Тогда Смок занялся просушкой одежды. Греясь в теплых лучах вечернего солнца, он выжал ее и разложил вокруг себя. При нем была непромокаемая спичечница; он высушил при помощи спичек щепотку табаку и кусочек рисовой бумаги, чтобы сделать папиросу.
Спустя два часа, сидя нагишом на тюках и покуривая, он услышал сверху голос: мог ли он не узнать его!
- Эй, Смок! Смок!
- Алло, Джой Гастелл, - крикнул он в ответ. - Откуда вы свалились?
- Вы ранены?
- Вовсе нет.
- Отец спускает веревку. Вы ее видите?
- Да, и даже уже поймал, - ответил он, - теперь, пожалуйста, подождите минуты две-три.
- В чем дело? - тревожно спросила она через несколько минут. - О, я знаю, вы ранены!
- Да нет же! Я одеваюсь.
- Одеваетесь?
- Ну да! Я купался. Ну, готовы? Тяните!
Сначала он послал наверх оба тюка, получил за это от Джой Гастелл соответствующий выговор и наконец поднялся сам.
Джой Гастелл смотрела на него горящими глазами, пока ее отец и Карсон деловито сматывали веревку.
- Как же это вы перерезали ее? - воскликнула она. - Это было… Право же, это было изумительно!
Смок презрительно отмахнулся от комплимента.
- Я все знаю, - настаивала она. - Карсон рассказал мне. Вы решили пожертвовать собой ради него.
- И не думал ничем жертвовать, - соврал Смок. - Я все время видел под собой эту мелкую лужу для купания.
Как вешали Калтуса Джорджа
I
Дорога круто поднималась по глубокому, рыхлому, нетронутому снегу. Смок возглавлял шествие, утаптывая хрупкие кристаллики своими широкими, короткими лыжами. Работа эта требовала богатырских легких и железных мускулов: ему приходилось напрягать все силы. Позади, по утоптанной им тропе, тянулась упряжка из шести собак. Клубы пара, вылетавшие из открытых пастей животных, свидетельствовали об их тяжелой работе и о низкой температуре воздуха. Малыш помогал тянуть, расположившись между коренником и санями и распределяя свои силы между шестом и тягой. Каждые полчаса он и Смок менялись местами: утаптывание снега было еще более утомительным занятием, чем работа шестом.
Все снаряжение было новым и прочным. На их долю выпал тяжелый труд - проложить зимний путь через горный хребет, и они добросовестно выполняли его. Напрягая все свои силы, они могли прокладывать в день самое большее десять миль дороги; это считалось у них хорошим результатом. Они держались изо всех сил, но каждый вечер заползали в свои спальные мешки совершенно разбитыми. Шесть дней прошло с тех пор, как они покинули многолюдный лагерь Муклук на Юконе. Пятьдесят миль наезженной дороги по Лосиному ручью они покрыли с нагруженными санями в два дня. А потом началась борьба с четырехфутовым девственным снегом, который в сущности был даже не снегом, а кристаллическим льдом - таким рыхлым, что от удара рассыпался, как сахарный песок. В три дня они прошли тридцать миль вверх по ручью Колюшки и пересекли ряд хребтов, разделявших несколько потоков, которые текли на юг и впадали в реку Сиваш. Теперь они должны были перебраться через горы за Лысыми Холмами и спуститься по руслу ручья Дикобраза к середине Молочной реки. Носились упорные слухи, что в верховьях реки Молочной находятся залежи меди. Туда-то они и стремились - к горе из чистой меди, в полумиле направо и вверх по первому ручью, за тем местом, где река Молочная выбивается из глубокой котловины на поросшую густым лесом равнину. Они узнали бы это место с первого взгляда. Одноглазый Маккарти описал его во всех подробностях. Ошибка была невозможна - если только Маккарти не лгал.
Смок шел впереди. Одинокие низкорослые сосенки попадались на их пути все реже, как вдруг он увидел перед собой одно деревце, совершенно высохшее и голое. Слова были излишни; он взглянул на Малыша, и тот ответил громовым: - Хо! Собаки немедленно остановились и не двигались все время, пока Малыш развязывал постромки, а Смок обрабатывал сухую сосну топором; потом собаки бросились в снег и свернулись комочком, прикрывая хвостом косматые ноги и заиндевевшую морду.
Путники работали с быстротой, свидетельствовавшей о многолетнем опыте. Скоро в тазу для промывки золота, в кофейнике и в кастрюле уже таял снег - его надо было превратить в воду. Смок достал из саней замороженные бобы, сваренные вместе с хорошей порцией свиного сала и ветчины: в этом виде их легко было перевозить. Смок топором разрубил бобы на несколько кусков и бросил их на сковороду, чтобы они оттаяли. Точно так же поступил он и с замерзшими лепешками из кислого теста. Через двадцать минут с момента остановки обед был готов.
- Больше сорока, - промолвил Малыш, набив рот бобами. - Надеюсь, холоднее не будет, да и теплей тоже. Самая подходящая погода для путешествия.
Смок ничего не ответил. У него рот был тоже набит бобами и челюсти усердно работали. Случайно его взгляд упал на собаку-вожака, лежавшую шагах в шести от него. Иззябший серый волкодав смотрел на него с тем бесконечным томлением, с той дикой жадностью, которая так часто вспыхивает в глазах северных собак. Смоку давно уже был знаком этот взгляд, и все же он никак не мог привыкнуть к его неизъяснимой таинственности. Словно желая стряхнуть гипноз, он отодвинул тарелку и чашку, подошел к саням и стал развязывать мешок с сушеной рыбой.
- Эй! - окликнул его Малыш. - Что ты делаешь?
- Нарушаю все путевые законы, обычаи и правила, - ответил Смок. - Собираюсь кормить собак в неурочное время - только один-единственный раз. Они много потрудились, и им предстоит взобраться еще на один хребет. Кроме того, Брайт сейчас беседовал со мной и сказал мне глазами много такого, чего не скажешь никакими словами.
Малыш скептически рассмеялся.
- Ну что ж, балуй их! Скоро ты им когти маникюрить будешь. Рекомендую кольдкрем и электрический массаж - полезнейшая штука для упряжных псов. Не помешает им иногда и турецкая баня.
- Прежде я никогда этого не делал, - защищался Смок. - Да и впредь не буду. Но на этот раз я их накормлю. Пусть это будет моя прихоть.
- Что ж, если это у тебя примета такая, то валяй. - Голос Малыша тут же смягчился. - С приметами надо считаться.
- Это не примета, Малыш. Просто Брайт каким-то образом подействовал на мое воображение. Он в одну минуту сказал мне глазами больше, чем я мог бы вычитать из книг за тысячу лет. Все тайны жизни светились в его глазах. И представь себе, я почти понял их, а потом снова все забыл. Теперь я знаю не больше, чем знал раньше, а был совсем близко к разгадке всех тайн. Не могу тебе объяснить, в чем тут дело, но глаза этого пса поведали мне, что такое жизнь, и эволюция, и звездная пыль, и космическая сила и все такое - все вообще.
- То есть, говоря на человеческом языке, ты суеверен, - настаивал Малыш.
Смок раздал собакам по одной сушеной рыбе и покачал головой.
- А я говорю тебе - это так, - повторил Малыш. - И это серьезная примета, Смок. Еще до конца дня что-то случится. Вот увидишь. И сушеная рыба сыграет свою роль.
- Объясни, что же это может быть? - начал Смок.
- Ничего я тебе объяснять не буду. Все придет само собой. Слушай, что я тебе скажу. Твое суеверие - для меня тоже примета. Ставлю одиннадцать унций золота против трех зубочисток, что я прав. Я не боюсь смотреть приметам прямо в лицо.
- Ты уж лучше ставь зубочистки, а я поставлю золото, - ответил Смок.
- Нет, это будет неприкрытый грабеж. Я играю наверняка. Мне ничего не стоит разгадать примету. Еще до конца дня что-то случится, и сушеная рыба сыграет свою роль.
- Ерунда, - сказал Смок, обрывая спор.
- И случится что-то пакостное, - продолжал Малыш. - Принимаю еще три зубочистки на прежних условиях, что дело будет препротивное.
- Состоялось, - сказал Смок.
- И я выиграю, - возликовал Малыш. - Заработаю зубочистки из цыплячьих перышек!