По столу были разбросаны тетради с вычислениями. Зоя вздрогнула, узнав на страницах свой почерк. Получалось, будто она все эти годы участвовала в исследованиях Евгения Антоновича. Оконная рама беспомощно покачивалась в недвижном воздухе. По-видимому, комната давно проветривалась, и страница раскрытой тетради загнулась на сквозняке трепетным полукружием. Зоя почувствовала усталость и невольно села на стул у письменного стола. Ей хотелось пить. Зоя поискала глазами графин с водой, всегда стоявший на столе среди разбросанных тетрадей, но почему-то именно графин исчез. Пропал и нож, которым Евгений Антонович зачинивал карандаши. Зоя с трудом разломила руками один из гранатов и откусила сразу несколько пурпурных зернышек, насыщенных взрывчатым соком. Кислота ударила ей в глаза. Перед глазами поплыли темно-красные кружочки, точь-в-точь зернышки граната, потом образовались винно-ржавые изгибы, и Зоя глубоко вздохнула, как бы заключенная в огромном гранатном плоде. Когда она открыла глаза, лучи заходящего солнца били прямо в окно, а с подоконника в упор на нее смотрела белка. От неожиданности Зоя вскочила на ноги, замахнулась на белку и крикнула: "Кш!" Белка не особенно испугалась. Она не отпрыгнула, скорее перешагнула на еловую ветку, закачавшуюся перед окном, и оттуда снова уставилась на Зою. "Пошла вон!" - топнула ногой Зоя. Белка, как ни в чем не бывало, продолжала раскачиваться на ветке. "Ее не так-то просто спугнуть, не правда ли?" - послышался спокойный голос. Зоя обернулась и увидела Евгения Антоновича. Он сидел на диване под портретом, как всегда, в пиджаке и галстуке. Зоя поймала себя на мысли, что без галстука не может представить себе Евгения Антоновича. Однако в его внешности было что-то необычное. "Он без очков", - наконец, догадалась Зоя. Дымчатая голубизна неуловимых глаз обволакивала ее издали. "Простите, Евгений Антонович, я, кажется, задремала", - смущенно выговорила Зоя. "Ничего, отдыхайте, я подожду", - кивнул он.
- Кажется, я действительно заставила себя ждать, - попыталась отшутиться Зоя.
- Ждать не страшно, лишь бы дождаться, - ответил Евгений Антонович.
- Я, конечно, очень виновата перед вами; мне следовало приехать раньше…
- Тем более, я рад вас видеть.
Евгений Антонович никогда не говорил своим ученикам "ты". Его непоколебимая любезность восхищала и осаживала самых отчаянных сорванцов, но теперь в этом неизменном "вы" Зое почудилось безразличие.
- Вы не забыли меня, Евгений Антонович?
- Что вы, как можно забыть вас, мою Музу, мою вечную спорщицу. Муза на то и муза, чтобы опровергать наши выводы. Позвольте мне теперь опровергнуть вас…
- Но ведь я непростительно долго отсутствовала…
- Честно говоря, я не заметил вашего отсутствия.
- Вас навещает кто-нибудь?
- Разумеется, навещают; вы только что видели, меня навещает она…
Евгений Антонович показал на окно вслед ушедшей белке. Зоя принялась поспешно раскладывать на столе гранаты.
- Это для вас, Евгений Антонович…
- Благодарю. Они понравятся ей, будьте уверены.
- Что я могу сказать в свое оправдание, Евгений Антонович? Боюсь, вы не представляете себе, как некогда современному человеку. У меня диссертация, муж, сын… Вечно что-нибудь откладываешь на будущее.
- А как вы теперь понимаете будущее?
- Представьте себе, мой сын задает мне этот вопрос каждый день, вернее, каждый вечер. Перед сном он всегда спрашивает меня: "Мама, когда бывает будущий год?" Не знаю, что ему ответить. Может быть, вы подскажете мне…
- До сих пор я не позволял себе подсказывать моей лучшей ученице.
- А я все-таки ваша лучшая ученица?
- Кто же, если не вы…
Солнечный луч неуклонно приближался к портрету на стене. С тех пор как Зоя впервые вошла в комнату своего учителя, портрет постоянно висел над диваном, но Евгений Антонович никогда не говорил, чей это портрет.
- Есть вопросы, на которые даже лучшая ученица не может ответить. Тогда она обращается к учителю, - сказала Зоя.
- А учитель вправе напомнить ученице, что они прошли. Вспомните наши с вами исследования, уважаемый ассистент.
- Вспоминаю.
- Я пытался математически выразить отношение настоящего, прошлого и будущего. В будущем я склонен был видеть реализацию прошлого. С такой точки зрения будущее формируется по мере того, как прошлое накапливается и углубляется. Вы возражали мне…
- Так вот мне всю жизнь возражает муж. Он доказывает, что нам с сыном нельзя терять, нельзя упускать времени, как он выражается. Лекция сменяется кинофильмом, кинофильм - экскурсией. А я в этом калейдоскопе информации и развлечений не запоминаю ничего. Жизнь ускользает от меня. И от моего сына, боюсь, тоже…
- Вы боитесь?
- Боюсь, что не помню ничего, кроме отдельных мгновений. Помню, как стояла под сосной, как смотрела в небо, как слушала вас. А моему сыну некогда поднять глаза. Если он поднимает их, то принимает небо за купол планетария.
- Разрешите продолжить. Вы возражали мне, указывая на то, что я растворяю будущее в прошлом. И я учел ваши возражения.
- Евгений Антонович!
- Как же иначе, моя дорогая муза. Тогда я разработал формулу, от которой не отказываюсь и теперь: прошлое относится к настоящему, как настоящее к будущему. Таким образом, настоящее - это прошлое по отношению к будущему и будущее по отношению к прошлому.
- На это я возразила вам, что, приравнивая будущее к настоящему и прошлому, вы недооцениваете будущее.
- Совершенно верно. Тогда я уподобил прошлое и будущее двум параллельным линиям, которые пересекаются в бесконечности, то есть в настоящем.
- И я поняла вас в том смысле, что вы оказываете предпочтение настоящему перед прошлым и будущим.
- Да, в настоящем я увидел претворение прошлого и предварение будущего.
- А ваша любимая ученица так и не знает, когда бывает будущий год.
- Вы ошибаетесь. Вы знаете, это так же хорошо, как мы все, Сократ знал, что он ничего не знает. Мы не знаем, что мы знаем.
- Что же мы знаем, Евгений Антонович?
- Что мы живем в будущем, дорогая моя муза. Никто иной как вы навели меня на эту простую мысль. Каждое ваше мгновение не только было, но и осталось будущим для целых поколений, в сущности, пожертвовавших собой ради этого будущего, то есть ради нашего настоящего. На вопрос вашего сына я бы ответил так: "Будущий год уже наступил. Сейчас тоже будущий год".
Солнечный луч осветил, наконец, портрет на стене. Неожиданно для самой себя Зоя спросила:
- Евгений Антонович! Вы не скажете мне, чей это портрет?
- С величайшим удовольствием. Это портрет моей любимой ученицы.
- Неужели вы никого не любили в жизни, кроме своих учениц?
- Кого же любить учителю, если не свою ученицу, дорогая моя муза?
- Вы хотите сказать, что лучшая ученица пс всегда любимая? Я верно вас поняла?
- Не совсем. Ваш вопрос, пожалуй, сложнее вопроса, заданного вашим сыном. Отвечу вам, как умею. Она снова пришла ко мне в эту комнату, хотя давно уже закончила школу. Она тоже жаловалась, что жизнь ей не дается, Я не сумел или не успел разубедить ее. Началась война. И она, и я ушли на войну из этой комнаты. Я вернулся, она не вернулась.
- Она… погибла?
- Судите сами!
Зоя всмотрелась в освещенный портрет и отшатнулась, увидев свое собственное лицо. Раньше она не замечала никакого сходства между собою и портретом, потому что девочкой выглядела иначе.
Прошли годы, и сегодня утром она видела себя в зеркале именно такою. И теперь она как бы смотрелась в зеркало, в котором не отражалось ничего, кроме нее…
На улице, всё так же безлюдной, Зоя встретила, наконец, знакомую почтальоншу. После обычных вопросов и ответов Зоя осведомилась: "Л как себя чувствует Евгений Антонович? Вы носите ему пенсию на дом, или он ходит на почту сам?" Почтальонша запнулась в замешательстве: "На дом? Куда на дом? Из их дома всех уже переселили. А Евгений Антонович умер в позапрошлом году".
Стужа
Получив "посредственно" на экзамене по латинскому языку, он сел на электричку, вышел на загородной станции и углубился в лес. Всю дорогу он думал над тем, откуда в университете узнали его школьное прозвище Головастик. Свои злоключения он приписывал этому прозвищу. У преподавателя просто рука не поднялась бы поставить "хорошо" или "отлично" Головастику. Лес привлекал его потому, что избавлял от расспросов и встреч. Стояла оттепель, с деревьев капало. Тропинка проваливалась под ногами. Ему было все равно, куда она ведет. Он смотрел только себе под ноги, не глядя по сторонам, и не обращая внимания на то, что погода меняется. Неподвижные массивные тучи зашевелились. Сперва они ползли, потом поплыли и, наконец, полетели. Днем было гораздо темнее, чем в этих сумерках, предвещавших ясную ночь. Капать перестало. Тропинка затвердела, ухабистая и скользкая. Он сам не заметил, как свернул на лыжню, терявшуюся среди леденеющих стволов. Лыжня только что застыла и соблазняла своей накатанной прочностью. Сворачивать было больше некуда. Справа и слева расстилались непроходимые сугробы. Лыжня извивалась, петляла, двоилась. Невозможно было определить, сколько их рассекало прогибающийся наст. Стоило вступить на лыжню, и направление пропало. Однообразное вращение туч в клубящейся вышине увенчивало нечеткий чертеж лабиринта.