* * *
– У нас национализма нет! – возмущенно сказала Анна-Историк. – И не говорите глупостей!
Именно к этому моменту разговора и подоспела Елена Олеговна.
– А некоторые малые народы считают, что есть, – высказалась Людмила.
– Ну, они малые, им можно считать. Маленьких нельзя обижать. Большой не должен обижать маленького, а мы считаемся великим народом, – поддержала разговор матушка Евдокия.
– Уже давно, к сожалению, нет… – тихо сказала Анна.
– Как же ты с такими взглядами историю преподавала? – удивленно спросила Гламурница-Людмила.
– Так и преподавала. Но уже, к счастью, дааавно не преподаю. Отмучилась…
– Не нравилась тебе что ли твоя работа? Или детей ненавидела?
– И работа нравилась, и детей любила. Проблема в другом… Надоело говорить лживые слова… Стала говорить, что думала, как понимала… Тут и уйти пришлось…
– Понятно. Сочувствую. Скучаешь по работе?
– Нет, наверное… Старая я уже…
– Тут все такие, – сказала Ульяна.
– Если честно, то здесь мне хорошо, – призналась Анна. – Не хочу в стардом.
– Ещё бы! – поддержала Анну Нинка. – Лучше здесь сковырнуться под кустом, чем там сгореть заживо.
– Да, это не худший вариант, – согласилась с подругами матушка-Евдокия.
– Я думаю, лучший, – поддержала Мария-Бомжонок.
– А как думаете, девчонки, – перескочила на другую тему Гламурница-Людмила, – почему нас вдруг стали называть россиянами? И куда делись русские? При этом… чуваши есть, татары есть, мордва есть, а русских – нет… Всегда были, а теперь – исчезли. Россияне только остались…
– А для меня слово "россияне" всё равно, что "обезьяне", – сказала Мария.
– Верно! – засмеялись старухи.
– А мне, – вступила в разговор Нинка, – "россиянин" напоминает слово "блин".
– Почему "блин"? – удивилась Евдокия.
– Сама не знаю. "Блин" и всё.
– Вообще-то, похоже, – поддержала Ульяна. – "Россиянин" – "блин". Похоже.
– И всё же… Почему нельзя "русский" говорить? – спросила Людмила конкретно Анну.
– Отвечаю. Скажешь слово "русский" – заденешь национальное чувство другого народа.
– Да ерунда это все! – возмутилась Нинка. – Я родом из Калмыкии. При этом – русская. И калмыки знали, что я русская. Так и говорили: "Наша Нинка – русская". И любили мы друг друга, уважали и никого за национальное чувство не теребили. С какого хера я теперь должна называть себя россиянкой?! Им, выходит, можно быть калмыками, а мне русской быть нельзя?!
– Да, им можно, – вздохнула Анна.
– А кто это придумал?! Какой окурок?! – разозлилась Нинка. – Или не один? Их много по телевизору показывают. Сидят в большом зале и придумывают.
Прежде нажрутся всяких вкусностей, чтоб спорее было выдумывать…
Старухи захохотали, а отсмеявшись, продолжили разговор о "русском" вопросе, и возобновила его Евдокия:
– Вы так и не ответили на мой вопрос: почему нельзя говорить "русский"?
– Да забудь ты про этот вопрос, – оборвала Нинка. – Нет его. И русских нет. Запомни. Есть только россияне.
– Нельзя же так! – возмутилась Людмила. – Еще и стесняться стали, что мы русские. Нам плюют в лицо, и мы же считаем себя виноватыми. Надо протестовать!
– А что мы можем здесь, живя в лесу, сделать? – спросила Анна. – Мы старые, немощные и никчёмные.
– Одним словом, русские, – припечатала Ульяна.
Помолчали…
– Вот евреи, например, не так… – проговорила Людмила.
– Они – да! Они за себя постоять умеют! – подхватила Нинка.
– Смотрите, как интересно! – обратилась к подругам Анна. – Евреи перестали о себе говорить – и исчез "еврейский вопрос".
Старухи заговорили наперебой:
– Да его никогда и не было – этого еврейского вопроса!
– Не скажи!..
– Ещё какой был!
– Сейчас у самих евреев появились дела поважнее, чем о себе напоминать…
– Слушайте, девчата! – обратилась к "девчатам" Нинка. – Среди нас нет ни одного еврея! Куда это годится?!
– К сожалению, нет, – вздохнула Людмила. – Они смышленые… А я, например, русская, – нет…
– Мы все такие, – сказала Анна-Историк. – нам до сообразительности евреев далеко…
– Получается, что было бы хорошо, если бы в каждой русской семье был хоть один еврей, – сделала вывод Нинка.
– Получается так, – согласилась Ульяна. – Но их тут нет, а нам зимовать.
– И какая связь? – удивлённо спросила Людмила.
– Самая прямая. Объясняю. Евреи много работают и почти все играют на скрипках.
– Поголовно! Как ужаленные! – поддержала Ульяну Нинка.
– И что из того? – недоумённо спросила Анна.
– А то, что поскольку мы не евреи, – серьёзным голосом сказала Ульяна, – к тому же, старые "не евреи", и работать не можем…
– И скрипок у нас нет! – выкрикнула Нинка. – А то бы я!..
Старухи засмеялись, а Ульяна едва заметно улыбнулась, а продолжила:
– Поэтому нам надо идти в лес и в поле – за грибами, ягодами и травами.
– Не очень убедительная логика, – недовольно сказала Анна.
– Что ты, Ульяна, привязалась? Тебе-то что?! – проворчала Нинка. – За тобой сын приедет.
– Не факт, что я уеду с ним… – ответила Ульяна.
* * *
Пришло новое утро, и снова старухи на скамейке. Все, кроме Ольги-Ельцинистки, которая не появлялась уже несколько дней.
– Что с нашей Олей-то делается? – задала Гламурница-Людмила вопрос, мучивший и Елену Олеговну.
– Я была у неё сегодня утром, – сказала Евдокия.
Старухи живо повернулись в сторону Евдокии, ожидая подробного рассказа. Но рассказа не последовало. Евдокия молчала.
Нинка встала со своего места, подошла к глядящей поверх озера Евдокии, ткнула её остреньким кулачком в бок и грозно спросила:
– И что?!
– А что?
– Ты чего идиотничаешь?! Пришла ты к ней!.. И что?
– Ну, да, пришла…
– А она?!
– А она – ничего. Сидит – смотрит в стенку.
– А на стенке что?!
– Хватит, девчата, дурочек корчить! – заругалась Ульяна. – Всё-таки, что с Ольгой?
– Да как что?! – повысила голос Евдокия. – Страдает она! В стардом разве хочется?!
– Не хочется… Никому не хочется… – печально-обречённо сказала Мария.
– О! Надо к ней Марию послать! – глядя на Марию, сказала Ульяна.
– А что – Мария? – удивлённо спросила Людмила.
– Пусть посмотрит… Давление там, сердце…
– А у нее что, измерялка есть?
– Нет, конечно. А ей не нужно. Она придёт, потрогает пульс, послушает ухом сердце, в глаза посмотрит и все скажет: и чем человек болеет, и какую траву заваривать… Мария многое может, и потому её нужно слушаться.
– Будем слушаться, а то нам все равно лечиться негде, – согласно кивнула головой Людмила. – Дерут немилосердно.
– Сейчас все дерут, – подытожила Нинка.
– Наверняка бывают и такие, которые не дерут, – неуверенно сказала Евдокия.
– Бывают, бывают, – поддержала Евдокию Ульяна. – Сейчас расскажу. А ты, Дуня, наверняка помнишь!
Старухи затихли и приготовились слушать. Ульяна обычно говорила немного, но всегда интересно.
– Было это года четыре назад, – начала свой рассказ Ульяна. – Вдруг ночью случается у меня сердечный приступ! Что делать? Куда бежать? Не могу шагу ступить. Болит что-то в груди, ноет… Спасибо, Евдокия помогла. Напоила меня каким-то зельем и повела в соседнюю деревню. Сказала, что там есть больница. А идти туда аж пять километров. Для меня с приступом это было все равно, что земной шар обойти.
Идём по дороге, а по сторонам – лес. В таких лесах во время войны партизаны прятались. Может, еще и сейчас сидят… Ночь. А у нас ни фонаря, ни спичек… Хорошо, луна была. А мне так плохо! Сердце стучит-надрывается, да ещё и с перебоями. "Все, – думаю, – не дойду"… Хотела уже сказать Евдокии: "Брось меня, комиссар!" Но тут Дуня споткнулась, падать стала, я ее схватила, а она от напряжения, извините меня, девки, как перднет! Матушка-то наша Евдокия! Я хохотать! Как мне ни было плохо, иду, загибаюсь от смеха и хохочу, хохочу! Почти ползу! Как мы дошли до соседней деревни, до сих пор понять не могу.
Больницы, конечно, никакой, но небольшой медицинский пункт нашли. Маленький неказистый домик, и свет в окне. И дежурила там старая-престарая врачиха. Я без денег, без прописки. Пришла! Нате! Лечите! А мы пока пердеть будем! А врачиха эта ни о чём меня не спросила. Просто приняла… Случайного человека! Молчаливая такая старуха, неторопливая… И мне вдруг в её в крошечном кабинетике так хорошо на душе стало, спокойно… Как дома с мамой. Измерила она мне давление, послушала сердце, дала под язык лекарство, уложила на кушетку и велела закрыть глаза. Я и закрыла. Лежу и чувствую, что засыпаю, а поделать с собой ничего не могу.
Проснулась только утром. Бедная Дуня! Всю ночь ждала меня в коридоре. Старуха-докторша еще раз послушала меня, угостила гадкой микстурой и дала лекарство, чтобы дома принимать. Все подробно объяснила, да еще и на бумажке написала.
– И денег не взяла?!
– Не взяла.
– Удивительно!
– Говорю же, бывает!
– Да, да, да! – поддержала Людмила. – Вот ты, Ульяна, рассказывала, а мне вспомнилась фраза, которую сказал недавно Сашка-плотник. Он пришёл ко мне починить крышу, а я ему: "У меня, Сашенька, денег нет". А он мне: "За деньги вам никто ничего хорошего не сделает". Починил и ушёл.
Рассказ Людмилы о Сашке, который не берет денег за свой труд у того, у кого их нет, старухи восприняли чуть ли не с ликованием.
– И кто это сказал, – чуть не со слезами произнесла Анна, – Сашка-алкаш?!