6
Проснувшись, я поняла, что наступила зима – за окном кружились первые снежинки. В этом году долго не было снега, и некоторые СМИ пугали, что мы теперь вообще его не дождемся, – дескать, грядет глобальное потепление климата, понятие русской зимы отходит в прошлое. А снег – вот он, милый, и русская зима с ним.
– Мама! Смотри, первый снег!
– Чему ты радуешься, дурочка, – улыбнулась мама, потягивающаяся на своей постели. – Теперь тебе работы подвалило!
Но я все равно радовалась, хотя мне теперь действительно придется убирать двор в два раза чаще. Ничего страшного, зато теперь что-то в жизни должно измениться к лучшему. Это еще давно нам объясняла учительница, которая звала меня Мальвой: в природе все устроено так, чтобы приносить человеку пользу. Когда мы привыкнем к лету, наступает осень, потом зима и весна. И каждый раз человеческая психика словно обновляется: и с первым снегом, и с первой травкой, и даже когда пышная листва начинает желтеть, краснеть, облетать. Так уж устроен человек, что вокруг него должны происходить перемены, иначе он от однообразия с ума сойдет. И вдруг я почувствовала: мне самой до зарезу необходим этот первый снег. Ведь моя внутренняя жизнь тоже нуждалась в обновлении.
Вдруг захотелось поговорить с кем-нибудь обо всем: и о Вальке, и о бомжах, и о своем собственном будущем. Мама в собеседницы не годилась: во-первых, Валька просила хранить ее тайну, чтобы никто в доме не знал. Во-вторых, мама всегда нервничала, если речь заходила о бомжах, – она боялась, что кто-то из них может накинуться на меня с кулаками. И вообще я чувствовала, что мама от меня чего-то ждет: не век же махать метлой и шлепать мокрой тряпкой! Так и до пенсии дометешь-дошлепаешь, а я ведь подвизалась в качестве дворника уже восемь лет. Но искать другую работу не было внутреннего подъема: с того знаменательного конкурса во мне развилась боязнь "высовываться", искать лучшей доли.
В этот день я пораньше убралась – снег еще не успел примерзнуть, требовалось только сгрести его лопатой – и в три часа уже могла отправляться домой. Как вдруг услышала: "Мальва!". Так меня звала только старая учительница, преподававшая у нас когда-то историю.
– Мальва! Это ты, деточка?
Я настолько стосковалась по своему детству, где все было понятно, правильно и хорошо, что чуть не расплакалась от этого оклика в сочетании с видом знакомой приземистой фигуры в старомодном пальто и шляпке, с серыми, а теперь уже совсем белыми кудерьками. Имя у моей учительницы тоже было старомодное – Илария Павловна. Когда-то она не просто преподавала нам историю, но вникала в жизнь своих учеников больше, чем классный руководитель. Конечно, это оставило след в наших детских душах, – вот сейчас я почувствовала, что меня тянет уткнуться в ее старинный воротник, от которого пахнет лавандой против моли, и выплакать все, что накопилось на сердце с тех пор, как она обнимала меня на выпускном вечере, поздравляя с получением аттестата.
Она тоже расчувствовалась, повела меня на обочину дорогу, неуклюже придерживая выпадающую из моих рук метлу:
– Что с тобой, Мальва? Ты плачешь?
– Нет, нет, Илария Павловна, просто мы так неожиданно встретились…
И так кстати – ведь мне как раз надо требуется излить кому-то душу! Но как говорить на улице, где все меня знают, а, рассказывая обо всем, еще, чего доброго, разревешься… И потом, может быть, Илария Павловна торопится?
Надо было владеть собой: я ведь уже не пятиклашка, чтобы так сразу вытряхнуть свои жизненные обиды учительнице, с которой к тому же не виделась восемь лет. И я заставила себя улыбнуться:
– Со мной все в порядке, Илария Павловна. Видите, дворником работаю. У нас в управе эксперимент: микрорайон без гастарбайтеров. А вы-то как? Как ваше здоровье?
Однако не зря говорят, что старого воробья на мякине не проведешь. Моя старая учительница секунду вглядывалась в меня, сжав мне руку, а потом деланно безразличным голосом ответила:
– Ничего, по-разному бывает. Вот сейчас утомилась – хорошо бы кто до дому проводил! – И уселась на скамеечку ждать, пока я сбегаю в ДЭЗ отнести лопату.
Таким образом судьба занесла меня в старинный дом на улице Чаплыгина, с высокими потолками, украшенными лепкой, с полом из широких паркетин и скособоченными дверями, протяжно поскрипывающими от сквозняков. Квартира была коммунальной, но соседей я видела лишь мельком: из одной двери вышла костистая старуха в сером платке, старше моей Иларии, но прямая, как палка. Она молча прошествовала на кухню, о чем свидетельствовали загремевшая посуда, хлопок включенного газа и полившаяся из крана вода. В другой двери на миг обозначилась физиономия, заросшая рыжей щетиной. Я никогда не видела близко пьющих мужиков, если не считать бомжей, но тут мне сразу пришло в голову: наверное, он после запоя. Небритый человек словно прочитал мои мысли и быстро исчез, ни слова не сказав.
Из большой передней Илария Павловна повела меня в свою комнату, где пахло то ли сухим деревом, то ли почти выветрившимися духами и как будто засушенными в каком-то старом альбоме мальвами. Впрочем, мне это, конечно, показалось: мальва и в цвету-то не пахнет, пышная красота заменяет ей аромат.
Илария Павловна достала из громоздкого буфета тонкие, как бумага, голубые чашки и блюдца. Потом оказалось, что они кузнецовские – был до революции такой мастер, прославившийся маркой своей посуды.
В нашу дверь постучали: небритый сосед, которого я сочла пьяницей, принес большой закопченный чайник с кипятком. Значит, это для нас прямая как палка старуха отправилась на кухню. В ДЭЗе, где я работала, бытовало расхожее мнение, что нет на свете злее врага, чем сосед по коммуналке. Поэтому я не удержалась, чтобы не спросить свою старую учительницу:
– А эти ваши соседи – почему они нам чай вскипятили и принесли?
– Толик-то? – откликнулась хозяйка. – Дарья Титовна? Так они видели, что я с гостьей, вот и захлопотали…
– А сосед у вас не пьет? – Может быть, вопрос прозвучал не очень вежливо, но мне хотелось проверить свою догадку.
– Еще как, – покачала головой Илария Павловна. – Почитай, через каждые два месяца запой.
Она сказала это огорченно, но без обиды и раздражения, как будто лично ей этот Толик совсем не досаждает.
– А он, когда пьяный, не беспокоит вас?
– Мы с Дарьей Титовной сами за него беспокоимся. Ухаживаем, пока пьет, а потом курицу покупаем – бульоном силы поднимать. Бульон в таком деле первое средство…
– Что же, ему не стыдно, что две старушки… – начала было я и осеклась на слове: опять невежливо – в глаза говорить о возрасте.
– Ничего, деточка, все правильно, – успокоила меня хозяйка. – Старушки и есть, что уж тут мудрить. А Толику-то, наверное, стыдно, только он ничего с собой поделать не может. Как пришел десять лет назад с военной службы, так и стал выпивать. В горячей точке служил.
Вот, оказывается, что – в горячей точке. А я-то думала, все пьяницы априори плохие люди, просто в силу данного обстоятельства. Но горячая точка, конечно, может испортить психику, об этом везде сейчас говорят.
Мне показалось, тут есть что-то общее с моей проблемой, касающейся бомжей. Ведь и они, во всяком случае, многие из них без вины виноваты. Просто не повезло в жизни, как с каждым могло случиться…
Илария Павловна заварила щепотку чая, придвинула мне вазочку с сухим печеньем и другую – с колотым сахаром. Вот ведь и есть практически нечего, а как приятно сидеть за этим столом, вдыхать чайный аромат, смотреть на почти бесплотные голубые чашки, бледные блюдца с закругленными углами.
У меня возникло предчувствие, что в этой комнате я смогу выговориться до донышка…
– С сильным не борись, с богатым не судись, – покачала головой моя старая учительница на историю с конкурсом. – Тут уже ничем не поможешь. Главное, чтобы ты себя сохранила, не впала в уныние. Пройдет год-другой…
– Уже восемь лет прошло, Илария Павловна.
Она так и подскочила на стуле, который при этом скрипнул:
– Восемь лет? И ты до сих пор носишь это в себе?! Что ж выходит, тебе на всю жизнь душу покалечили?!..
– Я еще ничего, Илария Павловна. Вот у Вальки… Помните Вальку Кабанову из нашего класса?
Конечно, она помнила. Выслушав о Валькиной беде, наша старая учительница произнесла одно слово:
– Антонина.
И, видя, что я не понимаю, поспешила пояснить:
– Валькина бабушка – вот кто должен поговорить с отцом мальчика!
– Баба Тося?
– Ну да. Саму Вальку он, надо полагать, не слушает, да она и не умеет толково объяснить: либо грубит, либо терпит, пока не припрет к самому горлу. А Антонина человек разумный и с выдержкой, всю войну зенитчицей прошла…
– Но что она может ему сказать? – с изумлением спросила я.
Перед моим мысленным взором встала старушка преклонных лет, с морщинами, с сиплым голосом, в двух теплых кофтах и шерстяных носках. Да, она была в твердой памяти и здравом рассудке, и с силой воли у нее тоже все в порядке. Но решать в преклонном возрасте такие дела…
– Сказать, что перед смертью должна повидать правнука.
– Вы думаете, это поможет?..
– Видишь ли, восточные люди уважают старость. Родоначальник семьи, даже родоначальница – к женскому полу там отношение пожиже – все-таки для них это не пустой звук.
– Да, когда речь идет о родоначальнице их семьи или о старухе их веры. Но Валька-то с бабой Тосей не мусульманки!
– Спору нет, вера имеет значение, – согласилась Илария Павловна. – Но заметь себе: традиционный ислам все-таки величает старую женщину матушкой и предписывает проявлять к ней внимание. Во всяком случае, больше, чем к молодой. Так что пусть Тося-зенитчица постарается ради внучки! Вдруг выйдет толк?