– Конечно, про него. Или еще кто-нибудь есть? Да ты подумай, кому надо держать тебя на работе, если ты даже дела постоянного не имеешь! Ясно, Расул держит тебя только потому, что у него к тебе чувство… А ты тут пьешь, валяешься в постели до вечера…
– У меня тоже чувство, – сдвинув брови, с маниакальной значительностью сказала Валька. – Я его убью.
– Щас тебе! Или еще не протрезвела?
– Убью, – уперто повторила она.
– Ну и кто тебе после этого будет твою зарплату платить? Да еще шубы и все прочее?..
– Я не его убью, не Расула, – с усталым вздохом пояснила Валька. – И вообще, ничего ты, дура, не понимаешь.
Но я понимала, что она просто еще не пришла в себя и мои душеспасительные разговоры сейчас не к месту. Пора было браться за дело, ради которого я пришла. Валька безо всяких разрешила мне пользоваться компьютером, да я от нее иного и не ждала. Чтобы мне было удобнее, она даже сама его включила и кое-как пощелкала мышкой, правда, без полезного результата. То ли подруга давно не подсаживалась к компьютерному столу, то ли пальцы у нее дрожали после попойки, но в результате этих пощелкиваний на мониторе всплыла фотография малыша с темными блестящими глазами. Валька вдруг метнулась ее убрать, а потом бросилась на софу и забила по скомканному атласному одеялу руками и ногами. Это уже не могло быть постпохмельной истерикой, тут крылась какая-то особая самостоятельная причина. Неужели этот малыш… и тут же внутреннее чувство, зачастую опережающее доводы разума, сказало мне "да". Наверное, это ее ребенок. Но ведь в доме нет никаких следов присутствия маленького, ничего, хоть приблизительно напоминающего о детях! Ни одной пеленки, ни одной завалявшейся игрушки… А баба Тося? Разве она смогла бы умолчать столь ошеломительную новость? Да и с животом я Вальку не видела…
– Я его убью, – в третий раз тупо повторила Валька, разом оборвав свое метанье на софе.
– Кого? – так же тупо спросила я.
– Врача, который делал УЗИ.
– То есть делал тебе аборт… тьфу, ведь ребенок-то родился! С ним что, не все в порядке? Врач УЗИ пропустил какую-нибудь болезнь?
– Он ничем не болеет. Но это не спасет ублюдка от моей мести…
– Кого, врача? Похоже, у тебя, Валька, алкогольный психоз!.. Кстати сказать, тебе крупно повезло, что ребенок родился здоровым. Насколько я знаю, у пьяниц с этим проблемы!
– Я не была тогда пьяницей. Садику уже пять лет.
– Садику?.. – Я была так ошеломлена, что переспросила имя, хотя на самом деле меня больше поразил срок.
Пять лет! Значит, Валька носила его, когда у меня самой была эпоха конкурса и я ничего вокруг не замечала. Пять лет… Когда нам с Валькой было по пять, мы уже вовсю хозяйничали в нашем дворе, все соображали, прятались за кустами от бабы Тоси, интриговали против девчонок из соседнего дома и прочее. Мы были личностями – значит, Валькин Садик тоже уже личность. Но почему тогда он не наследует законно принадлежащую ему территорию: нашу прежнюю горку, недавно отремонтированные качели, новую песочницу? Почему он не наследует наше детство?
– Я зову его Садиком. А на самом деле – Садат, – смахнула слезы Валька.
– Он сын Расула? – догадалась я.
– Ну да. Когда я пришла в фирму, Расул сразу обратил на меня внимание. Сделал своим секретарем, хотя я в этом ни уха ни рыла. Но там одна женщина все делала за меня, оператор по совместительству. Расул ей приплачивал, а настоящую зарплату секретаря получала я…
– Да ладно о зарплате! Значит, этот Расул стал тебя использовать?
– Он не использовал, – Валька вскинула голову, тряхнув непросохшими длиннющими волосами. Ее лицо вдруг приняло гордое выражение, что при опухших подглазьях и косящих зрачках было, правду сказать, не очень убедительно. Наши школьные девчонки, окажись они тут, прыснули бы со смеху. Но мне было не смешно: я уже подозревала, что от этой истории скорее придется плакать.
– Как же не использовал, если ты стала с ним жить…
– А я в него влюбилась, – победоносно парировала подруга. – Я его и сейчас люблю!
– Так почему же… – Теперь я совсем ничего не понимала: любит, родила, Расул по сию пору заботится о ней… взять хотя бы шубу или этот самый евроремонт!
Но самое главное – где ребенок? И причем тут врач УЗИ, которому угрожает насильственная смерть?
– Он меня предупреждал… – глухо сказала Валька. – Заранее говорил: хочешь, роди от меня, но если будет ма… если мальчик, то я его увезу, – с трудом выговорила она. – У нас, говорил, мальчиков старухи воспитывают, в ауле. А если девочка, останется у тебя, и растить будем вместе. Так вот я, как только залетела, сразу на УЗИ…
– И тебе сказали, что будет девочка, а на самом деле родился мальчик?
– Я убью его… – мрачно подтвердила Валька. Ее только что безвольно свисавшие руки сжались в кулаки.
В этот вечер мы долго не могли расстаться. Я пыталась Вальку утешать, но стоило мне только представить, что это мой собственный сынок живет где-то далеко, и я его, может быть, никогда не увижу, – как слова утешения замирали у меня на губах. Но врач УЗИ был, по-моему, не виноват. Его, наоборот, следовало поблагодарить: не ошибись он тогда, вышло бы куда хуже. Тогда Валька могла сделать аборт, и ее Садика вообще не было бы в живых.
– А Расул… если он тебя любит, почему не привезет ребенка, хотя бы на время? Чтобы тебе с ним немножко пожить?
Валька надула губы – видно, такая мысль и ей постоянно приходила в голову. Но толку с того было мало: Расул не привозил сына. Странно, что Валька, при ее характере, еще не задала ему такого перцу, чтобы он долго не прочихался. Неужели ее любовь к фирмачу сильнее материнской? Но тут я поняла: дело, наверное, в тайном страхе порвать единственную ниточку, связывающую ее сейчас с сыном. Ведь если послать Расула куда подальше, она вообще не будет ничего знать о Садике. А так она хотя бы информирована: ее сын жив, здоров, подрастает, хотя и на чужих руках. Опять же фотографии…
Их в Валькином компьютере оказалось много: и Садика-грудничка, и постарше, и еще старше. Валька показывала их мне со слезами на глазах. Особенно тяжко ей приходилось, когда в кадре на заднем плане оказывалась какая-нибудь восточная старуха в черном платке или просто чьи-то руки, поддерживающие ребенка. Ведь эти руки по праву должны были быть Валькины, либо ее матери, тети Тамары, либо бабы Тоси.
Я обещала подумать, что предпринять в данной ситуации. Может быть, Вальке удастся умолить Расула, чтоб взял ее с собой, когда в очередной раз поедет в аул? Но не хотелось произносить вслух то, что, наверное, приходило в голову и самой Вальке, – Расул не захочет знакомить сына с такой матерью. Во-первых, не мусульманкой, во-вторых, пьющей. А пьет Валька из-за того, что ее разлучили с Садиком. Такой вот замкнутый круг…
Мы еще посидели, обнявшись, на неприбранной Валькиной постели, но теперь у меня и в мыслях не было осуждать подругу за хаос в комнате. Как она еще совсем не свихнулась?
– Матери своей не говори, – предупредила Валька на прощание. – Это я тебе так рассказала, раз уж мы наткнулись на фотку. А вообще об этом никто не должен знать!
Она была последним человеком, от которого я прежде могла ожидать роковой тайны. Но, видно, жизнь все выворачивает по-своему.
Домой мне было недалеко – с четвертого этажа на седьмой. Но, поднимаясь по лестницам, я услышала звуки, говорящие о том, что на чердаке снова собрались ночевать бомжи. Это для меня прямо неразрешимая проблема. Вроде бы дворник должен блюсти порядок и выгонять из подъезда нетрезвых, грубых и дурно пахнущих людей! Главное, опасных. Ладно, напачкают на чердаке – уберу. А станут ночью курить, да еще спьяну, – кто побеспокоится о пожарной безопасности? Все это было несомненно, и я вполне сознавала свои обязанности. Но как выгонишь на мороз тех, кому некуда идти? А недавно, когда я все-таки закричала на скорчившегося между этажами человека в пахучем тряпье, он вдруг подтянул к себе костыли и, когда встал, оказался калекой. У него не было одной ноги. После этого я бросилась к себе в каморку и бегала из угла в угол, не зная, что делать: искать ли этого одноногого бомжа, чтобы просить прощения, или радоваться, что он ушел и, значит, проблема на сегодняшний день решена? Если бы он был в подъезде один, я бы закрывала на него глаза и даже старалась стать полезной: принесла бы ему поесть, потом горячей воды… Но бомжи обычно ходят группами: приютишь одного, а завтра он с товарищем, и еще с товарищем. Так что наш подъезд превратился бы в ночлежку…
И все-таки я дала себе клятву не выгонять бомжа, у которого нет ноги. Вот хоть на куски меня режьте, не смогу идти против него со шваброй наперевес! Ведь у самой-то меня руки-ноги целы, так какое у меня право доставлять калеке лишние неприятности? Пусть, решила я, по этому бомжу проходит в моей совести демаркационная линия. Его не гоню, а всем остальным – добро пожаловать вон.
Я прошла мимо своего этажа, поднялась еще выше и, не выходя из-за угла, стала вглядываться, кто там на чердаке. Моим глазам предстала невысокая фигура в тулупе, еще вполне приличном, хотя и не новом. Скажем прямо, для бомжа это был роскошный тулуп. Но меня интересовало другое: две у него ноги или полторы. Лампочки на чердаке не было, приходилось напрягать глаза. Вдруг объект моего наблюдения, словно почувствовав взгляд со стороны, шевельнулся и переступил на месте. Ясно – обе ноги на месте! Тогда я нашарила швабру, которую держала тут же в уголке для подобных случаев. Мне предстояла неприятная процедура, но чем раньше начнешь, тем раньше кончишь. Труднее всего дается самый первый момент, когда среди тишины и покоя надо закричать громким, почти неприличным голосом.