- Тут, Билл, целая история. Черт‑то что! - отозвался охранник. Он вытащил изо рта зубочистку и сунул ее в пепельницу. Покачал головой: - Вроде и завалил, и вроде - не завалил. Так что на твой вопрос - и да, и нет.
Мне не понравился его голос. Не подходил он охраннику. Не такого голоса стоило ожидать.
Двое остальных подняли на него глаза. Старший был занят тем, что листал журнал и курил, а тот, что помладше, смотрел газету. Оба отложили свое чтение и стали слушать охранника.
- Давай, Чарльз, - сказал парикмахер. - Выкладывай.
Он снова повернул мою голову и продолжал щелкать ножницами.
- Мы на Фикль–Ридж ходили. Мой старик и я с пацаном. На тропах там охотились. Старик засел на одной, мы с пацаном - на другой. У пацана бодун, черт его дери. Аж жабры у пацана зеленые, и весь день воду хлещет - свою и мою. Уже заполдень перевалило, а мы там с рассвета. Но надеялись еще. Так прикинули, что снизу охотники оленей на нас сгонят. Короче, засели за какой‑то колодой, за тропой смотрим - и тут из долины снизу, слышим: выстрелы.
- Там фруктовые сады внизу, - сказал парень с газетой. Он без конца ерзал. То одну, то другую ногу закинет на колено, коротко взмахивая ботинком. - Они там шастают, олени эти.
- Точно, - подтвердил охранник. - Залазят туда по ночам и яблочки зеленые жрут. В общем, слышно - стреляют. Мы себе сидим, и тут из подлеска вылетает такой матерый олень - меньше, чем сто ярдов от нас. Пацан его тут же увидел, как и я, - хлоп на землю и давай палить. Дубина. А этой скотине старой - хоть бы хны. Ему‑то пацан до лампочки. Но стреляют откуда‑то - он не поймет. Не знает, куда сигануть. Тут я пальнул. Да в суматохе этой едва сумел его зацепить.
- Так ты его зацепил? - спросил парикмахер.
- Знаешь, зацепил, - ответил охранник. - В брюхо попал. Он башку уронил и задрожал так. Дрожит весь. А пацан знай стреляет. Я вроде как опять в Корее очутился. В общем, выстрелил еще раз, но - мимо. Тут оленище опять в кусты. Но, ей–богу, ему уже даже фыркнуть нечем. Пацан все патроны зазря потратил. Но я знатно врезал. Засадил ему прямо в кишки. Вот в каком смысле зацепил.
- А дальше что? - спросил мужик с газетой. Он скатал газету в трубку и похлопывал ею себя по колену. - Что дальше‑то? Наверно, вы по следу пошли? Они в такие места подыхать уходят - не доберешься.
- Но по следу‑то вы пошли? - спросил тот, что постарше, хотя это и не прозвучало как вопрос.
- Пошли. Мы с пацаном за ним пошли. Но с пацана толку ноль. Его травило всю дорогу. Еле телепались. Вот стоеросина‑то.
Тут охраннику пришлось хохотнуть, вспоминая ситуацию:
- Пива нахлестаться, всю ночь на ногах, а потом еще, я, мол, на оленя пойду. Сейчас‑то из него дурь повыветрилась, видит Бог. Но по следу‑то мы, конечно, пошли. И след ведь хороший: на земле кровища, везде кровища. В жизни не видел, чтоб в одном олене столько крови было. Не знаю, как он, сукин сын, на ногах держался.
- Их иной раз надолго хватает, - сказал мужик с газетой. - Всегда в таких местах подыхают, что и не подберешься.
- Я пацана обложил за то, что он промазал, он мне что‑то огрызнулся. Тогда уж я ему и съездил. Сюда вот. - Охранник показал у себя над ухом и ухмыльнулся. - Надавал я бобов пацану этому сучьему. Он молодой еще - ему полезно. Словом, стемнело, куда уж тут по следу идти, да еще пацан сзади валяется - блюет и все такое.
- Ну, теперь‑то уж этого оленя койоты доедают, - сказал мужик с газетой. - А заодно и вороны с канюками.
Он развернул газету, разгладил ее и положил рядом с собой. Опять поменял ноги. Оглядел нас всех и покачал головой.
Мужик постарше, повернувшись на стуле, смотрел в окно. Закурил.
- Пожалуй, - согласился охранник. - и ведь жалко. Большой был, матерый, сукин сын. Так что, Билл, ответ такой: и подбил я оленя, и не подбил. Но без дичи на столе все‑таки не остались. Потому что старик, оказывается, тем временем однолетку добыл. Уже его в лагерь притащил, освежевал, начисто выпотрошил, печенку, сердце, почки в бумагу вощеную завернул и в холодильник закинул. Ведь однолетка. Маленький, падла. Но старик прямо цвел.
Охранник оглядел парикмахерскую, будто что припоминая. Потом взял свою зубочистку и снова сунул в рот.
Мужик постарше положил сигарету и повернулся к охраннику. Вздохнул и сказал:
- Тебе сейчас нужно бы того оленя искать, а не волосы стричь.
- Ты со мной так не разговаривай, - отозвался охранник. - Пердун старый. Знаешь, я тебя где видел.
- Сам я тебя видел, - сказал старик.
- Хорош, парни. Вы у меня в парикмахерской, - смешался парикмахер.
- Тебе я бы затрещин надавал, - сказал старик.
- А ты рискни, - предложил парикмахер.
- Чарльз, - сказал парикмахер.
Парикмахер положил расческу и ножницы на зеркало, а руки - мне на плечи, будто думал, что я из кресла ринусь в гущу перепалки.
- Альберт, я стригу Чарльза и его мальчика уже много лет. Прекрати, пожалуйста.
Парикмахер переводил взгляд с одного на другого, не убирая руки с моего плеча.
- На улице разбирайтесь, - сказал мужик с газетой, покраснев и с какой‑то надеждой.
- Хватит уже, - сказал парикмахер. - Чарльз, я по этому поводу больше ничего слышать не хочу. Альберт, твоя очередь следующая. Вот так. - Парикмахер повернулся к мужику с газетой. - Вас я, мистер, знать не знаю, но вы уж будьте ласковы, не встревайте.
Охранник встал. Сказал:
- Зайду‑ка я в другой раз. Сегодня общество оставляет желать.
Он вышел и захлопнул за собой дверь. Громко.
Старик сидел, курил свою сигарету. Глядел в окно. Рассматривал что‑то в руке. Встал, надел шляпу.
- Извини, Билл, - сказал он. - Потерплю еще несколько дней.
- Все в порядке, Альберт, - ответил парикмахер.
Когда старик вышел, парикмахер отступил к окну, чтобы посмотреть ему вслед.
- Альберт умирает от эмфиземы, - проговорил он у окна. - Мы раньше вместе на рыбалку ходили. Всему–всему он меня научил про лосося. Бабы. У старика от них отбою не было. Ну, характер уже не сахар, конечно. Хотя, честно говоря, его вывели из себя.
Парню с газетой не сиделось на месте. Он встал, походил туда–сюда, останавливаясь и разглядывая все подряд. Вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, жестяной календарь с картинками на каждый месяц - он перелистнул все страницы, одну за одной. Дошло даже до того, что, встав перед лицензией Билла, он изучил и ее. Потом повернулся и сказал:
- Я тоже пойду. - И вышел, не откладывая в долгий ящик.
- Ну что, мне тебя достригать или как? - спросил парикмахер, как будто все это случилось из‑за меня.
Парикмахер повернул меня в кресле лицом к зеркалу. Положил ладони по бокам моей головы. Последний раз установил ее, как положено, а потом наклонил свою голову к моей.
Мы вместе смотрели в зеркало. Его руки по–прежнему обрамляли мое лицо.
Я смотрел на себя и он смотрел на меня. Но если что‑то и высмотрел, то от комментариев воздержался.
Он провел пальцами по моим волосам. Медленно, будто его занимали другие мысли. Провел ласково, как любовник.
Это было в Кресент–Сити, в Калифорнии, почти на самой границе с Орегоном. Вскоре после того я уехал. Но сегодня подумал о том местечке, о Кресент–Сити. О том, как пытался начать все заново со своей женой, и о том, как тем утром в парикмахерском кресле я окончательно решил уйти. Задумался я сегодня о покое, который ощутил, когда позволил пальцам парикмахера гладить мои волосы; о нежности этих пальцев, о том, что волосы уже снова начали отрастать.
Популярная механика
Чуть пораньше в тот день начал таять снег. Потёки грязной воды бежали по невысокому окошечку, выходящему на задний двор. С другой стороны дома шелестели шинами по такой жиже машины - на улице темнело. Но темнело и в доме.
Он был в спальне - запихивал шмутки в чемодан, когда она вошла.
- Очень рада, что ты уходишь! Очень рада, что ты уходишь! - сказала она. - Ты слышал!
Он продолжал складывать вещи в чемодан.
- Сволочь! Просто очень рада, что уходишь! - Она заплакала. - Даже в глаза боишься посмотреть, да?
Потом она заметила на кровати карточку ляльки и схватила ее.
Он взглянул на нее. Она утерла глаза и не отводила взгляда, пока не повернулась, чтобы опять отправиться в гостиную.
- Положи обратно, - сказал он.
- Собирай вещички и убирайся, - сказала она.
Он промолчал. Застегнул чемодан, надел пальто, оглядел спальню прежде, чем выключить свет. Потом направился в гостиную.
Она стояла в дверях крохотной кухоньки с лялькой в руках.
- Я забираю ребенка, - сказал он.
- Ты с ума сошел?
- Нет, но ребенка я забираю. За его вещами кого-нибудь пришлю.
- Ты к нему и близко не подойдешь, - сказала она.
Ребенок заплакал - она откинула одеяльце с его личика.
- Ну-ну, - сказала она, глядя на ребенка.
Он двинулся на нее.
- Бога ради! - сказала она, отступая в кухню.
- Давай ребенка.
- Убирайся!
Она отвернулась и попыталась удержать ребенка в углу за плитой.
Но он подошел. Перегнулся через плиту и обхватил ребенка руками.
- Отпусти его, - сказала она. - Уйди! Уйди! - заревела она.
Ребенок стал красным и запищал. В сумятице они опрокинули горшок с цветком, который висел за плитой.
Потом он прижал ее к стенеи попытался ослабить ее хватку. Ухватившись за ребенка, он отпихивал ее всей массой.
- Отпусти его, - сказал он.
- Не надо, - сказала она. - Ты делаешь ему больно, - сказала она.