голова покоилась у нее на груди. Ее голос был весел и звучал как обычно. Глухой звук его исчез.
- Уже день, - сказала она, приподнимая край спальных мехов. - Смотри, любимый, уже день. И мы живы и не кашляем больше. Надо идти дальше, хотя я с радостью осталась бы здесь навсегда. Последний час был сладок. Я не спала и любила тебя.
- Не слышно Мак-Кена, - заметил Смок. - А что случилось с индейцами? Почему они не настигли нас?
Он откинул меха и увидел в небе обычное одинокое солнце. Дул мягкий, прохладный ветерок, предвещавший наступление теплых дней. Весь мир снова стал естественным. Мак-Кен лежал на спине; его немытое, закопченное дымом костров лицо было твердо, как мрамор. Это зрелище нисколько не огорчило Лабискви.
- Смотри! - воскликнула она. - Зимородок! Хорошая примета. Индейцы пропали бесследно.