Вот чувства у них были высокого класса. Мама никогда не напоминала нам, что не стала артисткой, потому что надо было помогать семье в большой бедности, бегать на работу через Ангару. Она потеряла голос, но не потеряла души. Я все время думаю о ней сейчас, ночами без сна, пытаюсь понять смысл ее жизни, загадку ее существования. Я думаю о ней без конца. Она умерла восемь лет назад, и стало пусто в почтовом ящике. А при ней он ломился. Она умела терпеть, всех понимать и не думать о себе. А посмотришь, жизнь ее была бедна и несчастлива после того ледяного купания в Ангаре. Потеряла чудесный голос, бесталанно вышла замуж. Она работала по бухгалтерской части, пока сама не стала бабушкой, не вышла на пенсию, потом растила мою дочь. Умирая, она повторила несколько раз: "У меня была хорошая жизнь… в жизни у меня было немало хорошего… у меня все было хорошо". И я поняла, что в ее жизни было мало событий, но немало хороших людей. Это она и имела в виду, когда говорила о "хорошей жизни". Это и - чувства…
Чувства, думал я, перебирая старые письма и фотографии. Чувства… Можно ли ими, именно ими, а не вещественными, что ли, доказательствами измерять родовое богатство семьи? Говоря о вещественных доказательствах, я подразумеваю не автомашины и дачи и даже не картины и библиотеки, а нечто более тонкое. Вообразим, что все в истории семьи Ксении Александровны Говязовой осуществилось: по деду Сергею Петровичу род ее восходит к легендарному Чарльзу Кларку, по бабушке Марии Антоновне - к великому Суворову; мать ее, Татьяна Сергеевна, была известной и замечательной певицей, сама она стала пианисткой и лауреатом. Бесспорно, этот ослепительный вариант не исключает чувств. Более того, без них - чувств - не может быть ни исторических путешествий, ни большого искусства. Именно в них исток открытий - любых. Это: зерна, из которых вырастает все великое, красивое в мире. Все, чем богата человеческая культура, выросло из этих зерен, из человеческих чувств.
Но ведь культура - это не только открытие континентов и микрочастиц или музыка. Это и те незримые порой нити, которые соединяют людей, возвышая их будничное существование до самых великих и нужных в жизни открытий - человеческого в человеке, это непрерывное увеличение человечности в повседневности. Измеряя родовое богатство семьи чувствами, мы, собственно говоря, взвешиваем ее вклад в культуру народа и человечества. И может быть, самый чистый, лабораторно чистый вариант, когда мы имеем возможность только чувствами измерить богатство семьи, богатство, составленное работой души поколений, - вариант, когда ничего будто бы не осуществилось, когда поставлен жизнью, судьбой для испытания духовных сил опыт видимого несвершения.
…Но вернемся к Ксении Александровне Говязовой.
Когда, не поступив в консерваторию, после непродолжительных странствий, она с мужем, который начал учиться в военной академии, обосновалась в Москве, точнее, под Москвою, то первым делом выписала из Иркутска маму и бабушку. Ехали они нелегко - по дороге заболели, деньги у них в поезде украли. Сама Ксения Александровна была в то время беременна. Москва начиналась для них тяжело.
А потом, когда жизнь выровнялась, определилась, Ксения Александровна, устраивая на лето дочь в детский сад, сама поехала с детьми. И - осталась. Надолго, на 30 лет.
- Я начинала, - рассказывает она, - как дилетант, и, наверное, я дилетант на всю жизнь. Я живу на эмоциях. Начинала я работать безобразно. Творчества было хоть отбавляй, а методики никакой… Музыку и фортепьяно я не забывала. Но если раньше особенно любила Шопена и Листа, то теперь меня все сильнее волновали Чайковский, Рахманинов. Наверное, у меня угасал дар виртуозности и одновременно нарастала и углублялась тяга к музыкальному размышлению. У меня в Иркутске была хорошая учительница музыки - Евгения Григорьевна Городецкая. Она окончила Петербургскую консерваторию и поехала в Сибирь, чтобы нести сюда музыкальную жизнь. У нее было два рояля, она была уже стара, сидела и учила музыке. Поначалу за деньги, а потом - без денег. Было два рояля, седая женщина и музыка. И был воздух искусства, я надышалась им в юности на всю жизнь.
Я работала с детьми с наслаждением. В конце концов я окончила методический семинар, чтобы иметь бумажку, но не в том дело. Я видела, как дети менялись. Мы с ними импровизировали.
Заведовала детским садом Александра Николаевна Левченко. Такой же замечательный человек, как и Городецкая. Она уберегла меня от большого соблазна. Я одновременно училась шить - для семьи, для себя, училась два года на государственных курсах. Родители мужа говорили: у тебя теперь будет хорошее ремесло. И вот я его получила и с тех пор обшиваю семью. Но не потому рассказываю. Меня позвали работать в Дом моделей, это был путь в модные закройщики или даже в модельеры. А в детском саду я получала тогда пятьдесят восемь рублей. Александра Николаевна узнала о моих колебаниях и возмутилась: "Неужели ты пожертвуешь нашей благородной работой ради этой? Нет, она тоже нужна, но у нас благородная работа". И ни в какие закройщики-модельеры я не пошла, хотя мне говорили, что я жила бы как бог. Но это не мой бог… Я все более понимала, что детский сад - это не учреждение, это - сад…
О чем рассказывала мне Ксения Александровна Говязова? О детском саде? Да. Но и о третьем русле.
Исполняются далеко не все обещания, которые мы давали жизни и которые жизнь давала нам. Лишь в песнях о снах осуществляются все мечты. Иногда мы не оправдываем надежд, иногда надежд не оправдывает судьба. Страшны не неудачи - они неизбежны, страшным может быть наше поведение в ситуации неудачи, неудачник - тот, кто не выдержал испытания неудачей. Неудачник - тот, кто не построил, не создал третьего русла. А кто его создал, тот "умеет жить".
Умение жить в том, наверное, и состоит, чтобы после крушения всех надежд не отомстить жизни, а одарить ее. Оно в том, чтобы даже в ожесточении души, которое иногда неизбежно, не утратить ее щедрости. И в том оно, чтобы при самых тяжелых утратах не потерять себя и даже, напротив, стать еще более самим собой.
Жизнь не удалась, если не удалось путешествие к людям. Это единственная тотальная неудача. Необитаемые острова были и есть не только в океане, необитаемым или, точнее, почти необитаемым может стать и современное комфортабельное жилище.
Ксения Александровна не стала ни путешественником, ни музыкантом, всю жизнь мечтая о путешествиях и любя музыку, скромно и одержимо работала она в детском саду. И было это не убежищем человека, потерпевшего поражение, а делом ее жизни.
Третье русло и должно быть делом жизни, а не постылым уделом, невзрачным жребием в неудачливой судьбе. Но что это? Дело жизни после крушения всех надежд? Ведь это неизбежно иное дело, то есть не то, в котором человек хотел себя осуществить. Может ли оно стать делом единственным и любимым?
Стоит послушать Александру Николаевну Левченко, бывшую заведующую детским садом, где работала Говязова, и городского методиста Светлану Ивановну Бенину. То, что рассказывают они о Ксении Александровне, непритязательно и напоминает банальные рассказы о "хорошей работе", о "хорошем человеке". Но ведь известно давно, что банальное перестает быть банальным, когда становится человеческой судьбой и болью. Став ею, общеизвестное вмиг огранивается в уникальность. Вот и послушаем, имея в виду одну-единственную судьбу.
- Ксаночка, - рассказывает Александра Николаевна Левченко (ей сейчас 73, она на пенсии), - совершенно замечательный человек. Она с самого начала стала работать добросовестно. А добросовестность - это добрая совесть. В ее подходе к делу чувствовалась не образованность, а культура. Это была ее особенность и потом: ей было дело до всего, и она иногда даже - я помню - ночевала в саду. Вот у нас еще не готовы костюмы к утреннику, и она не уйдет, нет. Поначалу я думала, что она ничего не умеет, а затем увидела, что умеет все: она и играет, и поет, и вышивает, и рисует, и танцует… И делает удивительные костюмы. Она стала музыкальным педагогом высокого класса.
Светлана Ивановна Бекина (городской методист): она, Ксения Александровна, воспитывала людей эмоционально, она развивала их чувства. По-моему, она энтузиаст. Была она и методисткой района. Мы бы хотели, чтобы она вела работу в городском масштабе. Но даже выйдя на пенсию, она уклонилась от этой чести, а ведь это действительно честь. Но для нее она, видимо, не имеет никакой цены. Что для нее имеет цену? По-моему, одно - быть самой собой. Не играть роль, а жить. И она умеет жить.
Вот интересно: сакраментальная формула "умение жить" на нашем веку менялась в сторону все большей серьезности и положительности. Раньше "умеет жить" говорили о житейски ловком, теперь все чаще - о жизненно мудром. Соответственно менялось и выражение "не умеет жить": от иронически сочувствующего - к горько соболезнующему. Людьми, не умеющими жить, стали не люди "не от мира сего", а те, кто "сей мир обожествили". Может быть, эта переоценка вызвана тем, что люди, "умевшие жить", - строить карьеру, удачливо покупать, устраивать дела и сами уютно устраиваться в мире, - обнаруживали часто на нашем веку полную и какую-то дикарскую темную беззащитность перед ударами судьбы: так беззащитен дикарь перед ударами молнии. Теряя что-то, они теряли все, потому что никогда не ощущали как высшую ценность собственную личность. И потом: люди, "умевшие жить", показали, что они не умеют умирать.