23
У меня не было телефона Леонида Сергеевича, поэтому весь остаток дня я изнывала от невозможности ему позвонить. Наверное, он ждал меня в условленном месте, а потом решил, что я ему нахамила: сказала, приду, а сама не пришла. Но что было делать, если я застряла у Вальки до позднего вечера?
После того, как "скорая" уехала, баба Тося, утомленная всеми событиями, сказала, что хочет подремать. А мне пришлось успокаивать Вальку – у нее задним числом началась истерика, еще усилившаяся после того, как я объявила ей решение Расула. От огромной нежданной радости тоже случаются истерики. Валька требовала, чтобы я вновь и вновь пересказывала ей весь ход событий с тех пор, как Расул запер ее в ванной. Что сказал Расул, а что бабушка, да что было после этого. Мы ушли на кухню, чтобы не тревожить больную, и трепали языками до тех пор, пока они у нас не начали заплетаться. Тогда Валька догадалась принять немножко прописанного бабке лекарства из разряда успокоительных. Но как только оно подействовало и я с чистой совестью собралась домой, пришла с дежурства Тамара Федоровна. Валька даже не звонила ей о том, что недавно бабушке было совсем плохо.
В общем, снова пришлось объяснять: что, как, почему. Хотя о возможном приезде Садика мы с Валькой, не сговариваясь, промолчали – боялись сглазить.
– А зачем Расул приходил? – хлопала накладными ресницами Тамара Федоровна.
– Попрощаться с бабушкой, ведь они раньше общались, – капризно тянула Валька: сама, мол, что ли, не понимаешь.
Я потихоньку прыснула, вспомнив, какого рода было это общение. И что же – бабе Тосе удалось-таки настоять на своем!
– Может быть, у него к нам какие-то претензии? – допытывалась Тамара Федоровна.
Валька засверкала глазами:
– Это у меня к нему претензии! А ты взяла с него денег и думаешь, все теперь прекрасно! Да ты продала меня, понимаешь?
– Как ты с матерью разговариваешь…
Тут я толкнула Вальку под бок: молчи, мол, раз тебе теперь светит Садика растить! И ушла к своей мамочке, которая уже начала волноваться. Правда, на ее волнении стоял рычаг блокировки – что я не где-нибудь, а у Вальки. С детства надежный адрес.
– Что ты ходишь, доченька, как потерянная? Иди поужинай, и в постель. Нюту я уже покормила, она съела бульон с курочкой – и снова спать. Это ж надо, так истощиться девочке!
– Где я его теперь найду? – сквозь зубы пробормотала я.
– Кого, доченька?
– Леонида Сергеевича! Это тот, с которым мы должны были встретиться, чтобы идти в школу моделей…
– А он кто? – помолчав, спросила мама.
– Бомж с чердака! То есть журналист.
Мама с опаской на меня посмотрела, но ее воспитательным методом всегда было терпеливое ожидание. А я возликовала, потому что она снова спасла меня, моя милая мамочка, – сама того не подозревая, подала мне верную мысль. Теперь я знала, где искать Леонида Сергеевича. Хотя это было, конечно же, нелогично, ведь он больше не ночует на чердаке. Но я убедила себя, что чердак – то самое место, которое мне необходимо сейчас посетить.
– Куда ты так поздно? – холодней обычного спросила мама.
– Схожу на чердак. Не волнуйся, я скоро!..
– Ой, Мальвина, вот что мне больше всего не нравится в твоей работе, так это как раз чердак. То есть то, что ты должна бомжей выгонять. Ведь несчастные люди, им идти некуда! И потом, для молодой девушки… Да ты уж давно их не выгоняла, что ж теперь вздумала?
– Надо ж когда-то, – лицемерно вздохнула я.
– Ну так иди, пока они еще спать не улеглись!
Но мне еще требовалось кое-что сделать. Я посмотрелась в зеркало, подправила пробор в волосах, потом переодела кофточку. Мама наблюдала за мной с недоуменьем и наконец не выдержала:
– Да что ж такое, в конце концов! Либо ты сейчас же расскажешь мне все как есть, либо я не пущу тебя на чердак!
И тут я поняла, что мне впервые в жизни не хочется рассказывать обо всем маме. Во всяком случае, не сейчас. Когда я приду с чердака, мне уже, возможно, будет что рассказать. А пока я сама ничего не знаю…
– Мамочка, ну что тут рассказывать – ты же понимаешь, что я обязана… Такая у меня работа!
С этими словами я проворно выскользнула из квартиры и закрыла за собой дверь.
В подъезде было тихо, исправно светили плафоны на лестничных площадках. Сегодня я прошла мимо своей боевой швабры, приткнутой в уголке перед лестницей на чердак. Подумать только, когда-то я могла замахнуться ею на Леонида Сергеевича! Мне стало неловко и в то же время приятно:
не потому, что я скрытая садистка, а от ощущения своих особых прав на этого человека. Я и прежде брала швабру только для устрашения, не думая пускать ее в ход. Но теперь подобная ситуация открывала для меня тот иллюзорный мир, в котором мы с Леонидом Сергеевичем с потрохами принадлежали друг другу.
Наверное, я покраснела, потому что к моим щекам прилила теплая волна. Жаль, не догадалась взять с собой пудреницу…
Чердак не пустовал, это было слышно по дыханию спящих. Вот досада, несколько человек! Теперь придется разговаривать с Леонидом Сергеевичем посреди этих распростертых тел, дорвавшихся наконец до своего нехитрого отдыха. Я как-то не подумала о такой вероятности, потому что последнее время перестала совершать рейды на чердак: мне было не до этого, да и очень уж с души воротило. А бомжи остаются бомжами – ночуют там, откуда не гонят. Конечно, беседовать в их обществе не обязательно: ведь Леонид Сергеевич может спуститься с чердака. Надо просто уведомить его, что я тут.
За несколько ступенек до чердака в нос ударил тяжелый запах немытых тел и преющей одежды – этих заношенных телогреек, месяцами не сменяемых теплых штанов, в которых я вижу бомжей что зимой, что летом. Ведь и летом по ночам бывает холодно, особенно если лежать на голом каменном полу.
Я поднялась еще выше: запах стал гуще, а глаза привыкли к тусклому чердачному освещению. В запыленное маленькое окошко проникал луч уличного фонаря. На полу, сбившись кучей, спали бомжи – сколько их, сразу не скажешь. Неподалеку стояли прислоненные к стенке костыли: ага, значит, одноногий бомж тоже тут. Но где Леонид Сергеевич? В нынешнем своем статусе он не стал бы ночевать вместе с другими, хотя бы из страха испортить свою шикарную куртку. Ну и из-за всего прочего… из-за меня, наконец. Но ведь и на чердаке он должен был оказаться из-за меня! А его не было.
Мне вдруг стало как-то пусто, неинтересно: бродившие внутри пузырьки шампанского растаяли. Теперь я почувствовала усталость: ведь целый день на ногах, дома надо за Нютой приглядывать, а тут еще у Вальки… Да и за себя волновалась, чего-то ждала, когда этот самый Леонид Сергеевич заговорил про школу моделей. Хотя в действительности все это сущая ерунда: чего уж тут ждать, на что надеяться? Какие волшебные перемены могут произойти в моей жизни? Нет, я была и останусь дворником Мальвиной, что само по себе не сочетается, а потому просто-напросто смешно. И не нужно мне никаких обещаний, никаких встреч, на которые я не успеваю прийти, никаких надежд, лопающихся, как мыльный пузырь!
В качестве вечного дворника я тут же яростно взялась за исполнение своих служебных обязанностей:
– Это что еще такое! Кто вас сюда звал? А ну живенько ноги в руки и на выход! Пошли, пошли!..
Жаль, со мной не было моей боевой швабры, которая хоть и служила только для устрашения, но все-таки придавала мне вес в глазах противника. Теперь приходилось брать исключительно силой голосовых связок:
– Оглохли, что ли? Кому говорю: пошли!
На чердаке зашевелились, забормотали, меняя позы, протирая глаза. В первый раз за все время процесс изгнания бомжей приносил мне какое-то удовлетворение: с каждым следующим криком я выплескивала из себя очередную порцию раздражения. И мне хотелось кричать еще и еще, каждый раз громче и надрывнее.
– Чего разлеглись, как дома!.. Сейчас полицию вызову!..
Мое неистовство возымело результат: бомжи завозились, сперва стали садиться на полу, а потом постепенно принимали вертикальное положение. Одноногий стал шарить по стенке свои костыли. Я вдруг вспомнила, что это он притащил к нам бесчувственную Нюту, выброшенную на чердак из квартиры бизнесменов. И как только мне об этом подумалось, внизу раскрылась та самая дверь, и вышел один из них – низкорослый мужик с узким лбом и выдающейся вперед волчьей челюстью.
– Хорош орать, подкрепление пришло, – сказал он мне и плеснул в бомжей большую кружку воды.
Бомжи тут же завертелись на месте, стряхивая с себя ручейки и капли. Для них это было равнозначно катастрофе: ведь на улице был декабрь, и в мокрой одежде не очень-то заночуешь. Узколобый с волчьей челюстью был доволен:
– Погодите, братки, скоро я собачку заведу – вот тогда попляшете! А сейчас шагом марш во двор! Сушиться! Иду опять за водичкой: кто не спрятался, я не виноват!
– Зачем вы так… – начала было я, но мое горло уже осипло, и он, наверное, не расслышал. Или сделал вид, что не слышит. Ему все это нравилось: из раскрытой двери квартиры было слышно, как льется в кружку вода.
А бомжи наконец полностью пришли в себя. Все их замедленные движения, зевота, потягиванья враз куда-то исчезли. Теперь они двигались, как в ускоренном прокате кинопленки: быстро, один за другим, мелькнули мимо меня и исчезли за поворотом лестницы. Только тот, что на костылях, несколько отстал, не поспевая за всеми.
Через минуту на лестничную площадку вернулся узколобый волк-бизнесмен с новой порцией воды. Позади него из квартиры выглядывали рабыни-швеи, одной из которых совсем недавно была наша Нюта. Та самая, которую тащил на руках отстающий бомж, торопливо постукивающий сейчас костылями.